…Она скучала. Скучала безвозвратно и неотвратимо. Скуку можно было прогнать в клубе, но до девяти, когда клуб открывается, было еще часа три, а это время тоже нужно было чем-то занять.
Можно, конечно, пойти посмотреть телек, но сериал, который она сейчас смотрела, был просмотрен утром, а в эту среду больше ничего интересного не показывали. Можно было пойти под душ, или даже ванну принять, но, почему-то не хотелось. Можно посмотреть какую-нибудь американскую стрелялку или комедию на DVD, но дома уже все пересмотрено, а одеваться, идти в прокат, выбирать, тащиться обратно – тоже ни какого желания не было.
Ну, что, остается только Интернет.
Она нажала на кнопку, тихо загудело что-то там внутри компа, винда сообщила, что она уже загрузилась и готова ко всему.
Вообще-то, отец запрещает лазить в сеть, но сейчас, когда родители умотали на море, и причем, совершенно без нее, можно было делать все, никого не спрашивая.
Зайдя в чат, она послала общий привет, и стала смотреть, с кем бы пообщаться. Народу было немного: Смок болтал с Mikkey Shmous’ом; Murzilla беседовал о чем-то, наверное жутко смешном, но понятным только им, Virtual’ом и Margo; и только что покинул чат Silver, с которым было прикольно общаться – он все время рассказывал байки, которые выкапывал с каких-то никому неизвестных сайтов. И все. Знакомых или просто встречавшихся раньше ников не было. Ее опять начала одолевать скука, потому, что ничего интересного не происходило, и никто не заметил ее появления.
Она уже было, решила, что придется, наверное, все-таки, идти в прокат и брать диск, как тут некто неизвестный, со странным ником Gumbert^2-2 попросил частной беседы, причем в такой форме, что скука сразу пропала, и стало интересно: «Не соблаговолит ли милостивая госпожа Радужная – (у нее на самом деле были волосы почти всех цветов радуги) - уделить скромному рабу ее несколько минут своего драгоценного времени?»
- ОК. Ты кто?
- Просто парень, который любит общаться. А ты?
- Что ты хочешь знать?
- Тебе сколько лет?
- Двадцать. - (На самом деле ей было только пятнадцать, но ведь ему об этом совершенно не надо знать, правда?) - А тебе?
- Ну, я чуть постарше. А чем ты занимаешься?
- Учусь на юрфаке, третий курс - (Легенда была давно наработана и отвечалось легко, не задумываясь).
- Ты живешь в Москве?
- Подмосковье. Электросталь.
- А я в Москве. В Южном Бутово.
Треп ни о чем продолжался довольно долго – по крайней мере, когда зазвонил сотовый, и на экране высветился номер Макса, за окном были сумерки. Быстро попрощавшись с рулёзным парнем со странным ником и договорившись пообщаться еще как-нибудь, она сняла трубку.
Макс – это был ее парень на данный момент – с неодобрением в голосе поинтересовался, собирается ли она сегодня прийти в клуб, ведь они договаривались, и все друзья по парочкам, а он один и смотрит на них, как они танцуют и ему не с кем потанцевать, а они договаривались, а он мог бы позвать Ленку или Катьку, а ждет ее, а она все не приходит, поэтому он теперь ей звонит, а она, оказывается, сидит дома, и думать забыла о том, что Макс сидит и ждет ее в клубе совсем один, хотя они и договаривались встретиться в беспятнадцати девять у клуба, чтобы всей компанией пойти в клуб, и вообще, придет ли она, ведь уже половина десятого и через полчаса в клуб пускать уже не будут.
Скука. И Макс этот – тоже скука, но в клубе было прикольно. Можно было танцевать и забыть обо всем, и только танцевать, до умопомрачения, до отсутствия сил, до превращения в неосознанное бессознательное, чтобы прийти домой, и отрубиться в гостиной на диване, не раздеваясь, а потом спать до обеда,.. а там посмотрим.
До клуба – десять минут ходу, значит пятнадцать минут – на макияж маминой косметикой; чай – жрать хотелось, но готовить что-то было некогда, да она и не любила; прикид – дорогие шмотки (яркие, броские – она ничего в этом не понимала толком и оценивала вещи именно по этим показателям, и неизбежно закатывала истерики, если ее пытались отговорить и взять что-нибудь более стильное и подходящее ей).
В клубе все было так же как всегда: толпа народу; и ритм, и свет, и движения толпы гипнотизировали, вводили в транс, растворяли, амебизировали.
Привычная компания отрывалась на своем обычном месте – возле колонок (грохотавших так, что кроме однообразного «бум-бум» ничего было не разобрать), и рядом с зеркалами (которые увеличивали и без того яркую мешанину цветомузыки, и ультрафиолетовых одежд танцующих, и огней стробоскопов, дискретными вспышками выхватывающих агонизирующие в экстазе скульптуры).
Пиво она не любила – оно ей казалось горьким, но другого ничего не было, и, взяв бутылку у Макса, она сделала несколько больших глотков – так было легче его проглотить, хоть и не хотелось, но надо, иначе войти в ритм, в кураж, расслабиться и отключиться удалось бы далеко не сразу, а слушать вопли Макса, старающегося перекричать музыку совершенно не хотелось – в круг, в круг, танцевать.
Пиво, не обнаружив в желудке ничего, кроме чая, начало действовать, и она, как обычно, закрыв глаза, точнее полуприкрыв, чтобы не обращать внимания на опостылевшие лица знакомых и незнакомых людей, встала в круг. Вообще-то она танцевала лучше всех, кого знала или видела, но не особо задумывалась, почему, и почему ее часто смещают к центру. Она обычно была не против – там было больше места и двигаться можно было свободнее, так, как хотелось телу, не натыкаясь постоянно на стоящих рядом.
Неплохим своим телом владеть она умела. Ей не нравилось стоять, как идиотке и переминаться с ноги на ногу, подрыгивая ногами и руками в такт музыке, как это делали большинство вокруг. В ее танце участвовало все, что у нее было: и пропорциональная фигура, и, если надо, отдельно бедра, голова, и руки, и ноги, и волосы, не слишком длинные - до плеч. Все это, естественно, со скидкой на ее пятнадцать. То есть для ее пятнадцати она была шикарна, хотя, опять же, не задумывалась над этим.
Когда поставили медляк, подкатил Макс, с предложением потанцевать, но обниматься с ним не хотелось, и она послала его за пивом или коктейлем, теперь было уже все равно, а сама пока отошла в сторонку, чтобы перевести дух.
Первый раз медляки ставили приблизительно на середине вечера, и значит, еще четыре часа можно было не думать ни о чем. Но не сегодня. День какой-то паршивый выдался. Ничего не охота. И даже музыка, прервавшись однажды, и вновь начавшись, уже не заводила и не звала.
Притащился Макс с пивом в одной руке и ананасовым коктейлем в банке в другой. Блин. Ананасы и все, что с ними связано, она терпеть не могла уже больше года, с тех самых пор, как папаня привез откуда-то из-за моря целый мешок этих странных мини-пальм и она объелась ими до умопомрачения, до сыпи по всему телу, до рези в животе, до скорой помощи и целой недели в больнице и еще двух недель дома. Где было лучше – в больнице или дома – она не смогла бы сказать. В больнице был режим, процедуры и осмотры, а дома были родители, которые хоть и не мешали и не лезли к ней (впрочем, как и всегда), но постоянно присутствовали и не давали насладиться внезапным отдыхом. Отдыхом от всего – школы с ее учителями и домашним заданием, из-за которого надо было приходить пораньше, чтобы успеть переписать (понимание и знание приходило само, в процессе списывания), постоянными мероприятиями, нужными непонятно для кого и для чего, четвертными оценками и прочей ерундой; от друзей-знакомых, которые были скучны и неинтересны. В общем, от всего, что у нее было. Но, все же от ананасов было хреново, поэтому придется Максу самому пить эту коктейльно-баночную гадость. И пусть только попробует побубнить, что над ним пацаны смеяться будут – думать надо было раньше. Ну и что, что не знал – мог бы и сам догадаться или спросить на крайний случай.
Возражать Макс не стал. Да и стал бы – кто его слушает, правда? Глоток, еще глоток и снова в круг. Танцевать, танцевать – больше ничего не существует для нее в данный момент. Только ритм, только музыка, только вспышки света, ощущаемые сквозь полуприкрытые веки. И еще – движение,.. тяжелая работа тела, приводящая к удовольствию, к эндорфину в крови и усталости в теле, приятной истоме, сулящей отдых и сон, и забытье…
* * *
Утро наступило примерно в полдень. Как ни странно голова не болела, была свежей и выспавшейся. Она проснулась, открыла глаза и увидела перед собой крупные бордовые клетки дивана, стоявшего в гостиной. У дивана была низкая спинка, и он сам был не слишком широкий, так что она просыпалась очень часто именно так - лицом к дивану, а правые руку и ногу - закинув на его спинку. От нее пахло - и вчерашним танцевальным потом, и остатками маминых духов, и, немного, Максовой блевотиной, которая попала на туфли, когда его пьяного стошнило прямо в середину круга, где она танцевала. Но жрать хотелось гораздо больше, чем вымыться. Впрочем, пока ванная набирается, можно и приготовить себе что-нибудь.
Кофе и яичница - завтрак молодого холостяка, а пельмени - ужин его. Однако (и это есть страшная женская тайна), и молодые холостячки, или девицы, оставшиеся без присмотра, не брезгуют такими блюдами. Время пельменей еще не наступило, поэтому уже совсем скоро на сковородке шкворчали два яйца, а кофемашина плевалась густым и ароматным напитком в подставленный кофейник.
Вода в ванной была горячей. Ароматная шапка пены вздымалась почти до самого крана. Она не совсем понимала - зачем нужна пена в ванной, ведь лежишь-то все равно в воде, но ей нравилось играть с пеной, нравилось ощущение множества лопающихся мыльных пузыриков на коже. Нравилось разгонять рукой пену и смотреть на себя, на свое тело в открывающихся взору участках. Она нравилась самой себе, и давно уже изучила свое тело достаточно хорошо, чтобы знать, что такое оргазм, хотя мужчин в ее жизни еще не было.
* * *
Gumbert^2-2 набился на встречу. О! Как он изъяснялся! Как был остроумен и находчив, как шутил, как рассказывал. Он имел свое мнение обо всем, он советовал музыку, он в пух и прах разбивал современных писателей (хотя ей и не был известен никто из них, и она не могла иметь собственного мнения по этому вопросу, но Гумберт-то имел!), он всегда был в курсе событий, и не было такого вопроса, на который у него не было бы ответа. Конечно же, она не собиралась знакомиться с Гумбертом реально. Ведь он до сих пор думал о ней, как о студентке третьего курса юрфака, а признаваться в том, что на самом деле ей 15 лет и она всего лишь школьница, ни смысла, ни желания не было. Просто ей стало интересно. Интересно на него посмотреть хотя бы. Ведь ни один из ее знакомых даже близко не мог стоять рядом с ним. Ни Макс, которого она бросила на следующий же день после дискотеки, ни Вовка, брюнет из одиннадцатого класса, здоровый и накачанный, но, как видно потерявший все мозги на своем кик-боксинге, ни Санек, с которым она целовалась в подъезде своего дома, ни Ромка, ни Женька, ни Васька, ни Серега, не Алекс, в общем - никто. Когда Гумберт напрашивался на встречу, Радужная была готова к тому, что он попросит фотку – на диске для таких случаев давно лежала чужая студийная фотка, скачанная с какого-то сайта, но Гумберт не попросил, а только сказал, мол, зачем фотки – просто встретимся в определенном месте в определенное время, так будет интереснее. И она согласилась.
* * *
Вечером на Чистых Прудах было многолюдно. Многочисленные гуляющие мамаши с колясками, совершающие ежедневный моцион; кормящая разожравшихся уток и лебедей хлебом, мелюзга, под присмотром бабушек и дедушек; гуляющие парочки; люди, спешащие по своим делам, чей путь просто-напросто пролегал мимо - все это составляло единый людской водоворот, центром которого, собственно, и были Чистые Пруды. Человек пожилой вспомнил бы, что когда-то пруды не были простыми бетонными коробками с мутной водой, что не было ни кафешек с их навязчивой музыкой и запахами, а была лишь тишина и покой вокруг действительно чистых прудов. Но Радужная этого помнить не могла, и ей здесь нравилось. Нравилось, в первую очередь, наверное, потому, что ей не с чем было сравнивать.
Никогда она не играла в шпионов. Никогда не задумывалась о том, как можно замаскироваться, о том, как правильно следить за вон той скамейкой, на которой договаривались встретиться – прямо напротив, через пруд, да причем так, чтобы ее не узнали. Да и как бы он мог ее узнать – ведь она не посылала ему свою фотку – вообще никакой не присылала.
Никогда прежде она не ходила на свидания. На настоящие свидания, с цветами и ухаживаниями, с мороженым и походом в кино, с неспешными прогулками под ручку вдоль ничего не значащих улиц. В ее кругу общения все было по-другому – не было писем и признаний, не было стихов и ночных томлений под окнами, ничего романтического и волнующего. Достаточно было просто подойти и сказать что-нибудь в том духе, что, мол, давай будем вместе гулять – и все, вы становились парой быстро, с обоюдного согласия и без лишних экивоков и в своих глазах, и в глазах окружения. Естественно, что и расстаться всегда было так же просто, ведь это была всего лишь игра в пару, во взрослых, а не действительно – отношения.
И теперь, услышав над собой приветствие: «Госпожа Радужная, здравствуйте!» - и, увидев перед собой пышный букет невероятно красивых, темных, почти черных роз, она, растерявшись и будучи совсем не готова к тому, что к ней обратятся, только и смогла выдавить из себя ответное приветствие.
Уже потом, обдумывая эту внезапную для нее встречу, она сообразила, что можно было прикинуться шлангом и просто отшить появившегося Гумберта, объяснив ему, что он ошибся, обознался и с кем-то ее перепутал, но момент был упущен.
Как он ее нашел? – очень просто: не найдя ее на той скамейке, возле которой они договорились встретиться, он предположил, что они друг друга неправильно поняли, когда договаривались в какую сторону отсчитывать скамейки до нужной, и, когда увидел ее здесь, когда увидел ее волосы, сразу понял, что не ошибся.
А дальше все было не как в тумане, а, скорее, как в вихре, в круговороте или, даже смерче, когда все вокруг вертится не останавливаясь, все быстрее и быстрее, когда события сменяют друг друга с огромной скоростью, когда не удается остановиться и сфокусировать взгляд и мысли на чем-то одном, когда от тебя уже ничего не зависит, и ты можешь реагировать только так, как успеваешь, только так, как неведомый тебе режиссер ждет от тебя, только так, как он предвидел и планировал.
***
Утро она встретила лежа в незнакомой постели, измятой и пахнущей бурной ночью. Рядом на прикроватной тумбочке, среди красиво сервированного на подносе завтрака, лежала записка, отпечатанная на принтере. Напечатанный красивым, с завитушками, шрифтом, текст какими-то стандартными, неживыми фразами сообщал, что все было чудесно, что ночь была незабываемая, что она может поваляться в постели часов до одиннадцати, а потом ей придется уйти, т.к. квартира снята на сутки и в двенадцать придут хозяева, а дверь можно просто захлопнуть. И еще о том, что они с Гумбертом больше не увидятся, но не потому, что он этого не хочет, а потому, что обстоятельства сильнее.
***
Радужная изменилась. Изменилась так, как меняется цветок, когда первые лучи солнца касаются его лепестков, и капли росы еще не исчезли с раскрывающегося навстречу теплу бутона. Как небо, по которому еще несколько минут назад бежали тучи, и, вдруг, ослепительная лазурь прорывается, глядя на землю сквозь стремительно возникший разрыв между туч.
Она была счастлива, она летала. Осознавая себя женщиной, она изменилась внутренне, и это не могло не остаться незамеченным окружающими. Парни липли к ней, а девчонки из-за этого жутко завидовали и от зависти распускали самые разные сплетни, которые еще больше привлекали парней, ведь если верить слухам, от нее можно было с легкостью получить то, чего не могли или боялись дать сплетницы. А она этого не замечала. Легко смирившись с тем, что Гумберта она больше не увидит, она наслаждалась собой, своим счастьем, своим восторгом.
***
Бывший Гумберт сидел перед компьютером и думал над тем, каким будет его новый ник. Но думал отвлеченно, не концентрируясь. Перед глазами стоял еще яркий образ Радужной, имени которой он так и не узнал. Будучи от природы хорошим психологом и опытным любовником, он точно знал, как доставить ей удовольствие. Он абсолютно искренне верил в то, что и Радужная, и те, кто был до нее, и те, кто будет после – всегда, всю жизнь будут ему благодарны. Благодарны за то, что он подарил им романтичный, полный страсти и любви, восхищения и нежности первый раз. Он упивался своей бескорыстностью, своей очередной победой. Он радовался тому, что отобрал, у обычной в таких случаях истории типа «по пьяни на даче у друга», еще одну трогательную и невинную душу и подарил ей знание о том, как это может быть.
В свои тридцать три года он уже с легкостью находил таких вот девочек в Интернете, легко вычислял их среди прочих, легко завлекал, кружил им голову, а потом «дарил счастье». И исчезал из их жизни только ради того, чтобы осчастливить как можно большее количество милых и невинных девочек. Это уже давно стало смыслом жизни, только на это были направлены все его действия и желания.
***
Радужная скатилась. Как бы то ни было, но острота ощущений той ночи стерлась, померкла с течением времени. И естественным желанием было обновить эти ощущения, вдохнуть в воспоминания новую жизнь и энергию, пусть даже и с помощью любого их тех, кто был рядом, своих сверстников. И они с радостью шли к ней в объятия, но подарить ей то, что она хотела, они не могли. Просто – не умели, в силу своей неопытности, торопливости и необразованности. Ну и в силу того, что никто из них думал не о ней, а только о себе. А Радужная, поняв, что она опять не получила того, чего хотела, шла дальше, и вновь не находила...