Три старых товарища, сельский староста Лузгин, купец Полозов и инженер Соловьёв, вооружённые ружьями с изрядным запасом пороха и провианта, ждали прибытия поезда. Они с живым интересом обсуждали новости, стоя у самого края перрона. Рядом с ними лаяла и пританцовывала старая, белого окраса лайка с разными глазами, высунув язык и открыв от возбуждения пасть, из которой шел пар.
Старик Лузгин успокаивал, поглаживая своего пса рукой за ухом, выговаривал собеседнику:
— Вот вы, — указывая перстом на инженера, возбужденно говорил он Соловьеву, — всё мне про какие то "мифомизмы" рассказываете. Мол могут то, да сё… А вот мой Барс… ей-Богу… сколько раз жизнь мою спасал. Зверя чует — ой! Да и злой как чёрт!
Инженер, улыбаясь, искренне приложив руки к сердцу, отвечал.
— Да всё вы не так поняли голубчик. Я о том, что наука при помощи приборов научится сама находить медведя, и никаких собак уже и не надо.
— А я говорю: надоть! — твёрдо настаивал старик.
— Я вам, батюшка, истинно говорю, что собака — она человек, а то и больче. Кто ж так любит, как собака? А? Да ведь она мне сына родного дороже! Прости меня, Господи! — Староста размашисто перекрестился.
Смотря на спорщиков, купец Полозов улыбался, приглаживая свою богатую чёрную бороду.
“Эх, знали бы эти самые механизмы, сколь существенно коварными они могут быть для души человека! ”
Как только Лузгин слышал о "мифомизмах", всё его существо протестовало, и он тут же ввязывался в спор, хоть и был человеком чрезвычайно добрым и благопристойным, поэтому этот спор обладал скорее свойством обычного разговора двух уважающих друг друга людей.
Рядом с ними по привокзальной платформе бегали чьи-то дети, озорно смеясь и показывая рожицы. На них безо всякого интереса смотрели две худые и сморщенные старушки в платках, которые сидели на широченных баулах. Они мастерски быстро, как белки, щёлкали семечки и плевались шелухой в воздух, чуть выпячивая губы, да станционный работник чинно и не спеша проверял колею каким-то блестящим прибором. Солнце, находясь в зените, светило ярко, не особо согревая людей. Ранняя в этом году зима была довольно холодная, но богата на краски и цвета. Чуть подальше от перрона, внизу за домами, шумно гуляла ярмарка, и от этого пахло чаем и пирогами. Издали толпа праздношатающихся людей была похожа на ожившее лоскутное одеяло. Люди громко смеялись и разговаривали, наблюдая, как большой отощавший медведь, прикованный к столбу, танцевал под балалайку, при этом некоторые из них так и норовили потыкать веточкой в морду зверю.
Взгляд купца мечтательно скользил вокруг, иногда прислушиваясь к спору.
— У меня до энтого другой пёс был. Ммм… — сладко прикрыв глаза и покачав головой, вспоминал староста. — Алмаз звали. Так, бывало, пуля ещё не долетит, а энтот уже в зубах зверя тянет.
Инженер, хмыкнув, заулыбался.
— Да… да... вон такенные клыки... А сам в холке — во! — широко раскинув руки, продолжал Лузгин.
Инженер уже собирался что-то спросить, но его перебил свисток прибывающего состава.
Медленной зелёной змеёй, а точнее, драконом, испускающим пар, состав подтягивался к перрону. Из зала ожидания тотчас гурьбой, как горох, посыпались люди, с поклажей и детьми на руках, крича и подминая друг друга, они старались скорее занять место в вагоне. Будто это не поезд, а мираж, и стоит им закрыть глаза, он тотчас исчезнет, свиснув напоследок.
Товарищи вместе со всеми тоже заняли свои места. Поезд постоял еще минут десять, проглатывая людей. И насытившись, слегка дёрнув телом, тронулся в путь.
Уже можно было забыть о суете. Барс забрался под полку и, прикрыв глаза, дремал. Купец Полозов пошёл истребовать чая, а староста и инженер продолжали свой разговор.
— Я вот у вас ещё на перроне хотел спросить, Александр Данилович. А вы на медведя много-то ходили? — не унимался господин Соловьёв.
Старик Лузгин, прищурив глаза ответил:
— А как нет?! Хаживал, и не раз. Я сызмальства на охоте.
— Ну так порадуйте нас, пожалуйста, голубчик... расскажите какую-нибудь историю… дорога-то у нас длинная, — попросил инженер.
— Ну и то правда, — улыбаясь, отвечал ему Лузгин, смиренно положив руки на колени. — Был у меня один энтакий случай… страстней других. О нём я вам и расскажу…
Тяжело вздохнув, он продолжил.
— Так вот. Годов двадцать назад завёлся в наших местах шатун.
— Шатун? — переспросил инженер.
— Да, — старик откашлялся. — Это, значит, мишке зимой спать не дали, тот и стал разбойничать: в деревне двух коров загрыз, у кого амбары вычистил, а коих испужал просто страсть. Так приходят ко мне мужики, знай, говорят, Ляксандр Данилович, делай что хочешь, но зверя отвадь. Ты у нас лучший охотник и сельский голова. Тебе, как говорится, и решать. Во.
Инженер качал головой и внимательно слушал.
— Так, значит, собрался я, — вспоминал староста, чуть щуря глаза. — специально три дня пса не кормил, ружьё за спину и в обход. Иду и думаю: “Мишка коль сейчас крови испил, тапереча совсем злой”. И так мне боязно стало, сдюжу али нет? Да ещё Алмаз, все трётся об меня, далеко не отходит, тоже страх чует. Вот тебе и "мифомизмы".
Вернулся купец Полозов, неся три стакана горячего чая в серебряных подстаканниках.
— Милости прошу, — с широкой улыбкой Дмитрий Владимирович поставил чай на стол. — Угощайтесь, пока не остыл.
— Благодарствую, — взяв один из стаканов, сказал Лузгин, рассматривая дымящийся напиток.
Кружок лимона плавая на поверхности, кружился, отталкиваясь от краёв. Староста одобрительно крякал, отпивая маленькими глотками горячий чай:
— Хорош... Истинно... У нас в селе всё больше квас или брусничник. А энтот хорош.
Глаза Лузгина светились чему-то своему внутри.
— Так все-таки, Александр Данилович, взяли зверя? — возвращая внимание собеседника к рассказу, спросил инженер Соловьёв.
— А как не взял, — Лузгин чуть улыбнулся, крепко обняв двумя руками стакан, продолжил. — Я-то, значит на Алмаза смотрю и самому боязно. Он против трёх волков стоит, а тут, значит, хвост поджал и не отходит. Я ему: чу, чу... Ни в какую. Ужо думал возвернуться. А тут след. Свежий, ещё горячий… и тропа. У меня, значит, кураж. Добыть энтого разбойника и всё! Ружьишк- то своё приладил, курки взвёл и иду. А энтот бестия петляет. Всё кругами меня закруживает. Понятно ведь, ему спать положено, а он гуляет.
Старик, рассказывая, раскраснелся. В вагонах дали отопление. Стало теплее.
Купец Полозов раскрыл "Вечерние ведомости", не прекращая вполуха слушать рассказ старосты. Инженер Соловьёв увлечённо-задумчиво, чуть приоткрыв рот, всматривался в окно. Стало темнеть, и капли, стекающие по стеклу, оставляли длинные дорожки сверху вниз, инженер представлял, что это цепочки следов медведя, который беспокойно бродит среди леса, сдирая своими огромными когтями кору в невозможности покоя и рыча на весь мир.
Гомон разговоров в вагоне затихал. Кто-то устраивался на ночлег. Некоторые, положив голову на соседей, спали. Поезд, раскачиваясь из стороны в сторону, торопился в ночь, ускоряя ход на длинных прямых. Стук колёс успокаивал, будто старался попасть в ритм спящих, чтобы не разбудить их.
Лишь взволнованный голос Лузгина нарушал размеренность жизни, продолжая рассказ:
— Я энтот лес с малолетства знаю… каждую тропинку… каждую ямочку... Сколько разов в загон ходил, когда с трещотками да криком, когда дубиной по деревам и свистом зверя гнали. Каждый пригорочек, да и приметы разные. Всему в охоту ещё тятя учивал. А тут… Хрсть…Капкан! Представьте!! Будь он неладен… Ногу как в тиски... От неожиданности я залп дал, сразу нажав на два курка… А кричал ну прям как при рождении. Ей-Богу… — старик перекрестился. Пот, собираясь в крупные капли, катился по вспотевшему лбу старосты.
Купец, сложив газету, внимательно вглядывался в глаза Лузгина, которые давали такие разнообразные оттенки синего цвета, что хотелось прищурится. Рассказчик не мог остановиться и свет вспыхнувших воспоминаний увлекал обоих.
— Кость хоть цела осталась? — поинтересовался Полозов.
— Да Бог уберег, — продолжал староста.
Воспоминания о тех далёких событиях давались ему тяжело: по серому лицу рассказчика и стиснутым кулакам Полозов видел высочайшее напряжение сил человека в выпавшем на его долю испытании.
Лузгин смотрел как бы в сторону, в какую-то видимую только ему даль: запах леса, лай его любимого Алмаза, и невидимый, и от этого такой страшный враг. Отчаяние. Слепое всепоглощающее отчаяние. Вот что видел Полозов в лице Лузгина.
— Пришёл я в себя не сразу, — вытирая ладонью пот со лба, продолжал староста. — Очнулся. Ужо звёзды в полнеба. Да Алмаз мне в лицо дышит. Нога опухла. Попробовал встать, так память до утра и отшибло.
Старик, стараясь в мелочах вспомнить давнишнее событие, часто дышал. Создавалось впечатление, как будто он задыхается от недостатка воздуха.
— Засветло меня пробудил медвежий рык и густой лай. Смотрю, а мой Алмаз спину выгнул и оскалился в сторону медленно подступающего медведя. До меня было метров десять… Он не охоче спешил… Сразу брать не стал… Всё принюхивался… Потом лапой махнет… Алмаза отгонит и на шаг ближе… Тут и Богу в пору молиться, — старик замер, вспоминая и вглядываясь в пустоту. — У меня был топор и всего шанец один. Медведь сделал резкий рывок и я вскочил ему навстречу…
Лузгин замолчал.
— Дальше, — в нетерпении заговорил Полозов. — Что дальше??
Старик уже улыбаясь.
— Дальше ясно что. Поломал меня мишка крепко. Очнулся я ужо дома. Ещё долго с печи не слазил. Мужики мне в благодарствии медведеву шкуру на полах положили. Всё детки любили разбойника энтого за зубы трогать. Вот такая история.
Александр Данилович улыбался, а купец Полозов и инженер Соловьёв задумчиво смотрели в окно.
Прошло три дня. Охота удалась. Огромный медведь лежал на перроне и смотрел стеклянными глазами, связанный крепкой верёвкой. Народ ждал поезда. Купец Полозов спорил возле будки со станционным смотрителем, чтоб доставить приз до дома. Инженер Соловьёв сидел на скамейке и разговаривал со старостой.
— А вы нам не всё рассказали, Александр Данилович? Ну про это... Про охоту вашу... Про медведя, — с улыбкой говорил Соловьёв.
— Рази уж и не всё? — с уважением отвечал старик.
— Я ведь три дня думал, — не унимался инженер. — Как же вы смогли спастись, ежели в капкане были? Как?
— Да просто всё, — отвечал, улыбаясь, староста. — Вот она, моя спасительница, — и, приподняв штаны, постучал ружьём по протезу.
— Ааа... — инженер покраснел.
Старик встал и, прихрамывая, пошёл вдоль перрона, о чём-то говоря с собой.
— Всё ж таки отрубил, — инженер смотрел вслед человеку. Теперь он всё понял….