***
АВТОР: Шри Нари Ади Карана (nari)
Пересечение параллельных.
Триптих
1.Личинка.
Дождь немного поутих, только мелкая водяная пыль по-прежнему висела в воздухе и оседала на ветровом стекле. Мы – я и мой старый автомобиль пробирались по раскисшему проселку. Ехать приходилось осторожно, коварные глубины безобидных с виду луж только и ждали нашей оплошности. С обвисших под тяжестью влаги ветвей то и дело срывались гигантские капли, они грохотали по крыше вызывающе и даже нагло. Лес хвастал своей силой перед двумя ничтожными существами, оказавшимися в его власти. Но вот впереди, в дикой путанице ветвей, стволов, листьев замаячил просвет, серое небо обещало избавление от коварного леса. Дорога резко повернула, подбросила еще одну водяную ловушку и вывела нас на тропу автомобилей. Здесь мы могли показать себя во всей красе, - мотор взревел, колеса провернулись на мокром асфальте – и вот мы уже несемся своим излюбленным аллюром.
…Встреча прошла успешно. Все два дня, что я находился в сторожке, Они выдерживали штормовую погоду – ветер бушевал, лило как из ведра, и ни один, даже самый безумный, грибник-ягодник не появлялся поблизости. Работа моя была одобрена, мало того, было сказано, что через год, максимум, через два, меня пригласят на стажировку. От всего этого хотелось петь и мчаться, что мы и делали…
Шоссе в этот час пустынно – байкеры отошли ко сну, дальнобойщики еще не проснулись, до появления автобусов оставалось еще часов пять. Тем большим было мое удивление, когда на обочине возникла одинокая фигура пешехода. Я взглянул на часы – четыре ровно, - однако!.. - сбавил скорость. Пешеход поднял руку, голосуя. Мы притормозили. С обратной стороны долго возились с ручкой, пришлось перегнуться через сиденье и открыть дверь самому. В проеме появилась голова, закрытая до глаз капюшоном, жалобный голосок попросил подбросить до города. В салоне на полу мгновенно образовалось озеро, и пассажирка смущенно покосилась в мою сторону, я сделал вид, что держать ноги в сырости – для меня самое большое наслаждение, и она немного приободрилась. Даже унылый нос стал выглядеть более оптимистично.
До города было еще около часа езды, завязался обычный дорожный разговор незнакомых людей, которых случай свел на мгновение и разведет через полчаса, чтобы больше в этой жизни уже никогда не встречаться. Такие разговоры часто бывают излишне откровенными, вот и моя попутчица, не нарушая традиции, принялась подробно излагать обстоятельства своей маленькой, глупой, неинтересной жизни: детство в деревне, школа, первая любовь, ранний брак, пьющий муж… Такие категории как, идеалы, музыка, стихи – в этой истории отсутствовали напрочь. Теперь она едет в город искать другой жизни, наивная, она и не подозревает, что другую жизнь ищут не во вне, а внутри себя, и в городе ее ждет точно такой же муж, скандалы и тот же финал.
Без всякой надежды привычно начинаю говорить, что подобное притягивает к себе подобное, что только изменив себя, она может рассчитывать на другую жизнь, что, пребывая в невежестве, она обрекает себя на вечную серость… Словом, стандартная проповедь, во время которой, слушатель на восьмой минуте начинает блуждать глазами по потолку, выискивая дефекты штукатурки, и с трудом сдерживает зевоту, а на пятнадцатой – откровенно похрапывает. Говорю и чувствую, что-то не так. Моя пассажирка развернулась ко мне всем телом, сбросила капюшон и слушает! Смотрит во все глаза и даже рот приоткрыла, - вот оно преимущество молодости – вера в возможность преображения.
В городе я высадил ее в переулке с незапоминающимся названием, попрощался и поехал к себе – меня ждала работа.
Нечувствительно пролетел год, ничто не напоминало о той встрече на мокром шоссе, быть может, лишь пару раз в моих работах мелькнул полузабытый длинноносый профиль и такой очаровательный в своем безмыслии огромный глаз. Когда заржавленный почтовый ящик на двери моей квартиры выбросил из своих заросших паутиной недр лоснящийся розовый конверт с золотым тиснением, я только поморщился – очередное приглашение на тусовку. Дело в том, что с некоторых пор я стал моден в определенных кругах, близких к искусству, считалось хорошим тоном приобрести что-нибудь из моих ранних работ, повесить в гостиной и, глубокомысленно созерцая, рассуждать о колорите и композиции. Что уж там нашло на искусствоведов, не знаю, но именно им я обязан всплеском этой внезапной популярности. В те годы, когда я писал эти картины. Надо мной не смеялся разве только ленивый, а теперь они вдруг обнаружили и стиль, и почерк, и шарм, и бог знает что еще. Меня это уже не интересовало, и я с легким сердцем освобождал антресоли и кладовку от залежалых шедевров.
А в конверте на сей раз оказалось не просто приглашение, приглашение – загадка: меня извещали, что «решением компетентной комиссии» я признан победителем конкурса одаренных личностей в номинации «живопись», и посему, меня убедительно просят прибыть в означенное время, по указанному адресу, для получения награды. В правом нижнем углу письма стоял знак, которого здесь быть никак не могло – тайный знак Учителей. Я смотрел на него, а он таял, растворялся прямо на глазах, - это было задание…
Мероприятие проводилось с размахом, арендованный по такому случаю дворец князей то ли Толстоногих, то ли Тугоухих, сиял – сверкали люстры и канделябры, зеркала и паркет, бриллианты на шеях и пальцах – бомонд тусовался. Я похвалил себя за предусмотрительность, - хотя крахмальный воротничок сдавливал горло, а смокинг сковывал движения, я мог без труда затеряться в толчее. Стоя у одной из колонн я наблюдал за приливно-отливным движением толпы и пытался понять, для чего я здесь? Церемония чествования победителей подходила к концу, на моей шее красовался позолоченный Пегас, почему-то прыгающий сквозь горящий обруч, а в кармане лежал чек на приличную сумму. И еще десяток таких же лошадок обрели владельцев, кстати, людей талантливых, некоторых из которых я знал лично, о других только слышал, были среди них и вовсе незнакомые. Вот объявлен последний лауреат – демонстратор одежды, попросту говоря – манекенщица или, как еще говорят – модель. Что ж, видимо и это принято считать искусством, но что здесь делаю я?
По разодетой толпе прошел ропот, она всколыхнулась и заговорила вся разом, выражая некую смесь восторга и негодования. Я понял, что это – гвоздь программы. А все предыдущие победители – не более чем разогревающая группа перед выходом звезды. Кто же оказался этой интригующей личностью? Я просто не поверил глазам, - моя мокрая попутчица! Но, полно, она ли это? Куда подевались согбенные плечи и тяжелая походка, бессильно висящие вдоль тела руки и напряженность в движениях? По паркету (или над ним?) плыла величественнейшая из цариц всех времен и народов! Казалось, горностай и пурпур не достойны укрывать эти гордые плечи, а на поднятой высоко и торжественно голове уже мерещилась драгоценная корона! Успех ее был ошеломляющим. Жалкие служители искусства со своими смычками и флейтами, кистями и перьями – мы скромно потеснились перед этим олицетворенным величием красоты. Мы признали себя побежденными. Что уж говорить о гостях, независимо от пола и возраста, все они, влекомые глубинным инстинктом стремления к совершенству, потекли в ту часть зала, где допотопный старичок – церемониймейстер уже произносил ритуальную фразу ударяя своим жезлом в сияющий гонг, висящий на барочной подставке. И нелепый Пегас, скачущий через кольцо, лег на ее грудь…
…Она отыскала меня в толпе смокингов, удостоила царственного наклона головы, и в глазах ее я увидел отражение мокрого шоссе и скрытый за торжеством испуг. Она заговорила, и речь ее также была иной, чем год назад - спокойная и плавная, а голос завораживал, стирая содержание.
Всю ночь меня одолевали кошмары, проснулся я поздно с головокружением и чувством, что заболел. Такого со мной не случалось уже лет пятнадцать, с тех самых пор как Учителя призвали меня. Свои чувства и ум я контролировал безукоризненно, так мне казалось. И что же сломало меня? Что нарушило равновесие? Женщина! Любовь! Я боялся признаться себе в этом, но это было правдой. История Татьяны и Евгения всегда вызывала у меня некоторое недоумение, как же сильно должна была измениться Татьяна, чтобы пленить Онегина сразу и окончательно? Теперь я знал, что это возможно.
Мы стали встречаться. Гуляли. Разговаривали. Пили друг друга, и не могли утолить своей жажды, мы были пьяны и безумны. Она влюбилась уже в ту первую встречу, и чудесное ее превращение – дар и ловушка для меня. О, сколь счастливы жертвы Охотницы, как сладостно стать Ее добычей! Я совершенно забросил остальные темы, ничто более не привлекало меня, я писал только ее. То Дианой, то Афродитой. Но все казалось мелко и не приносило удовлетворения. Уже год я не имел контакта с Учителями, но беда была в том, что я не особенно и переживал…
В тот день мы снова встретились, был серый осенний рассвет. Мокрые тела деревьев чернели на фоне разгоравшегося неба, золото и охра окружали нас, и белые птицы, грохоча крыльями, кружили над холодным зеркалом пруда. В темной воде отражались их грациозно изогнутые белоснежные шеи, желтый лист с ажурными краями и мы двое, стоящие у самой кромки…
Так я и написал все это, не изменив ни одной детали. Работа удалась. Больше я ничего не хотел, наступила апатия, и я чувствовал, что это надолго.
…Держась за руки мы стояли, пропуская вереницу людей приплясывающих, поющих, звенящих колокольчиками. Колонна свернула на соседнюю улицу, шлейф развевающихся шафрановых одежд и лес воздетых в экстазе рук скрылся меж серых стен, но песня продолжала звучать:
Проснитесь спящие Души!
Проснитесь спящие Души!
Довольно вам спать
На коленях ведьмы Майи!
Ночью пришел Учитель и объявил, что пришло время выбирать – жизнь художника и влюбленного или жизнь Ученика и Жертвы.
2.Куколка.
Вот уже много лет изо дня в день я прихожу сюда… триста ступеней вниз по винтовой лестнице, потом направо, длинный – сто шагов коридор, еще раз направо. Вот она заветная дверь. Я знаю эту дорогу на ощупь, и, кажется, что на стенах уже обозначились желобки от моих пальцев, хотя этого не может быть – базальт и гранит не истираются веками. На века и рассчитано это укрытие для Того - Кто - Спит - в - Хрустальном Гроте. Я прислоняюсь к прохладному камню горячим лбом, стараясь утихомирить бешено стучащее сердце. Проникаю мыслью сквозь толщу каменной плиты, закрывающей вход в тайную камеру, - тебя там нет. Хотя глазок, проделанный в цельном камне двери, позволяет смутно разглядеть фигуру, сидящую со скрещенными ногами и неестественно прямой спиной – это лишь твое тело, скорлупа, кокон, в котором медленно, неимоверно медленно продолжает течь жизнь. Один удар сердца в несколько суток. Врачи не дождались бы его и объявили бы тебя мертвым еще пятьдесят семь лет назад, а я дождалась. И продолжаю ждать, как раз сегодня его время. Зеленый индикатор говорит, что еще рано. Сажусь, скрестив ноги и выпрямив спину, и обращаю взор внутрь себя. Я вспоминаю.
…Шел дождь. Во влажной дымке смутно вырисовывались контуры соседских домов, сараев, уложенных в штабеля бревен, - все было мокрое, скользкое, холодное. Я закуталась в огромный брезентовый плащ и стала крадучись пробираться вдоль улицы. Деревня спала, не светились окошки, не слышно было голосов, даже собаки спали. За околицей было светлее, но различить что-либо было практически невозможно из-за дождя. С трудом я отыскала тропинку, ведущую через поле, и помчалась по ней во весь дух. Мокрая трава норовила опутать ноги, ветки кустов хлестали по лицу, гигантский дождевик тянул к земле. Далеко позади хрипло запел петух…
Не помню, как я оказалась в машине, о чем мы разговаривали, как ты выглядел, помню только ощущение давно не испытываемого покоя. Покоя и безопасности. Тогда я думала, что это результат моего удачного побега, но в городе, где, казалось бы, я должна была чувствовать себя в еще большей безопасности, тревога и страх, терзавшие меня, вернулись опять. И я поняла, что блаженный покой исходил от того человека, который подвез меня до города. Целый месяц я пыталась вспомнить, что-то важное. За это время тетка устроила меня на работу, - и стать бы мне ударной станочницей, если бы ровно через месяц, во сне я не вспомнила бы, не пережила бы вновь весь тот разговор в дороге. Я проснулась…
В девятнадцать лет кажется, что вся жизнь исходит из тела и происходит в теле. Поэтому я взялась за ее изменение, начав с физического. В первом же фитнес клубе меня взяли на работу. Естественно, уборщицей. Состоятельные женщины приходили сюда пообщаться, растрясти жирок. А я мыла, мела, протирала, - и все это до бесконечности. И еще я училась. Были там, конечно, и откровенно дикие тетки, но были и дамы с манерами, за ними я наблюдала, копировала осанку, походку, жесты, выражение лица. А по ночам занималась в зале. Училась я легко, и через пару месяцев прохожие на улице смотрели на меня иначе. Особенно мужчины. А потом меня заметил муж одной из клубных дам, владелец модельного бюро. Показал меня своему тренеру. И к концу года я уже работала на подиуме. Работа мне нравилась, возможность пусть не иметь, но хотя бы надевать красивую одежду, привлекать внимание – кого из женщин это не увлечет? Но в глубине души я мечтала о большем, я хотела славы, ведь только став знаменитой, я осмелилась бы искать встречи с тобой.
И это случилось. Буквально как в сказке про Золушку – из грязи и пренебрежения, к богатству и счастью. Богатство было чисто номинальным, почти все мои гонорары и премии забирало агентство, а счастье было настоящим – я нашла тебя. И был целый год любви.
…Сейчас с высоты своих лет, из этой дали, я могу сказать – целый год! Тогда же я едва не сошла с ума от горя, когда наши встречи прекратились. Ты пришел весь какой-то светлый, прозрачный, словно лес зимой, когда за обнаженными ветвями сквозит холодное небо, и рассказал мне все: и кто ты такой, и что тебе предстоит, и что такое для тебя я. И какой выбор ты сделал. Не сказал только одного, чего это решение тебе стоило. Я плохо понимала, о чем ты говоришь, внутри меня все кричало: «Я теряю его!». Я теряла смысл жизни, а значит, и саму жизнь.
Следующий год я провела в психушке, - тетка опасалась за мою жизнь. Бессчетное количество часов без сна, уставившись пустыми глазами в серую больничную стену… Но здоровое тело полно инстинктов, и первый из них – жить, пока жизнь не ушла сама. Пришло время листопада. И я вышла из ступора. Врачи приписали мое выздоровление достижениям медицины, но я знаю, что сделал это кленовый лист, трепетавший на ветру язычком живого огня. В этом пламени сгорели мои страдания, сердце больше не разрывалось от горя разлуки, оно сжималось от красоты, – я увидела Осень. Вспыхивали от первых прикосновений зари вершины деревьев, разгоралось небо, облака наливались алым и золотым…
Все, что я считала своими достижениями, - моя новая внешность, манеры – все стало маленьким, несерьезным, но могло пригодиться для осуществления моей новой цели. Мне многому нужно было учиться, а для этого были необходимы деньги и время. В городе еще помнили мой прошлогодний триумф, и с работой все устроилось быстро. Очень богатый и очень известный человек, интересующийся в сексуальном отношении исключительно мужчинами, но опасающийся, что это может повредить бизнесу, искал женщину на роль любовницы. Мы заключили контракт, согласно которому, я должна была оставаться красивой, дорогой, изображать сексуальную связь с ним и хранить его тайну. Все это, за очень хорошие деньги.
За три года я побывала во всех тайных организациях, сектах и клубах города, перечитала горы книг, пробовала различные практики. Я была перегружена информацией и не знала, что делать дальше. Целыми днями я бродила по аллеям городского парка без единой мысли в голове, ноги отмеряли километры и гудели от усталости, а в верхней части тела словно зияла бездонная яма, там было пусто и как-то холодно. Стоял сентябрь, листья уже пожелтели, но крепко держались на ветках. И вот пришел ветер, он взметнул столбы пыли, закрутил их в спирали и обрушился на нетронутую временем позолоту. Ветер снял всю листву разом, одной горстью, и несколько мгновений небо над парком играло всеми красками заката, потом все это золото и багрянец хлынули водопадом. Я рассмеялась – Даная и Золотой Дождь… Ночью во сне, хотя, был ли это сон? – приходил ты. Ты сказал, что мне делать дальше.
Прошло еще три года. Мой гомосексуальный работодатель решил усилить свою конспирацию и предложил мне брачный контракт. В качестве его законной супруги я получила еще большую свободу в передвижении, теперь я смогла посещать Точки Контакта, расположенные за границей: ашрамы, монастыри, отшельничьи пещеры. И опять пришла осень, на сей раз я встретилась с ней в маленькой деревушке на побережье северного моря. В это время здесь уже довольно холодно, отдыхающих почти нет. По вечерам я приходила на берег, расплавленное золото текло от горизонта к моим ногам, и только белые пенные каймы ограждали меня от этого огня. С некоторых пор я заметила, что мое одиночество разделяет некто – худощавый мужчина неопределенного возраста, закутанный в широчайший плащ, с лицом, закрытым капюшоном. Сначала я не придала этому значения. Потом это стало меня раздражать. И однажды я подошла к нему и прямо спросила, не мог ли он выбрать для своих прогулок другое время или другое место. Он молчал, отвернувшись, и что-то в наклоне его головы насторожило меня. Я резко шагнула в сторону, удержав его за плечо. Это был ты. Любимое лицо, истончившееся до почти до бесплотности, знакомый трепет ресниц, но глаза… Это уже не было тобой. Чья-то чужая жизнь нашла пристанище в твоем теле, и вы оба нуждались в моей помощи.
…Теперь мне уже за восемьдесят, хотя выгляжу я моложе своих лет, я – старая женщина. А ты, Спящий - в – Гроте, не изменился, только золотистая патина покрыла лицо и тело. Ты теперь золотой кокон, в котором растет нечто, неизвестное миру. Спящий Мерлин, а я – Ниниана, стерегущая твой сон. Ученики называют меня Хозяйка Горы, я купила ее на деньги, полученные в качестве наследства магната. Он умер лет сорок назад от обычной в их кругах болезни, а я получила все его богатство. Создала ашрам и поселилась здесь. Скоро я умру, тогда ученики кремируют тело и обрушат своды ходов, ведущих к этому месту. Так я смогу охранять тебя и после…
Красный блик скользнул по полированной глади камня – еще один удар сердца. В коридорах наверху звучат голоса учеников. Мне пора идти.
3.Бабочка.
Охотники возвращались, деревня наполнилась голосами и запахами. В дверях хижин замелькали пестрые одежды женщин, следом потихоньку потянулись старики, не было видно только детей. И в каждой хижине шел один и тот же разговор:
-Что дети?
-Как обычно.
Мужчина выражает свою ярость ударом кулака по столу: «Этот старый пень доведет меня до греха!». И женщина привычно отвечает: «Брось, это их единственная игрушка. Вспомни, что имели мы».
Мужчины негодуют оттого, что это последние человеческие детеныши на этой земле, и отцы хотят насладиться своей ролью сполна. Им хочется, чтобы дети встречали их, усталых и гордых, возвращающихся с добычей, чтобы приставали с расспросами об охоте и просили взять с собой. До недавнего времени так все и было, но появился Старик и детей словно подменили. Оставив игры и беготню, они сидят с ним целыми днями на горе и слушают его байки о Богах и Героях, о людях и животных, о прошлом, которого никто уже не помнит. Они окружили его плотным кольцом и наперебой задают вопросы:
-А что такое Дракон?
-Он спит в нашей горе?
-Какой он?
Старик лишь улыбается, покачивая головой – он устал. Он ложится на спину и закрывает глаза. Дети тут же смолкают, поднимаются и уходят. Они возвращаются в свои дома и пересказывают там сегодняшнюю сказку. Родители снисходительно посмеиваются, но не перебивают. Ведь у их детей нет того изобилия игрушек и развлечений, какое было в свое время у них самих. Их мир погиб в страшной войне. Последней войне, которую никто не выиграл, и горстка хижин, прилепившихся к склону гигантской каменной горы, – все, что осталось от шести с лишним миллиардов человек, населявших планету.
…Старик лежит на склоне горы и всем телом чувствует ее дыхание. В темных недрах происходит неясное движение. Оно началось семь дней назад, значит, сегодня ночью…
Тьму прорезали снопы света, вырвавшегося из каменных глубин. Земля дрогнула. В небо ударил фонтан пара и пламени. Вершина горы взорвалась и разлетелась на тысячу сверкающих осколков. Гул прокатился по окрестной пустыне.
Жители деревушки высыпали из своих хижин, женщины обнимали мужей, мужчины старались скрыть испуг, а дети восторженно вопили…
…В россыпях огней, затмевающих звезды, в темной синеве парило, раскинув сверкающие крылья, нечто небывалое. Оно было бы похоже на гигантскую золотую бабочку, но никто на этой земле уже не помнил, что называлось бабочкой.