Сразу признаюсь, что ничего этого, на самом деле не было. Тем более со мной. Тем более на Лубянке - в том самом, печально известном на весь мир доме, и уж тем более, на Третьем его этаже. Само собой, все имена, должности и место действия выдуманы, совпадения – случайны.
- - -
Зашел я как-то раз по делу в кабинет Лаврентия Павловича. Было это уже под вечер, за окном моросила обычная московская хмарь. Сам Хозяин кабинета по уважительным причинам отсутствовал. Место его занимал пограничный генерал Коробка, который посмотрел на меня с неудовольствием, но не прогнал.
Тут надо пояснить, что с хрущевских еще пор, вся правая, если смотреть с площади, половинка дома населена погранцами, а левая – собственно чекистами. Двор внутри здания тоже поделен пополам разноэтажным таким составным зданием. В нем раньше тюрьма функционировала, она так и называлась – Внутренняя. Теперь там столовая. Она, как экватором, разделяет две епархии. И так получилось, что кабинет главного наркома СССР оказался на территории погранцов, точнее говоря у генерала, ведающего всем их материально-техническим снабжением.
Дело мое было мелкое, генералу малоинтересное, но все же таки требовало подписи, а значит внимания. Не буду надувать щеки, оно, и правда, не шибко солидным выглядело. Вообще-то, запросто я мог все секретарю оставить, но сильно хотелось тот кабинет посмотреть. Один мистически настроенный чекист уверял меня, что там до сих пор витает дух могучего наркома.
И вот, пока генерал устало и сумрачно перелистывал бумаги, я разглядывал интерьер. Ну, что можно сказать - просторный кабинет, хотя не так, чтобы огромный. Я и побольше видал. Здоровенный двухтумбовый письменный стол, судя по дизайну, оставшийся со времен товарища Берии. Длиннющий стол с сукном - для совещаний. Шкафы, шкафы. Люстры хрустальные с матовыми лампочками. На окнах тяжелые портьеры до полу. Ковровая дорожка бардового цвета от входа и через весь кабинет. Темный, мрачный паркет.
«Да, бывают помещения и уютней, но ничего уж такого инфернального. А вся эта давящая атмосфера, она от игры воображения, - подумалось мне, - ничего больше». Я ошибался.
Дверь решительно распахнулась. На пороге стоял майор. Ростом под два метра и широкий, как буйвол. А то, что разъяренный, я разглядел еще раньше, чем звание. Из-за спины майора обреченно выглядывал секретарь...
Здесь надо уточнить – все происходило в конце, как теперь модно говорить, «лихих» девяностых. Нефть стоила двадцать, а то и десять баксов за баррель, поэтому денег в казне не водилось. И если, к примеру, личный состав Центрального аппарата Пограничной службы чувствовал себя неплохо, то на заставах жилось скучно. Сказать, что обносились в хлам – это ничего не сказать. Теперь представьте себе начальника погранзаставы, правдами и неправдами прорвавшего все заслоны, чтоб выбить для своих замерзающих нахрен бойцов положенное довольствие. Выглядел майор, в самом деле, внушительно: лицо квадратное, хмурое, сам весь прямой и жесткий на вид. Одним словом – командир.
- - -
Издав неопределенный звук, генерал оторвал взгляд от бумаг и уставился на возмутителя спокойствия. Секретарь что-то чирикнул от дверей и скрылся. Майор, печатая шаг, двинулся по ковру в бой. Коробка сидел молча и неподвижно. У него своя правда имелась – генеральская. За спиной не одна замерзающая застава, а вся российская граница. С ресурсами глухо и перспективы нет. На те крохи, что в распоряжении, ярых охотников выше крыши, и любому дураку понятно, что главный злодей – снабженец. И есть прямые приказы, и есть негласные указания, и есть ответственность по самое не балуй. Единственно чего нет – возможности нормально делать свою работу.
И тут я увидел… Не буду врать, никакой сверхъестественности не произошло. Свет не померк, атмосфера не загустела, никакой туман из углов не пополз. Может быть, температура воздуха слегка понизилась, а так - ничего.
Перемены обнаружились в генерале. Он вроде и не шевелился, но черты лица его и вся фигура мгновенно, кошмарным образом исказились. Если кто смотрел старый фильм «Вий», тот поймет, о чем я. Но в кино постепенно жуть нагнетается. Чудище мохнатое еле ходит, само и веки поднять не может... А теперь представьте: солидный, седой человек изучает документы, поднимает голову и… исчезает, а вместо него уже страшное и бесформенное от переполняющей ярости Нечто.
На самом деле, такие вот моментальные метаморфозы у больших начальников я наблюдал не раз, причем, как в сторону удава, так и зайчика – смотря по обстоятельствам. Полагаю, именно эта суперспособность и позволяет умным людям выбиваться на самый верх. Но, что там говорить, майор был неправ. Чего-то требовать, надеяться силой личной убежденности и голого героизма заставить Систему напрягаться для маленьких, рядовых человечков по меньшей мере глупо. Тем более здесь, где стены помнят иные времена. Скорее всего, в этой комнате никого не расстреливали, не морили голодом, не пытали. Этим всем в других местах занимались. Тут был только мозговой центр государственного механизма истребления. Но все-таки, майор одним своим разгневанным видом оскорблял властную экологию помещения. И что-то изменилось.
Мне показалось, майор хоть и идет по ковру, но не приближается, а как бы уменьшается в размерах, что сам ковер превратился в ту давно исчезнувшую улицу, от которой остался лишь составной разноэтажный дом, где теперь столовая. И майор марширует по этой несуществующей улице давно расстрелянного города. Слепые окна запертых шкафов по одну сторону, бесконечный ряд похожих на тумбы стульев - по другую. Воздух неподвижен и сер. Матовые лампы в люстрах над головой. Здесь никогда не светит солнце.
Глухо и упорно звучали шаги майора, но я видел, как надежда оставляет его, а вместе с ней и праведная ярость. Он на глазах начал, будто, усыхать и чем ближе продвигался к двухтумбовому престолу, тем заметнее. Если на ковер ступил богатырского сложения мужчина, то до цели добрался щуплый подросток, в ледяной тишине что-то пробормотал и неловко протянул какую-то бумагу.
Напольные часы, которых я раньше не заметил в углу, сказали: «Бом». Коробка, наконец, прервал молчание. Он приподнялся с кресла, и грянула буря. Опершись на кулаки, генерал высказал все, что думал о воинской дисциплине в целом по стране и конкретно у майора, о перспективах дальнейшего прохождения им службы и присвоения очередных званий, о его интеллектуальном уровне и моральных качествах. Конечно, о сексе во всем его многообразии и много, о чем еще.
В общем-то, ничего нового я не услышал, майор, надо думать, тоже. Разносы для служащих силовых ведомств естественным образом отличаются от штатских выволочек. Все это в порядке вещей. Но как же мощно отдавался генеральский бас, как торжественно гудела мебель. Эхо неестественно громко отражалось от стен. В какой-то момент случилось, наверно, что-то вроде резонанса. Воздух вдруг зазвенел чистой, почти осязаемой, кристаллической злобой. Словно вновь проснулась древняя, проголодавшаяся тьма и сделала первый вдох.
Похоже, сам генерал немного удивился. Он запнулся, потом выхватил бумагу из рук похудевшего майора, движением головы, точнее говоря, нижней челюсти, отправил просителя вон и плюхнулся обратно в кресло. Затем он взглянул на меня, будто вдруг обнаружил постороннего в помещении. Некоторое время мы с ним молча смотрели друг на друга. Я тихо порадовался, что не его подчиненный, хотя передо мной вновь сидел усталый, серьезный, далеко не глупый человек.
- Добро, - наконец, кивнул он, более не читая, подмахнул то, что я принес и отпустил.
Я в последний раз оглядел строгий интерьер. Ничего особенного. В Москве, в старых зданиях министерств, такие апартаменты вовсе не редкость. Многие их обитатели с трепетом относятся к этому наследию и сами себя чувствуют хранителями, пожалуй, что и реставраторами.
«Да, конечно, - думал я, покидая генеральский кабинет, - дух наркома жив и, значит, неизбежно вернется».
Все вернется
[/URL][/img]
[/URL][/img]
[/URL][/img]
[/URL][/img]
