Генерал и его армия

Так уж вышло, что последние два-три года мне, хоть и не по своей воле, то и дело приходилось наблюдать за генералом. Случайностью это было или нет, но едва ли не каждый день он вдруг стал попадаться мне на глаза в самых различных местах, иногда совсем неожиданных. А со временем подобные встречи и вовсе начали становиться привычным и даже ожидаемым явлением.
Стоило ему всего лишь раз-другой привлечь к себе мое внимание, чтобы во мне проснулся прирожденный исследователь человеческих душ. С тех пор я просто вынужден был, повинуясь своей природе, следить за ним и разбирать его поведение, поступки до мельчайших деталей. Он перестал уже быть заурядным человеком, свободным в своих действиях, и превратился вместо того в персонаж, в благодатный материал для моих творческих изысков. Сам он, разумеется, ни о чем таком не догадывался, а потому и не мог пожаловаться на подобное к себе обращение. Передо мной он был полностью беспомощен, точно я имел дело с грудным младенцем.
Позднее выяснилось, что я серьезно ошибался в этих своих ранних выводах по поводу генерала, но в жизни мало что обходится без ошибок. Но в любом случае, знакомство с ним не просто превратилось в занимательную историю, но и изменило мою, а также многие другие жизни. Но расскажу обо всем как следует, по порядку.
Множество раз наблюдал за тем, как генерал по утрам неспешно проходит мимо окон моего многоквартирного дома. В наших местах у него жила дочь с малолетними детьми, мальчиком и девочкой лет пяти-семи, он навещал их едва ли не каждый день. Сам же он проживал с женой хоть и в другом районе, но все равно поблизости, всего в четверти часа прогулочной ходьбы от нас. Ближе к вечеру генерал снова проходил под моими окнами, на этот раз он возвращался домой.
Шел он часто не один, а в сопровождении семьи. Двигались все небольшой, нестройной, растянутой на десяток метров шеренгой. Возглавляла шеренгу, как правило, жена генерала, приземистая и плечистая, властного вида женщина в обязательном, повязанном на голове платке из яркого ситца. Передвигалась она столь скоро и уверенно, что, казалось, сам воздух испуганно рассекается перед ней. Шла без оглядки на мужа, точно генерал не имел к ней ровно никакого отношения. Следом следовала дочь лет тридцати, сразу же за ней прыгали-бегали младшие, всегда беспокойные дети, внуки, да и часто прочая ребятня из родственников. Сам генерал неизменно замыкал шеренгу, плелся позади всех, покрякивая на ходу и посвистывая. И хоть он находился в самом конце, заметно было, что в процессии он все же главный человек.
Покрякивания и посвистывания вряд ли были лишь пустыми звуками, за ними генерал вполне мог скрывать свои рассуждения, высказанные вслух. Поскольку он рассуждал на арабском и происхождением был скорее всего из Ирака, мне из его рассуждений не было ясно ни слова. Вполне вероятно, что это были вовсе даже не рассуждения, а некие тайные позывные, которые он раздавал направо и налево. Не исключено, что так он отрабатывал команды, которые ему рано или поздно придется отдавать.
В то время я был еще достаточно наивным человеком и полагал, что мне, по какой-то причине, милостливо позволено беспрепятственно и столь же безнаказанно наблюдать за всем, что происходит под моими окнами. Сам же, полагал я, странным образом оставался для всех неприметным, почти невидимым. Теперь же знаю, что генерал всякий раз, проходя мимо, хоть краешком глаза, но наблюдал за мной. А когда не мог наблюдать сам, посылал в наблюдение кого-нибудь из своих солдат. Обо всем этом и многом другом узналось гораздо позже, а до тех пор я склонен был рассматривать генерала как очередного городского сумасшедшего. Мимо моего окна их ежедневно проходило множество.
Стоит отметить, что генерал всегда был одет с иголочки, можно даже сказать, что был вынаряжен. Одежда на нем непременно была свежевыстирана и отглажена, куртка хоть и строгого классического покроя, деталями обязательно отвечала моде. Осанка у него была прямая, голова чуть склоненная, как у военного, неожиданно и незаслуженно пониженного в ранге. Но в целом он создавал впечатление человека, всегда готового поднять голову и расправить плечи.
В нашем городе, сколько помню, всегда царил провинциальный, налаженный порядок. Даже вечно соперничающие между собой группы байкеров и мусульманские банды вели себя достаточно тактично: предпочитали договориться друг с другом, нежели устраивать шумные перестрелки. Равновесие между добром и злом, конечно же, всегда было хрупким, и вот как-то разом оно вдруг рассыпалось. С некоторых пор начали постреливать сначала в окрестностях и лишь по ночам, а после уже повсюду и в любое время, полицейские сирены уже не смолкали. Люди совсем обычного вида, которых я еще вчера воспринимал за скромных степенных сограждан, стали носить одежду, выдававшую в них принадлежность к той или иной преступной группе.
Не скажу, чтобы мне как-то вдруг стало страшно выходить на улицу, но ведь такое могло произойти со мной в любое, самое ближайшее время. К тому все и шло. Я выставил у входной двери утяжеленную свинцом бейсбольную биту. Облегчил себе доступ к пневматической винтовке, к ней у меня хранилось двести с лишним пулек. Подготовил также к действию композитный лук, который научился собирать всего за пару минут, к нему прилагался колчан с восемью убийственными охотничьими стрелами. Было чем отбиться в случае необходимости.
Когда-то, очень давно, я оказал услугу местной Домашней гвардии. В ней состоят люди, которым в свое время не хватило войны, а также и те, которым ее вовсе не досталось. Теперь они от всей души играли в военных: мужчины, женщины, старики, подростки. За оказанную им услугу я получил почетное право пребывать в их рядах, к тому же возможность иметь при себе самый настоящий боевой карабин.
Он хранился у меня в спальной комнате, надежно запертый, согласно правилам, в прочном несгораемом сейфе вместе с коробкой патронов. Сознаюсь сразу, что ни разу из него не стрелял, и даже мысль о том всегда внушала мне сильную тревогу. Все же карабин не рогатка, с которой мальчишки ходят на воробьев. Однако иметь такую серьезную вещь под рукой означает примерно то же, что и обладать лодкой на случай потопа. При нужде скрытые за ненадобностью умения обязательно в полной мере проявятся.
Полагаю, что не был единственным человеком в городе, кто подготовился к самым скверным развитиям событий. Однако опять же разом все нехорошее вдруг прекратилось: постреливать стали реже, а вскоре и вовсе перестали, вновь наступило спокойствие. С чего бы это, подивился я, и не нашел тому других объяснений, кроме вечерних прогулок генерала по центральной площади города. Вместо того, чтобы расхаживать под моими окнами, он теперь по нескольку раз за вечер неторопливо обходил площадь.

Я не наблюдал уже с ним рядом его жену, дочь и внуков - неужели с ними что-то произошло, приходили мне в голову тревожные мысли. Вид у генерала был по-прежнему ухоженный, вот только он уже больше ни за кем не плелся, а вышагивал по улицам города уверенно, держа за спиной скрещенные руки, точно высокопоставленный военный на параде. Теперь, когда появилась возможность видеть его вблизи, я обратил внимание, что взгляд его, хоть и казался с виду легким и даже рассеянным, на деле был острым и подчас будто испепеляющим. Такими взглядами обычно награждаются особые люди, лидеры, способные убеждать и вести за собой массы. Мой взгляд тоже не был прост, разве что вместо предполагаемых масс направлен был на каждого человека по отдельности.
У меня никогда не было намерений хоть в чем-то изменить город и людей, в нем проживающих. Людей я всегда считал слишком уж несовершенным материалом для подобных серьезных трудов, почему-то был уверен, что того же мнения придерживался и генерал. Как-то управлять ими возможно лишь самое короткое время. Невозможно постоянно удерживать их на тугом поводке, с которого они то и дело пытаются сорваться, пусть даже на этом поводке им живется совсем не плохо.
В то время мы с Наташей подрабатывали уборкой, прибирались по вечерам в одном из городских банков, не самом крупном. Генерал проходил мимо нашего банка по меньшей мере два раза за вечер. Всякий раз задерживался у входных дверей с тонированными стеклами, через которые только мы могли его видеть, внимательно осматривался по сторонам: все ли в порядке? После чего продолжал свой неспешный обход.
Часто мне приходилось наблюдать за тем, как местные жители, пенсионеры, по большей части, прохаживаются по мусорным бачкам города. В этих своих каждодневных обходах они едва не наступали друг дружке на пятки, с надеждой заглядывали в лоно бачков, запускали в них по локоть руки в перчатках. Изредка им попадались пустые пивные бутылки или банки, которые можно было обменять в супермаркете на мелкие деньги.
Застав за подобным низким занятием генерала, я едва не потерял свою, пока всего лишь зарождающуюся, веру в его предназначение. Ведь собирание порожних бутылок у всех на виду выглядело в моих глазах наиужасным моральным падением. Впрочем, как выяснилось, пустые бутылки и банки интересовали генерала меньше всего, если вообще сколько-то интересовали. Он исследовал, как правило, лишь те бачки, что прилегали к банкам вроде моего. Вытягивал из них чеки, рвал на мелкие кусочки, проделывал тем самым работу за нерадивых пользователей.
Вряд ли бы генералу удалось в одиночку навести порядок в городе. Я предположил, что у него наверняка были помощники, своего рода личная армия. Взять, к примеру, двух древних старушек, вполне вероятно, что они лесбиянки. Каждый будний день они волокли мимо моих окон свои ручные двухколесные тележки. Одна из старушек тащила тележку, как это повсеместно принято, за собой; другая, напротив, толкала тележку вперед. В одну сторону они шли пустые, налегке, возвращались же тяжело груженные. Они явно перевозили нечто важное и тайное, но об этом я узнал много позже, лишь когда генерал прочно вошел в мою жизнь.
В квартире надо мной проживали другие старики, супружеская пара, они каждый день тоже что-то уносили из дому и приносили обратно. Мужчина был сильно согнут в поясе и смотреть на все окружающее мог только из этого неудобного положения, выгнув набок шею; его супруга в последнее время не выходила из дому без роллатора, на который опиралась при ходьбе, в нем же перевозила кое-какие некрупные вещи. Стиральная машина в их квартире гудела дни и ночи напролет. Не исключено, что престарелая пара самоотверженно трудилась на армию генерала.
По ночам, обычно в промежутке от трех до пяти, в самое сладкое для сна время, для них доставлялись на дребезжащем мопеде утренние газеты; тот явно был происхождением из пятидесятых годов прошлого века, каждая деталь в нем дрожала и трепетала. Все детали в нем соударялись друг с другом, грохот оттого стоял неимоверный. Доставщики газет были людьми небольшого роста, круглолицыми, внешне выходцами откуда-то с Востока. Я не раз прерывал сон и выходил по ночам на улицу, чтобы поговорить с ними, убедить их объезжать мои окна. На двойку-тройку дней это мое вмешательство действовало, спать становилось спокойнее, но вскоре все возобновлялось. За доставщиками газет (я называл их ночниками) явно стояли силы, с которыми мне в одиночку было не справиться.
Тогда как меня самого в этом противостоянии могли поддержать лишь очень немногие. В какой-то мере Наташа, но она по женской осторожности остерегалась прямых конфликтов; сын ее, которому все эти ночные шумы нисколько не мешали, поскольку окна его комнаты выходили на совсем другую сторону; и, конечно же, наидобрейший кот Андрюша, редкой породы корниш. Вот из кого состояла вся моя скромная поддержка.
Соседи не разделяли моих беспокойств, пожимали плечами: что из того, если кто-то проедет ночью мимо окон, пусть и с шумом, в чем здесь беда? Они жили простой, размеренной жизнью и не желали понимать, что за безобидной развозкой газет может крыться что угодно, вплоть до поставки оружия. В этом я наверноеперегибаю палку: зачем согбенному годами и болезнью мужчине и его жене, которая не способна сдвинуться с места без роллатора, может понадобится оружие? Все так, но кто может поручиться, что соседи сверху не притворяются немощными, являясь на деле вполне боеспособными единицами армии генерала?
И с какой вдруг стати всю эту еженощную деятельность ночников следует непременно принимать за невинную развозку печати. Ночники вполне могли развозить вместе с газетами последние фронтовые сводки, возможно, что и непосредственные указания к боевым действиям, тем более, что уже за утренние часы газеты расходились по рукам всех соседей. Налицо присутствовала некая групповая слаженность между людьми. И какой смысл был в том, чтобы получать газетные новости непременно посреди ночи, если даже спустя несколько часов , с рассветом, они не потеряют своей свежести?
Когда я вступил на тропу войны с этими полудикими доставщиками газет, все до одного жители дома ополчились на меня. Среди них тот же сосед из соседнего подъезда Флеминг, которого я чуть ли не сразу заслуженно наградил прозвищем Орастый. О нем пойдет еще особая речь: став немощным, хромым и совершенно жалким, он неожиданно приобрел этим мое сочуствие, а когда я заметил, как он с бутылкой пива прячется от жены в тени ближайшей березы, мое к нему сочуствие выросло вдвое.
Был в свое время у генерала превосходный солдат, который наверняка справился бы даже с самыми невероятными заданиями. Но с некоторых пор он пропал из виду, скорее всего, что умер. Он был человеком редких качеств, ярким, известным всему городу. В любую, даже самую морозную погоду разъезжал на велосипеде в одной лишь футболке и пляжных шортах. Вспоминаю, как однажды ехал на велосипеде в теплой пуховой куртке и все равно отчаянно мерз, поскольку на дворе все же стоял январь, причем непривычно суровый, лужицы застывали, местами превращая дорогу в каток. И вдруг мимо проносится солдат генерала, одетый настолько легко, точно на календаре стоит июнь месяц. Уже и тогда подумалось, что воевать с подобными героическими людьми просто бессмысленно. Не знал этого человека по имени, но не сомневаюсь, что оно непременно было грозным и воинственным. Навсегда вошел в память такой его образ: когда он мчался на велосипеде, волосы его длиной в грудь струились за ним. Взгляд у него был хоть и слегка безумный, пылающий, но все же добрый. И вот он вдруг исчез с моих глаз, может просто сгорел при таком образе жизни, но не исключено, что генерал перенаправил его в другую, не менее горячую точку.
Женщина, которая и до сих пор проживает в доме напротив, также вполне могла принадлежать к армии генерала, но об этом приходится лишь догадываться. Из окон своей квартиры она имела возможность в любое время наблюдать за мной и доносить обо всех моих поступках генералу через тех же, скажем, развозчиков ночных газет. Женщина прежде трудилась в городской библиотеке, знала в лицо многих жителей города. Внешне она была очень забавной: круглого сложения, росточком всего с метр или несколькими сантиметрами повыше. Поскольку я всем привык давать характерные прозвища, то прозвал ее королевой ворон, так оно на самом деле и было.
Женщина ежедневно выходила прогуливать свою собаку как раз в той части поля, на которую выходили окна моей квартиры. Почти всегда на ней был надет широкий, кремовой расцветки плащ длиной ей чуть не до пят. Карманы плаща были обширными и непременно топырились от хлебных ломтей. Эти ломти она ломала в руках, до мелких кусочков, и щедро усеивала ими поле вокруг себя. Вороны мгновенно слетались на корм всей галдящей шумной стаей, все до крошек склевывалось в считанные минуты, после вороны долго благодарили свою королеву тяжелым громким карканьем.
Собака ее, молоденькая рыжая псинка, совсем еще щенок, происхождением из каких-то терьеров, свободно чувствовала себя в вороньей компании. Прежде у женщины была другая собака, той же породы, похожей окраски, но уже совсем старая, потому и вела себя всегда опасливо, оглядывалась по сторонам. Выгуливал ее обычно отец библиотекарши, с виду полностью испуганный человек, по возрасту несомненно переживший немецкую оккупацию. После собственной смерти он и собаку забрал с собой, причем забрал чуть ли не сразу.
Поведение библиотекарши было примечательно еще и тем, что раз в неделю она доезжала на велосипеде до ближайшего супермаркета, Факта, откуда возвращалась уже пешком, нагруженная пластиковыми пакетами, которые у нас в народе звались турецкими чемоданами. Два пакета тяжело свисали с обеих сторон велосипедного руля, еще один покоился на багажнике. В голове у меня сразу возникал естественный вопрос: к чему вдруг такое количество продуктов скромной женщине, которая живет одна? Разве что она заведовала провизией для армии генерала.
Присматривался я не только к людям, но и к домашним питомцам, которых они держали, собакам, которых они выгуливали, а также и к вольным птицам, что многим покажется странным. Но ведь если существуют на свете почтовые голуби, то почему бы не быть почтовым воронам? Они будут в разы посообразительней голубей и в те же разы их проворнее. Неоднократно наблюдал за тем, как на ближайшую вековую березу взлетал тот или иной ворон, уверенно усаживался на самую верхнюю ветку и оттуда вещал что-то важное своим собратьям. Ветка под ним была едва ли толще его лапок, но надежно удерживала его вес. Ворону даже удавалось ухаживать за собой в такой шаткой позе: задирая крыло, он старательно выщипывал свои птичьи подмышки. С полной уверенностью причисляю вороньи стаи к армии генерала, иначе многое в моих наблюдениях потеряет вдруг смысл.
Не раз я и сам всерьез подумывал о том, чтобы набрать собственную армию и возглавить ее, но на моей стороне выступило бы не так уж много солдат. Вот они все: моя последняя жена, Наташа; несмотря на близкие отношения и некоторое духовное родство, я все же не был уверен в ее участии - ведь она всего лишь женщина. Сын от второй жены, который постоянно находится в долгих разъездах, а потому реальной помощи ждать от него не приходится. Пасынок, который больно уж слабодушен и во всем чрезмерно осторожен, чтобы на него можно было хоть в чем-то положиться. Можно было, конечно, припомнить немногочисленных друзей и знакомых, но у них хватало и своих неотложных забот. Оставалось лишь смириться с тем, что армию мне, скорее всего, не собрать.
Наблюдал в который уже раз, как перед моими окнами прошли четыре молодые женщины с колясками, и в чем-то даже им позавидовал. Было им о чем поговорить между собой, и уж точно была у них одна важная общая цель: вырастить детей. Даже коляски у них были схожие: черные или серые, высокие, в изголовьях прикрытые сеточкой. Двигались женщины отчего-то не размеренно, ведь спешить им вроде было некуда, а скоро и очень направленно, совершенно уверенно. Шли, если дорога позволяла, растянутой всей ее ширине колонной, однако мгновенно, увидев встречную машину, переистраивались в два плотных ряда. Если бы мневдруг предоставилось всего десятка два таких слаженных бойцов, я бы с их помощью с легкостью завоевал полгорода.
А вот этого скромного человека, всем своим обликом являющего некий трагедийный образ из далекой античности, даже и не знал поначалу, как рассматривать. Роста он был небольшого, крайне худ и даже изможден с виду, всем телом совершенно поникший. Одет всегда был в одно, полностью в черное, причем одежда на нем висела, точно была с чужого плеча. Хоть он и старался держать спину прямо, голова его непременно была опущена, взгляд был потухшим, будто он давно уже исчез из жизни. Настолько в нем не чувствовалось внутренней воли, что мне он представлялся пластилином, из которого можно лепить что угодно. Собирай я армию, без сомнений взял бы его себе в качестве лазутчика, уж больно он был неприметен, самая настоящая бестелесая тень.
Другой человек, ничем не похожий на предыдущего, тоже немало привлекал мое внимание. Вот как раз в его положении действительно было от чего загрустить. Он уже лет как десять носил вокруг шеи строгий бандаж: не исключено, что в свое время попал в аварию; также вполне могло случиться, что его укусил энцефалитный клещ, парализовал своим укусом шейную мышцу. Спрашивать об этом я считал неприличным, хотя уверен, что мужчина не стал бы ничего скрывать. Со своей ущербностью он давно уже свыкся, жил, как и все мы, полной жизнью, большую часть досуга проводил вне дома, в общении с соседями. Из него, полагаю, вышел бы прекрасный сборщик информации.
Окружающие меня места, если рассматривать их вне связи с генералом, выглядели совершенно обычно. Метрах в двухста от моего дома мирно покоились два средних размеров супермаркета, Факта и Киви, а между ними и под их сенью скромным рядком ютились с десяток бутиков и заведений. Один из бутиков был именно тем, куда ежедневно наведывались две древние старушки с ручными тележками - эти перевозящие души старушки, как я их в шутку прозвал, но в эту свою шутку я почему-то верил. Тот же бутик посещали и старики, что жили надо мной, и еще одна пара непонятного между собой родства, но о ней будет упомянуто чуть позже.
Что до упомянутых уже бутиков и заведений, то их было не много, и я легко перечислю их все: газетный киоск с сопутствующими колониальными товарами; маленький и тесный цветочный магазин и рядом с ним просторный тренажерный зал; всегда полная посетителей пивная; турецкая овощная лавка и следом за ней восточная мясная лавка; старательно ухоженный и светлый солярий. Чуть в стороне от всего стояла особняком необслуживаемая, а потому "бесчеловечная", по моему определению, заправка. И сразу за ней, в расчете на заправляющихся водителей, был наскоро сооружен неказистый павильон, где подавали пиццу и шаурму.
Вполне вероятно, что павильон не был первым или главным объектом, где генерал проявил себя, но начнем все же с него. В качестве примера он вполне показателен в том, как генерал железной рукой подстраивает все окружающее под свои нужды.
Как-то поздним осенним вечером, достаточно еще светлым и теплым, ведь осень только пришла, со стороны заправки послышался глухой хлопок взрыва. Хлопок был негромким и услышaн мной был лишь потому, что дверь на балкон была приоткрыта. Видно было, как с той стороны повалил дым, сначала легкий и сизый, затем тяжелый и черный, который чуть поднимался вверх и тут же оседал. Уже спустя всего лишь минуты послышались сирены пожарных машин, полиции, амбулансе. Соседи высыпали наружу полюбопытствовать происходящим, но ничего было не различить из-за густого дыма, а вскоре и вовсе стемнело.
В последнее время в нашем небольшом торговом центре то и дело что-то случалось: едва ли не каждую ночь срабатывала сигнализация в аптеке; непонятноепроисходило и в новой булочной, случалось, что пожарные приезжали к ним по нескольку раз за вечер. Все же справедливости ради следует сказать, что выдавались у нас спокойные дни и даже недели.
Выяснилось, что в павильоне, где размещалась пиццерия, взорвался газовый баллон, и мы узнали об этом лишь на следующий день, из новостей, а до того весь вечер и всю ночь гадали о том, что бы это могло быть. Вспомнилось, что в последнее время подобных взрывов по королевству произошло немало, после чего вместо нескладных дощатых павильонов образовывались вполне добротные, современные точки питания. Кстати, сразу же после происшествия полицией был задержан тот самый грустный человек в черном, которого я не так давно описал. Его почти тотчас же отпустили, и он продолжил все так же обреченно разгуливать среди нас. На месте сгоревшего павильона спустя несколько месяцев появился просторный фирменный вагончик, а само заведение даже сменило название на нечто более внушительное.
Я бы не стал утверждать, что в пиццерии народ совсем уж толпился, но люди туда заходили. Как-то раз, когда я находился там и ожидал, пока мне приготовят пиццу, в вагончик зашел генерал, прошел за стойку и по-хозяйски исчез в подсобном помещении. Я прождал свою пиццу минут десять-пятнадцать, и за это время генерал так и не вышел из подсобки: скорее всего, покинул помещение через какую-нибудь заднюю дверь. И в самом деле, обойдя вагончик, я обнаружил ту самую дверь: небольшая, малоприметная, она сливалась с задней стеной строения. От нее к ближайшим кустам тянулась дорожка из разбитых плит, после дорожку продолжала хорошо протоптанная узкая тропинка. Я не стал ничего обследовать на этот раз, потому что был голоден и в руках у меня остывала пицца.
Между супермаркетом Факта и табачным киоском в самом углу приютился крошечный одежный бутик, о котором я уже упоминал. Сколько ни проходил мимо, ни разу не замечал в нем ни единого покупателя, да и сам бутик, сказать по правде, мало привлекал к себе какое-либо внимание. Узкое витринное окно было как попало завешено в основном блузками и платьями, которым сравнялся уже не один год; на улице выставлена была металлическая стойка с подобной же одеждой, но только с некоторой скидкой, тесно развешенной на плечиках, не раз попадавшей под дождь и солнце, и это было заметно. Внутри бутика даже в светлые солнечные дни царил плотный полумрак, помещение явно служило лишь прикрытием для каких-то совершенно иных дел, нежели прозаичная торговля одеждой.
Каждый день, как правило, по утрам в бутик наведывались люди, хорошо мне знакомые, с ними я здоровался при встрече, но они наверняка знали о моей семье больше, нежели мне было известно о них. Наташа однажды разговарилась на улице с бывшей библиотекаршей, той самой королевой ворон, и поделилась с ней кое-какими событиями из нашей жизни. А спустя какое-то время, мы застали ее в обществе "сектантов", так мы называли людей, о которых совсем скоро расскажу. Мы поздоровались с библиотекаршей, с "сектантами" тоже раскланялись, шапочно были с ними знакомы, встречались на улицах. После библиотекарша наверняка порассказывала им о нас, ведь в наших местах случайно встретившиеся непременно что-то друг другу да рассказывают. Вот таким нехитрым образом, из уст в уста, люди у нас узнавали все подробности о своих соседях.
Сектанты, не буду уже больше употреблять по отношению к ним кавычки, поскольку сектантами они, скорее всего, и были, много лет назад, шесть или семь, жили неподалеку от нас, в районе частных домов. Забор дома был просто древний, рассохшийся, с крупными щелями, через которые при желании можно было увидеть все, что происходило во дворе. Ничего там на самом деле не происходило, но видно было некошенную траву, поднявшуюся аж по колено; вовсю разросшееся обезьянье дерево, причем еще тогда, когда подобные деревья были у нас редкостью, а этому вот было никак не меньше десяти лет; могильный курганчик с деревянным крестом, что уж точно в королевстве не разрешено, но глаза меня не обманывали - это действительно была могилка.
Крыльцо в дом и навес над ним грозили рассыпаться прямо на глазах, а о том, что находилось за входной дверью, не желалось даже догадываться. Ко всему, по двору свободно разгуливала полудикая собака, нечистых кровей немецкая овчарка, облаивавшая всех прохожих; даже когда хозяйка прогуливала ее на поводке по улице, приходилось их обходить, поскольку собака кидалась на всех подряд. Кинулась однажды и на меня, на что хозяйка кивнула мне скромно и с сожалением. Так мы познакомились и начали здороваться при случайных встречах.
Собака, сколько помню, всегда была с сединой и давно уже померла от старости, дом сектанты тоже какое-то время назад сменили. Муж женщины с виду был много ее моложе, хотя может просто генотип у него был более здоровым. Он был высоким, крепким, румяным, передвигался скоро, причем если жена семенила ногами, чтобы поспеть за ним, то у него шаг был широким и уверенным. Верхняя часть тела почти совсем не двигалась, руки неподвижно свисали вдоль тела, спина была прямой, грудь выгибалась колесом. Он напоминал собой игрушку-болванчика, особенно когда улыбался во весь свой рот при встрече.
Жена его, пусть все же будет женой, ведь уж точно не мать ему и не дочь, в комплекции сильно ему уступала, была излишне худа, одевалась по-мужски, в брюки со стрелками и прямую куртку наподобие кителя. Занимались они получением в руки и разноской по клиентам выстиранной и выглаженной одежды из знакомого нам бутика; несли они ее из опаски помять осторожно, прижав к груди и на плечиках. Вполне можно было предположить, что вместе с одеждой они разносили по адресам и различные коордиционные сообщения, поступающие в бутик из оперативных источников.
Какое-то время я полагал, что мой сосед по подъезду Флемминг занят тем же делом, поскольку каждое утро вместе с женой отправлялся в сторону торгового центра. Однако меня смущало то, что выходили они из дому с пустыми руками, с такими же пустыми и возвращались. В то время мы враждовали, причем причина вражды была странной: я объявил войну развозчикам ночных газет, которые, как позже выяснилось, принадлежали армии генерала. Знал ли Флемминг, которого я прозвал Орастым, об их с генералом связи, неизвестно, но он безоговорочно встал на поддержку развозчиков.
На этой почве мы серьезно поскандалили и нешуточно враждовали несколько лет, а примирились лишь когда Флеммингу заменили коленную чашечку на платиновую. После операции он стал меньше двигаться, обзавелся солидным брюшком, лишний вес давил ему на колено, в нем начисто пропала былая энергия. Из жалости к нему я позабыл о прошлых конфликтах, мы снова стали приветливо кивать друг другу при встрече, обмениваться приветами, но не заговаривали: оба, видимо, опасались, что, разговорившись, снова вступим в конфликт. Понимаю, что все это вам очень интересно знать, но прервусь, потому что и без того слишком уж забежал вперед.
Еще когда не был во вражде с Флеммингом, то случайно проследил за ним и обнаружил, что тот с женой убираются в солярии, расставляют по шкафчикам крема для тела, которые затем можно было приобрести в автомате. Возможно, что, кроме этого, еще чем-то были заняты, следили, может быть, за исправностью трубок в лампах, не знал в подробностях их обязанностей. Работали они медленно: он был неуклюжим, за ним все следовало перепроверять; у нее же болели ноги, отчего она переваливалась, точно уточка, да и руки ее тоже были не больно подвижными; кроме того, голова у неевсегда была занята другим, поскольку она принадлежала к свидетелям Иеговы и ей предстояло еще после всех дел идти на улицы, нести в народ миссию.
Работа определенно сколько-то их кормила, но истинная сущность их деятельности обнаружилась много позже, когда одежный бутик прикрылся, а старики сверху тем не менее продолжали каждое утро ходить в сторону центра, равно как и сектанты. Подозреваю, что солярий принял на себя функции бутика. Однажды, столкнувшись с Флеммингом, поинтересовался, не с работы ли он возвращается, а в ответ получил, что тот много уже лет ходит в пенсионерах. Причем сказано все было с лукавой улыбкой, невооруженным глазом заметно было, что он лжет. Я не стал рассказывать , что видел его за работой, просто взял эту нашу встречу себе на заметку.
Бутик с одеждой однажды исчез, а на его месте открылась парикмахерская, в которой заправляли довольно расторопные восточные люди. Судя по всему, помещение поменяло лишь внешний профиль, оставаясь по-прежнему частью территории, подведомственной генералу. Прилегавший к прежнему бутику, а теперь парикмахерской, киоск так и остался табачным киоском, но сменил хозяина и вывеску, и многое указывало на то, что он через подставных лиц также управляется генералом.
Прежде киоск содержала пожилая датская пара: жена, крайне некрасивая на лицо женщина, при муже вполне приятной внешности, но без меры крупном сложением, с тяжелым животом, вываливающимся из-под ремня. Со стороны представлялось, что эти физические несовершенства в них, роднили их даже больше, чем общая дочь, которая формами и лицом полностью пошла в отца. Полагаю, что семья рассталась с киоском не из-за возраста или усталости, а благодаря новомодным преследованиям по отношению к курильщикам. Сердцем киоска привычно считался укромный уголок в глубинке, с телевизором и небольшим круглым столом, за которым всегда присутствовало четверо-пятеро посетителей из мужчин. Они неспешно попивали пиво, покуривали и с телевизора делали ставки на лошадей. Никому не мешали и своим неслышным присутствием лишь создавали вполне американскую картинку, которая любому вошедшему могла только порадовать глаз.
Шумно от них, как сказано, не было, место они занимали свое, давно всем привычное, смущать кого-нибудь могла разве что накуренная атмосфера. Но с новыми порядками приходилось мириться, курение было перенесено на улицу, за столиком у телевизора никто уже больше не засиживался, американская картинка полностью сломалась; хозяину все эти пустые нововведения сразу не понравились и он без особых сожалений уступил киоск мусульманам. Прежде в киоске традиционно можно было купить почтовые марки, проездные карты, но с приходом новых хозяев все это прекратилось, потому что не приносило должного дохода. Зато у киоска стали собираться стайками молодые люди расхлябанного вида, очень скоро место превратилось в эпицентр странных сборищ.
Будь на моем месте другой человек, менее наблюдательный и пытливый, все мной увиденное показалось бы ему набором разрозненных деталей, мелочей, из которых ничего стоящего не сложить. Возьмем в качестве примера Наташу: она была уверена, что я все придумываю, тогда как на самом деле вокруг совсем ничего не происходило: от киоска всего лишь отказались прежние хозяева, их место заняли другие. Она поначалу не верила и в самого генерала, принимала его за обычного человека, который, возможно, был чуть не в себе, его неплохо было проверить у психиатра. Меня же, в свою очередь, искренне поражало, как могут люди не замечать очевидного? Почему не делают соответствующих выводов из того, что само прямо лезет в глаза?
Но если порассуждать, то она слишком уж недолго прожила в королевстве, чтобы замечать все эти с виду мелкие перемены, которые неумолимо разрушали давно сложившийся здесь уклад. Откуда ей было знать, что за датчанами издревле закреплена негласная привилегия держать табачные киоски, а вот овощные лавки просто обязаны были быть турецкими. И заведомо было известно, что нарушение этих традиций ни к чему хорошему привести не может.
И все же традиции пошли рушиться, и это случалось теперь повсюду. В нашем торговом центре, как видим, мусульмане перехватили киоск, и он перестал существовать в том виде, в каком был всем знаком. В центре города, на площади, датчане открыли овощную лавку, и с первых уже дней было ясно, что она вне всяких сомнений дышит на ладан и часы ее сочтены. Чуть ранее, неподалеку от этой, прикрылась овощная лавка от пакистанцев, которая продержалась совсем недолго, и все потому, что торговать овощами было исключительно турецкой прерогативой. Все происходящее имеет свои загадочные свойства, и вот такие, с виду простые вещи мне приходилось разжевывать Наташе. В чем-то мне удавалось ее убедить сразу, в другое она нисколько не спешила верить, хотя внутренне не сомневалась в моей правоте.

Столько уже наговорено слов и перебрано деталей по делу генерала, что настало уже время приниматься за выводы. Никто уже, полагаю, не станет всерьез сомневаться в том, что армия генерала существует, оставалось выяснить, насколько она боеспособна, сколько в ней насчитывается регулярных бойцов, попытаться, насколько возможно, вычислить, кто они.


Наверняка существуют сообщества или группы людей, которые противостоят этой армии, сколько на деле таких групповых сообществ? Непременно найдутся и одиночки, вроде меня, которые не примут ни одну сторону. Также есть люди сродни моей жене, которые предпочитают считать, что вокруг ничего не происходит, ничто не меняется и меняться может.

Есть также мысли: так ли уж плох генерал, может его порядок принесет нашим местам мир и спокойствие, вот только не говорите мне о расплывшейся от жира демократии. Полагаю, что разговор с генералом поможет мне все прояснить, он так же должен будет выслушать меня, ибо мои мысли могут оказаться не хуже его.



вынужденно наблюдал за генералом
Многого мне не требовалось: стоило ему всего лишь раз-другой
Обнаружилось
как положено
с чьего-то милостливого позволения разрешено
какая-нибудь небольшая местная война между преступными группировками?
привычную картину давно сложившегося здесь уклада
пришло время

Я уже столько наговорил, что пора уже начинать делать какие-то выводы. Есть генерал со своей армией, она сильна уже хотя бы тем, сколько народу в ней состоит и кто они? Есть также люди, которые противостоят этой армии, одна это группа или их несколько? Есть также одиночки, вроде меня, которые будут противостоять обеим сторонам. А есть люди, вроде моей жены, которые предпочитают считать, что ничего не происходит, ничто ни на каплю не изменилось и не изменится. Есть также мысли: так ли уж плох генерал, может его порядок принесет нашим местам мир и спокойствие, вот только не говорите мне о расплывшейся от жира демократии. Полагаю, что разговор с генералом поможет мне все прояснить, он так же должен будет выслушать меня, ибо мои мысли могут оказаться не хуже его.



С десяток лет назад мы с прежней еще женой решили сменить жилье, пожить в новом месте, одну за другой осматривали квартиры, которые нам предлагало на выбор жилищное хозяйство. Одна из квартир очень даже приглянулась, и мы уже были готовы в нее вселиться, когда в друг обнаружили, совершенно случайно и в последний момент, что будем проживать на одной площадке с едва ли не самым известным в городе сумасшедшим. Таких странных людей в наших местах всего человек десять, их знают все, о них упоминают в разговорах.
Наш несостоявшийся сосед был восточным человеком, шумного поведения, суетливый, со множеством детей различных возрастов. От других жителей подъезда узналось, что в городе у него множество родственников, которые его постоянно навещают, дверь к нему то и дело хлопает, из квартиры регулярно доносится экзотическая музыка. Урезонивать в чем-то этого человека было делом бессмысленным, ведь, по мнению окружающих, он не был нормальным, и подтверждал это всем своим поведением. Вспомнилось, как несколько лет назад в нашей Факте продавались топоры, обычные топоры с деревянной ручкой. Наш сумасшедший еще с утра приобрел себе один такой и, выйдя из супермаркета, принялся радостно им размахивать. Жить напротив такого человека мы в то время не решились.
Роста он был сравнительно небольшого, да и кто вообщемог в моем присутствии считаться высоким. Сравнивать с ним меня, двухметрового, широкоплечего мужчину с кулаками, подобными кувалдам, и, ко всему, с неплохими мозгами в голове, было бы наверняка неразумно. Сумасшедший расхаживал повсюду чуть пригнувшись к земле, слегка согнув ноги в коленях и косолапя, по-птичьи повертывая головой из стороны в сторону, на лице изображена вечно униженная, подобострастная улыбка.
Самое забавное состояло в том, что я знал: этот мужчина нисколько не сумасшедший, но разыгрывает свою роль просто мастерски. Знал это, поскольку проработал в свое время два года в психиатрическом заведении, после и сам провел в нем месяц. Для меня он был совершенно нормальным человеком, и когда мы случайно встречались на улице или еще где-нибудь в городе, он знал, что я вижу его насквозь, и на время переставал чудить. Он заглядывал мне в глаза и без слов просил не выдавать его. Рядом с ним часто присутствовала жена в платке, шалящие дети, да он и сам поведением был точно ребенок. Теперь он жил через дорогу от меня, и я занес его в свой список в качестве посредника на случай, если мне придется переговариваться с генералом.

В том, что мне рано или поздно предстоит иметь дело с генералом, не было у меня никаких сомнений, но возникал вполне ожидаемый вопрос: на каком нам придется общаться языке.
.

Все шло к переговорам с ним, которые могли вестись только через одного или целую цепочку посредников, таков ритуал. Люди равные, а я считал себя, как минимум, равным генералу, решая столь сложные вопросы, не могут общаться напрямую, лицом к лицу. Должна была присутствовать возможность выдержать паузу, не отвечать на вопросы собеседника сразу же, в лоб, а иметь время на размышление и отмеривать это время собственной меркой. Никто не обучал меня дипломатии, задатки к ней были вложены в меня уже с рождения.

возникал вопрос: на каком нам придется общаться языке
В том

И даже если бы могли объясниться, нам все равно потребовалась бы некая цепочка из людей, которая переносила бы мои слова генералу, а его передавала мне. И чем больше людей будут стоять меж нами, тем удачливее будут наши переговоры. Описанный уже сумасшедший вполне подходил этой задаче, но он вполне мог принадлежать лагерю генерала, мне теперь нужно было выбрать своего представителя. Наташа посоветовала воспользоваться услугами Инопланетянина, с ним мы были зрительно знакомы уже полтора десятка лет. Не разговаривали с ним, наблюдали за ним со стороны. Он, к примеру, по дороге на работу и обратно запоем читал журнал про инопланетян, настолько увлеченно, что иной раз лишь в последний момент успевал нажать на кнопку "стоп" и покинуть автобус. Журнал был крошечного формата, как и сам он - крошечное издание человека.

Лет ему вполне могло быть двести-триста или же всего тридцать, росту в нем было чуть больше метра, голова крупная, с залысинами спереди и с висков, руки-ноги хрупкие, взгляд безумный, трагический, испуганный. С чего бы Наташа мне его посоветовала? Впрочем, я понял: Инопланетянин мог бы передать мои мысли в редком ключе, сумасшедший подхватил бы их в своем же редком ключе и передал генералу. Тот опять же передал мне свой ответ через приведеные источники. Вопрос в том, достаточно ли нам двух этих передатчиков информации, и согласны ли они передавать ее? Лично мне хотелось бы иметь между мной и генералом еще пару дополнительных передатчиков.

Совершенно случайно я проехал три автобусных остановки с Инопланетянином, тот сидел на местах, предназначенным для инвалидов и беременных женщин, но там рассаживались все, кто угодно. В руках у него опять же был журнал, где рассказывалось о инопланетянах. Сверху я наблюдал за цэрно-белыми фотоиллюстрациями, как он, слюнявя пальцы, листал страницы. Перед остановкой "гимназия" он свернул журнал в трубочку и встал, вышел через среднюю дверь, я за ним. Он пошел знакомой дорожкой к главному входу, но не успел войти в здание, потому что я оттолкнул его в сторону. Он как будто сразу все понял, сжался в комок, втиснулся в угол, даже слова не вымолвил. Он даже сделал вид, что узнал меня, хотя мы и встретились впервые, обмяк.
Я всего лишь шепнул ему, что он должен передать лишь сумасшедшему, который приблизится к нему сегодня-завтра несколько слов, которые я ему шепнул. Причем я напомнил ему, что дело не в словах, а в том, как они будут переданы. Сразу же, конецно, понял, что если передавать сообщения через идиотов, вроде Инопланетянина и Сумасшедшего, то они потеряют большую часть своих смыслов.
Мне удалось уговорить маролослую девчонку из кантины передавать мои послания прямиком в уши Сумасшедшему. Тот бы нашептывал все в ответ моему собственному Инопланетянину. Девчонку ту звали Севка, у нее было трое детей, лет около пятидесяти, она была турчанкой и безнадежно влюблена в меня. Она никогда не говорила ровным голосом, всегда восторжено кричала. Роста в ней было метр с небольшим. Поначалу она служила уборщицей, затем ее взяли в кантину, а это буфет, посудомойкой, картофелечисткой. Она протирала столы в кантине, ругалась на студентов, ленившихся относить посуду на кухню. Те подсмеивались над ее произношением и ростом, но это скоро вылилось в ритуал.
Именно через нее генерал послал мне записку, где предлагал встретиться через неделю. Предложение я воспринял с недоверием, но в тот же вечер на меня налетело в собственном подъезде трое здоровенных мерзавцев.

про кантине, что протирала столы и запускала посуду в машину помыться, что она будет пересказывать мои послания через Инопланетянина в уши Сумасшедшему. Результатом было, что генерал послал мне записку с предложением встретиться через неделю, что я воспринял с недоверием. В тот же вечер, прямо у моего подъезда, на меня налетело трое здоровенных мерзавцев. Будь я к тому готов, разметал бы их по всем сторонам, но в данном случае был полууглушен ударом пустой бутылки по голове, даже чуть присел. После уже, в некотором безумии, схватил двоих нападавших за загривки и несколько раз столкнул их лбами. Третий нападающий, глядя на все это, удалился. Поднялся домой, дверь открыла Наташа, подумал было, что, глядя на мои подвиги, она заново в меня влюбится. но этого не произошло - взгляд признательный, но равнодушный. Что бы ни сделай, хоть на Луну слетай - любовь достанется другому. Подонку.
Подумал, что вполне она может служить одним из переходных звеньев между мной и генералом. Все мы уроды, которым плевать на свое существование, исчезнем вдруг - мир только станет чище, а вот давайте запустим красавицу Наташу. С утра в ней красоты мало, опухлости под глазами, о большем говорить не стану, все женщины примерно такие с утра. Умывание, завтрак, мэйкинг ап превращает ее в мечту моей 20-летней давности

Ответственных за встречу с генералом пришлось внезапно поторопить, он и сам того же желал.
.
Встречу с генералом пришлось ускорить, о том попросил сам генерал. В один только день задержали с десяток его человек, в том числе мужа нашей знкомой по имени Султан. У Султан выбили парадную дверь куалдой, затем выбили дверь в туалет, где она справлялась с большой нуждой, детей забрали, старушку-мать, после перешли к соседям, всех столпили на лестничной площадке, после повеи вниз - концлагерь, и только. Кто-то пытался что-то прокричать по-турецки, получал по бокам, умолкал. На улице собралось человек около ста: дурные мужики, их жены, старухи, дети, полицаи в темно-синей форме. Такие действия, разумеется, ни к чему хорошему привести не могли. Молодежь следующий такой рейд закидала бутылками, из которых каждая десятая была начинена коктейлем. Меня толкнул проходивший мимо полицай, я его, тот накинулся на меня с дубиной, я пригнулся и врезал ему локтем в сплетение, тот начал задыхаться, просить пощады, и получил от меня по яйцам. Пожалевший полицая, от полицая и погибнет (забъют они его, сто процентов). У меня до сих пор от этих козлов ключицы болят, хоть и пятьнадцать лет прошло.
Соседи на глазах превращались в слабые существа, не могущие дать отпор. Но давайте вспомним все территории, что захватил генерал. Бутик, превращенный в парикмахерскую, следом киоск, уже не датский, а средоточие мусульманских сил. далее мусульманскакая мясная лавка, далее турецкий овощной киоск. Вроде все, если не считать огромнейшей цветочной лавки, Можно и потеряться при желании. А местом встречипоначалу была выбрана мясная лавка, затем встреча была перенесена в турецкий магазин, после и вовсе было предложено встретиться у пня. Об этом пне особая история.
Сегодня у нас солнечная буря, утро похоже на ночь, к девяти утра, правда, стало светлее, по улицам стали ходить люди, правда, пригибаясь к земле. Лично меня подняло в четыре часа утра, сейчас девять, и ничего приличного я за пять часов не совершил, Ветер за окном ревет, боюсь, что переломает две мои любимые березы, точно две спички. Не делай этого, кричу я ветру, иначе я тебя накажу! Как я могу наказать явление природы, чем, так, вопль отчаяния.
Вернемся к генералу и к березе, которой не сотня лет, а уж точно лет пятьсот. Она стояла от меня метров за пятьдесят, даже побольше, через поле, через дорогу, и вдруг ночью зашалил ветер, вдруг раздался хруст, точно с неба упал самолет, а это было всего лишь дерево в сотню метров высотой. Никто не пострадал, ведь все это случилось ночью, оно даже рухнуло не поперек дороги, а вдоль ее. Ночью к тому же пошел лить дождь, так что два поля, что отделяли меня от дерева, залило так, что они превратились в озера. Из земли полезли черви, причем в таком количестве, что не только чайки ими лакомились (они прекрасно держатся на воде), но и вороны, пикируя с неба и улетая с жирным червяком. Березу пилили целую неделю, подъезжали вечерами датчане, воровали дерево. Пень от березы остался настолько огромнейшим, что стал местной достопримечательностью, о нем обязательно указывалось в гайдах. Именно рядом с этим пнем и должна была состояться моя встреча с генералом.



Я пришел один, разве что в семейном сопровождении: с пневматической винтовкой, прикрывая меня со спины, находилась Наташа; стрелок из нее никудышный, она даже испугать никого не сможет; сын ее, Артем, затаился за деревом с битой; мой сын Август решил, что и вовсе решил, что справится со всеми моими неприятелями без оружия. Я же положился на собственый ум и переговорщиков. От березы остался пень, за которым легко могли бы разместиться человек двадцать, накрыть стол, порассуждать. У меня к генералу были свои вопросы, у меня к нему тоже свои. Я свои вопросы передавал инопланетятину, тот несчастному, несчастный генералу, затем тем же путем ко мне приходил ответ. Не все мне было понятно с первого раза, приходилось перепрашивать.
Мне то и дело передавали, что генерал скоро подойдет, но в тот день этого не произошло, я лишь напрасно прождал. Впрочем, ничто не бывает напрасно впустую, чтобы завлечь меня на следующую встречу, генерал должен был мне хоть что-то сообщить. Несчастный передал моему инопланетянину, что место, где на месте бывшей березы теперь находится огромный пень, и есть центр земли, и все битвы за будущее будут происходить вокруг этого пня. Возможно, что вокруг него прольется столько литров крови на метр, что впору это место будет заносить в книгу рекордов Гиннесса. Впрочем, после этой битвы всем будет не до книги рекордов, это я узнал. Понял, к тому же, что сил моей семьи выиграть битву будет явно недостаточно.
Новая встреча была назначена уже на следующий день, и я понял, что время торопит, поскольку до того все происходило размеренно, с недельными и даже большими интервалами. Я приблизился к пню один, поскольку все в моей семье были в тот день заняты, подходя, поднял руки, показывая, что нет со мной никакого оружия, видно было, что никто меня не прикрывает. Возможно, что уверенность одного человека даже страшнее, нежели б меня прикрывали десяток-два вооруженных до зубов людей. Со мной был лишь инопланетянин, но он не боец, посыльный, я уселся на пень, заложил ногу за ногу, закурил бы, если бы не бросил курить четыре года назад, а вместо того начал насвистывать легкую песенку. Краями глаз видел схоронившихся за деревьями людей генерала, они могли в любой момент выйти из-за деревьев и сделать из менять котлету. Но генерал был, как и я, человеком чести.
Генерал подошел ко мне со спины, совершенно незаметно, если бы я не слышал шорох сухих листьев под его ногами. Итак, мы сели спина к спине, в кружке пня вполне могли бы уместиться человек пятьдесят, вот какой он центр земли, неизвестно, насколько глубоко уходящий вглубь. Километры корней, уходящие вширь и вглубь, у меня возникали в голове образы, но думать следовало о насущном. Я послал инопланетянина спросить, когда начнется между нами война. Тот прибежал с ответом, что в течение недели, что о дате будет заявлено заранее, и произойдет она именно на том месте, где мы сейчас находимся, то есть в центре земли. Что продлится война недолго, может всего минут пять; что силы в любом случае будут равными: двадцать человек на двадцать, тридцать на тридцать, сорок на сорок, пятьдесят на пятьдесят. Управиться с войной нужно будет скоро, пока не подъедет полиция из города.
В самом конце войны нас с генералом ждет дуэль, мы разойдемся на двадцать шагов и выстрелим друг в дружку. Генерал заверил, что с легкостью застрелит меня, потому что участвовал в сотне дуэлей, наши шансы неравны, поэтому он будет стреляться со мной с закрытыми глазами. Он передал через мне через несчастного, а затем инопланетянина пистолет и посоветовал потренироваться. Отныне, сказал он, мы будем встречаться дважды в день, ибо нам требуется много что обсудить. Неважно, кто из нас возьмет верх, тому предстоит еще даже большая борьба.



Возвращаясь вечером с работы, из банка, Наташа обратила мое внимание на генерала, который на противоположной улице исследовал мусорный бачок. Бачок трудно назвать мусорным, он принадлежал Рабочему банку, где мы прежде какое-то время убирались. Мусора в нем было совсм чуть, в основном, автоматные чеки, которые выходили из автомата, когда снимались деньги. Вообще-то рекомендовамо таки чеки рвать на части, чтобы не попали в руки мошенников. Но люди ленивы, оттого генерал и проделывал все это вместо них, а все эти люди проходили со смешками мимо, поглядывая на генерала сверху вниз.
- Жаль,- сказала Наташа,- что через несколько дней тебе придется его убить.
Она никогда не принимала меня за героя, несмотря на мой рост под два метра, в ее глазах я всегда был мягким человеком, способным скорее отступить, нежели наступить. Генерал в ее глазах выглядел еще более мягким и ранимым, чем я, тем более, что был ниже меня на полметра ростом, хоть и плотный, постарше, в любом случае послабее. Генерал не подавал виду, что замечает нас, я тоже смотрел вперед. Город сильно изменился за последнюю неделю: сменилось уличное освещение, если раньше фонари раскидывали свет на два-три метра от себя, то новые диодные лампы били под себя, оставляя темные пространства до следующего фонаря. Витрины стали тоже темнее, в некоторых из оставляли горящими лампу-две, и если раньше по улицам легко гулялось, то теперь желалось как можно скорее попасть домой. Неуютно стало на улицах.
Наташина вера в то, что из дуэли с генералом я выйду живым и невредимым, конечно, была мне приятна, Но когда наутро я вышел в ближайший лесок, чтобы поупражняться в стрельбе, мне вдруг стало не до улыбок. В двухлитровую бутылку из-под воды я не попал как с двадцати, так и с десяти и даже с пяти метров. В этом занятии я был безнадешен, и каждый выстрел отдавался болью в моем сердце. Я легко мог бы растолкать пять или даже десять человек генерала, но что из того толку, если он с улыбкой проделает в моей голове смертоносную дырочку. Честно говоря, я стал смотреть на свою жену, точно на вдову.
Наутро мы снова встретились с генералом, все так же сидя на пне, спиной друг к другу. Несчастный и инопланетятин передавали наш разговор, который принял вдруг уровень, непонятный нашим разносчикам, и вам он будет непонятрен, потому упрощу все до крайности.
Прежде всего, я сознался, что стреляю крайне плохо, на что генерал только кивнул. Я поинтересовался, какой смысл в нашем противостоянии, почему один из нас обязательно должен преодолеть другого, ведь мы не мешаем друг другу жить. Если он считает свою армию силами добра, и если я сам принадлежу к добру, то в чем смысл нам уничтожать друг друга, не лучше ли объединиться. Ответ на это, сказал, геберал через несчастного придет вечером, в пять часов на этом же пеньке.
Самое интересное, что если прежде днями я занимался разными домашними делами, то теперь меня хватало лишь на дневной сон. После которого я чувствовал некоторый прилив сил, который длился час-два, после чего мне снова требовался сон. Начал вспоминать и понял, что такой я на самом деле человек, мне нужно, чтобы меня подразнили, разозлили, загнали в угол, как вот сейчас генерал. Как-то вдруг мне стало хватать и трехчасового сна, из еды достаточно было бутерброда, воду обязательно брал с собой, потому что совершенно неожиданно мою грудь сжимали спазмы и помогала только вода. Как-то раз я даже напился из грязной лужицы, рассказываю, насколько мне бывает нужна вода.
Мне бы человек десять набрать для битвы с генералом, но не набирается ни одного, кроме меня да жены Натальи. Понимаю прекрасно, что готова она умереть за нашу идею,но к чему все это, о чем и заявляю генералу на вечерней встрече. Он смеется, причем так, что колотит руками о пенек и топает от смеха ногами. Мы здесь не в игры играем, передает он через наших посредников, мы решаем судьбы этого мира. Он предлагает устроить поединок между его несчастным и моим инопланетянином. Мой инопланетянин готов, тогда как несчастный колеблется, трусит. Советую своему бойцу бить несчастному локтем чуть ниже ребер, что советует генерал своему бойцу - неизвестно, но соро узнаем.
Инопланетянин тощь, так же тощь и Несчастный, они равного роста и сложения. Регламент предписывает биться без рубашек, оба незагорелые, у Несчастного крупное родимое пятно на пол правой лопатки, у Инопланетятна все тело в родинках. Кулачки у обоих детские, а ведь чем-то драться надо, так что подыскиваю одному хороший крепкий сук, другому наполняю пластиковый пакет еловыми шишками. Это только со сторону пакет не выглядит оружием, но вот когда Инопланетянин ударяет им Несчастного, тело у того все в царапинах и местами кровоточит. Несчастный размахивает суком, но как-то нескладно, Инопланетянин заходит ему за спину, хлещет два раза пакетом по спине, пакет рвется, оружия у моего подопечного больше нет.
На этом поединок заканчивается. Это было нечто вроде развлечения, обстановка разряжается, в голове появляется ложная мысль, что не всякое столкновение обязательно должно закончиться смертью. Ложная, потому что наше с генералом столкновение обязательно должно закончиться гибелью одного из нас.
Утренние наши встречи обычно краткие, нам хватает несколько минут для общения, иногда даже не произносим ни слова и неторопливо расходимся. К вечеру вопросы накапливаютса и потому вечерние встречи более живые. Вопросы обычно задаю я, а генерал на них отвечает, но это только кажется, что он все знает и что нет у него ко мне вопросов. Он живо интересуется моим прошлым, моими подвигами. Спрашивает, как я буду преобразовывать мир в том случае, если в поединке выживу я. Некоторые вопросы выглядят странно и не к месту: о снах, о любимом блюде, какой цвет волос мне больше по душе, сколько у меня было женщин и сколько из них можно назвать настоящими. Он будто составляет в своей голове мой портрет, пытается уяснить, отчего именно я выбран нести миссию.
Мои вопросы к нему носят совсем другой характер. Интересует, к примеру, почему мы непременно собираемся у этого пня, точно он некий центр вселенной. И получаю от генерала ответ, что пень именно и есть центр, все проблемы нашей планеты необходимо решать именно здесь. Он просит меня приложиться к пню ухом, и когда слушаюсь его, то мне слышится исходящие из него звуки, похожие на биение сердца. Я крайне впечатлен, мне ничего больше не хочется спрашивать,прижимаюсь к пню то одним, то другим ухом попеременно.
Генерал покрякивает, покрякиваю вслед за ним и я. Когда я как-то спросил его, отчего для миссии выбран именно я, он улыбнулся, но ответил. Ответил, что не знает этого: может когда-то я совершил необычайно хороший поступок, возможно, старушку перевел через улицу. Хотя что в этом поступке примечательного? Он и о себе того не знает, жил вроде обычной жизнью, никогда не помышлял о генеральской должности, тем более такой.


Время генерал назначил пять утра, самый рассвет, птицы просыпаются, чирикают: чик-чик. Следом просыпаются голуби-горлицы; угу-угу; угу-угугу;у. Далее голуби: каррррр. после воробьи: чирик-чирик. Затем собаки: ав-ав. Люди, кстати, ничем не лучше. Попросил у генерала полчаса лишнего сна, и потратил его весь на душ.
- Настя, спросил,- не потрешь спину?- Спросил, зная, что ответ будет "нет". Я бы тоже стал переть ей спину.
На поле два наших войска, каждое из десяти человек, встретились лицом друг к другу, после повернулись спинами и рассыпались за деревьями. Первый выстрел произошел со стороны армии генерала, с моей стороны полетела граната-шумиха. Никого не убило, но армия генерала уж точно наложила в штаны. Орастый проковылял полполя на ноге с искусственной коленкой, затем вернулся обратно, под защиту деревьев. Украл минуту боевых действий, а вдалеке уже слышались полицейские сирены.
Сирен было никак не меньше пяти, звучали они с разных сторон. Было у нас с генералом никак не больше минутки. Мы отошли от пня каждый на десять шагов, его пуля просвистела у моего левого уха, причем в миллиметрах от моей головы. Генерал развел руками, сделал вид, что случайно промахнулся, развел руками в стороны. Но уже в следующую минуту ему было не до смеха, Потому что мой мой выстрел попал ему прямо в сердце. Случайно ли то произошло, не было даже возможности обдумать, потому что полицейские сирены буквално настигали. Как мои воины, так и воины генерала буквально рассыпались по кустам, побросав оружие, Я тоже откинул в сторону пистолет, прикинувшись скромным собирателем пивных банок. Даже захромал.
С трех сторон вдруг почти одновременно подъехали три полицейский машины. Две были белые, точно скандинавский снег, третья темно-синяя, дверцы распахнулись одновременно.
- Кто стрелял?- поинтересовались.- Слышали, видели?
- Я глухой,- ответил я на вопросы.- К тому же слепой.
- И хромой,- рассмеялся один из полицаев, наблюдая, как Настя поддерживает меня под руку.
Мне нельзя уставать, вечером придется идти поддерживать порядок в городе.