Т.к. эта часть всего большого текста может существовать, как отдельный рассказ, я решил выставить ее на всеобщее обозрение. Возможны небольшие ляпы, ибо писал давно.

Поколение героев.
Матросовцы

… Солнце только-только показалось из-за горизонта, как капитан Афанасьев начал будить нас. Я медленно приоткрыл глаза. Было темно и по-зимнему сумрачно. Густые облака охватывали бескрайнее небо. В воздухе клубился серый, казавшийся осязаемым, дым; с деревьев изредка падали пушистые клочки снега. Я поднялся с земли. Ноги все еще болели после изнурительных походов, невольно хотелось немного полежать, вздремнуть, но чувство долга оказалось сильней. Враг ждать нас не собирался…
Не без труда я попытался надеть на себя свой кожаный тулуп и, наконец, откинув в сторону одеяло, полностью покрытое белесым инеем, поднял затекшую ото сна голову. Мимо туда-сюда, перебежками метались солдаты. Кто-то сидел и чистил стволы автоматов, кто-то уже был давно готов и, не смея шевелиться, стоял на месте, как вкопанный. Отовсюду доносился недовольный гул который, то затихал, то снова набирал обороты и разгорался с новой силой. Батальон суетился, но все же через несколько минут был готов выдвигаться в путь. Капитан издалека что-то говорил, но до моих рядов ничего так и не дошло. Мы двинулись. Закинув на плечо автомат, я потихоньку начал продвигаться дальше вперед, поближе к Афанасьеву.
Бой предстоял, прямо-таки скажем, – непростой. До Черной рощи нам нужно было успеть еще затемно и по возможности скрытно укрепиться там, чтобы потом, при поддержке минометов и артиллерии, дать гитлеровцам достойный отпор. Далее, захватив деревню Чернушки, по плану батальон должен был перерезать железную дорогу Насва – Локня. Но проще сказать, чем сделать, верно? Для начала нужно было еще добраться до деревни, а там, как масть пойдет…


Через полчаса мы начали подходить к Чернушкам. Запорошенные снегом и обындевевшие колонны, вытягиваясь из леса на поляны, а потом, снова пропадая в перелесках, походили на серые, туманные призраки. Погода для февраля стояла довольно неплохая. Падал мелкий пушистый снег. Ноги исчезали под белым покрывалом. Солнце уже почти полным диском показалось в небе. Дул легкий морозный ветерок... Все как на картинке.
Наконец я добрался до командира. Обойдя нескольких молчаливых солдат, обогнув миномет, который тащили двое молодых, я пристроился правее Афанасьева и заместителя командира батальона – Василия Николаевича Климовского. Бойцы были явно подавлены долгими скитаниями, и все же не подавали никакого вида усталости. Кто шел, насвистывая себе под нос какую-то знакомую мелодию, кто-то засыпал прямо на ходу, но все равно шел нога в ногу с остальными.
– Товарищ капитан, – немного отдышавшись, сказал я, – Вы уже много раз бывали под огнем и нынче вместе с нами снова идете в бой. Страшно вам, товарищ капитан? Вы смерти боитесь?
– Да как сказать, товарищ Матросов, – чуть помедлив начал он. – Вы-то сами как думаете?
– Ну, думаю, Вам, как и мне, страшновато.
– Вот, – он потряс пальцем перед лицом. – Кому же охота умирать? Жизнь-то человеку дана один раз, – он снял рукавицу, старательно потер румяные от мороза щеки и продолжил прерванный разговор. – Если, кто-то вам скажет, что не боится смерти, не верьте ему, – обратился заместитель батальона к колонне, шедшей позади меня. – Такое может сказать только человек, не слышавший ни разу, как свистят вражеские пули, а побывавший не раз в боях и видевший сотни раз смерть солдат скажет, что очень хочет дожить до Победы, а смерть презирает, – Климовский ускорил шаг и скрылся за спинами солдат, шедших в первых рядах.
Я перевесил автомат и вдохнул холодный воздух полной грудью. Нос защекотало, и внутрь меня проникла настоящая жизнь. Я ощущал полную свободу, независимость, какое-то обновление. Теперь и небо стало светлей, и солдаты, как мне казалось, шли более уверенно и бодро. Но тут началось то, к чему нас готовили столько лет. Мы догадывались, что сейчас нас ждет, но не хотели соглашаться. Приняли, как неизбежность…
Вдали что-то звякнуло. Вслед брякнуло еще что-то. Еще. Афанасьев остановил отряд. Недоуменные бойцы, не понимая, что происходит, вставали на цыпочки, вытягивали шеи, пытались разглядеть нечто невидимое. Я не был исключением. Вдруг, брызнув красным огнем, впереди взорвалось с десяток мин. Землю всколыхнуло. В воздух поднялись клочки твердой черной земли.
– Бьет, гад! – послышался голос Климовского, который как-то снова очутился рядом со мной. – Погибель свою чует!
Бойцы ускорили шаг. Батальон начал втягиваться в густые заросли Черной рощи. Все толкались, стремясь вырваться в первые ряды. По бокам, противно взвизгнув, разрывались мины. Над верхушками деревьев, могучих сосен и тонких голых берез, вспыхивали немецкие ракеты, заставляя приготовившихся к атаке бойцов еще глубже зарываться в мягкий снег. Раздвигая заросли кустарников, я рывками пробивал себе путь вперед. Наконец, сквозь щели между деревьев я стал замечать ярко-красные свечи и клубы огромного черного дыма. Гитлеровцы сжигали дома колхозников.
Подбежав еще поближе к деревне, я лег в снег рядом с командиром. Афанасьев нервно улыбался. Он был уверен в нашей победе и, улыбаясь, смотрел в бинокль на врага, приговаривая:
– Ничего. Сейчас мы этих… быстро положим.
Он глянул на меня, потом достал из-за спины автомат, поставил диск, снял оружие с предохранителя. Глаза его сверкали, темные густые брови гнались за порывом ветра, нос покраснел. Афанасьев снял шапку, перекрестился. Нервничает командир. Бывает.
– Начинаем, товарищ командир?
– Давай, Саня, – засмеялся он и встал с колен. Выждав паузу, как положено начал подбадривать наших парней, новичков и бывалых солдат. – Ну что ж, братцы!.. Нам выпала поистине величайшая честь. Нам доверили важную миссию. Сейчас вы будете сражаться за свой дом, за свою семью. За Родину, – он спотыкнулся, потупил голову. Затем, указав пальцем в сторону Чернушек, сказал последнюю фразу. – Не подведите меня, братцы.
Повсюду раздавалось громкое «Ура». На лицах изнеможенных бойцов засияли улыбки. Мы были готовы к бою. Я прислушался к себе. А я готов? Готов ли я отдать должное отчизне? Спасти тысячи семей, женщин и детей? Готов ли отразить атаку предателей? Готов ли выполнить свое обещание идти в смертный бой с врагом, не жалея жизни, отвоевывая вон те молодые елочки, вон ту рощу берез, Черную речку, что течет под толстым слоем льда?..
Да, готов. Иначе, не стоило и рождаться.
- Вперед!!!


Бой завязался внезапно.
Слева и справа от меня «заиграли «Катюши», вслед за ними эхом разнеслись выстрелы минометов. Что-то неистово крича, наши солдаты, словно безумцы, начали кубарем катиться вниз со склона к деревне, направляя стволы винтовок вверх и изредка спуская курки. С шипением и свистом серое небо прорезали огненные стрелы ракет. Все смешалось в едино – хаос звуков, огня, света, мыслей. Мелькавшие перед глазами расплывчатые фигуры было невозможно разобрать. Бурная смесь ярких и темных цветов отвлекала, уводила взгляд от главного врага, увлекала в свой несуществующий мир…
И будто пытаясь заглушить весь этот хаос, где-то за холмами и перелесками, разом лихорадочно ударили немецкие пулеметы, надежно спрятанные в блиндажах и дзотах. Горячий шквал огня понесся навстречу наступающим подразделениям. Насквозь пробитые очередями тела, обездвижено валились на свежий снег. Подстреленные солдаты делали несколько шагов и падали, утыкаясь лицом в землю. Некоторые, как будто ни в чем не бывало, снова поднимались и ползком подбирались к врагу.
Все кругом стонало, взвизгивало, шипело, обдавало огнем, поднимало фонтаны крови, земли и снега. Сейчас мне казалось, что все пушки нацелены только на меня, и каждый немец готов отдать жизнь, лишь бы всадить мне пулю в лоб. Как только мог, я зарылся в снег и потихоньку, зачем-то стараясь не дышать, начал приближаться к первому дому деревни. Я не хотел всего этого. Не хотел видеть, как падают, сраженные свинцом, и больше не встают с земли, мои бывшие боевые товарищи…


Бой уже шел более получаса. Перебежками я продвигался вглубь деревни, изредка перестреливаясь с фашистами. Бестолку пытаясь найти Афанасьева, я заглядывал в испуганные лица солдат. Буквально на каждый метр приходилось минимум по два изуродованных, окровавленных трупа. Снег сменяла зябкая земля. Мимо свистели грозные свинцовые пули, падали обмякшие тела. Вдруг я услышал голос командира. Я резко изменил направление и за углом деревянной кровли увидел Афанасьева.
Мы попали под фланговый, кинжальный огонь. По домам хлестали огненные струи пуль, не давая нашим бойцам продвигаться дальше. Санинструкторы еле успевали перевязывать и уносить раненных с поля боя. Хрупкие девушки, выбегая из переулка, каждый раз рисковали жизнью, чтобы попытаться спасти чужую.
Афанасьев приказал штурмовым группам подразделений старшего лейтенанта Василия Глубина скрытно с флангов пробраться к дзотам и подавить пулеметы врага. Несколько молодых солдат, пригнувшись и прикрывая головы руками, поспешили скрыться за покосившимся в сторону амбаром. А мы пока, укрепились на данной позиции: у окон поставили по пулеметчику, по одному солдату у подножья холмика, остальные залегли в снег. Прошло буквально несколько секунд, и раздались взрывы.
– За мной, комсомольцы!
Солдаты побежали вперед. Поскальзываясь, падая на землю, я бежал прямо за командиром. Друг друга толкая, толстая колонна медленно выныривала с узких улочек деревни. Навстречу, выпрыгивая из землянок, что-то выкрикивая и бешено строча из автоматов, на нас пошли фашисты. Назад теперь было не вернуться. Мы оказались отрезаны от своих подразделений. Но к нашему счастью, по гитлеровцам тут же ударили батальонные минометчики, на флангах заработали несколько ручных пулеметов.
Рыча, как дикие животные, фашисты палили из автоматов и пистолетов. Мы, оскалившись, отвечали тем же. Откуда-то сбоку, из окна на меня прыгнул и повис фашист. Я упал на брусья, около какого-то дома. В ушах засвистело, спину обдало резкой болью. Стиснув зубы, гитлеровец пытался схватить меня за шею и начать душить. Я сопротивлялся, как мог, но преимущество было на его стороне. Холодные, потные руки вцепились в горло. Тут подбежал кто-то из наших, здоровый, как бык, высокий, крепкий мужик. Он одной рукой опрокинул немца и прицельным выстрелом из винтовки всадил ему пулю в грудь. Тот, дергая руками и что-то бормоча под нос, вскоре покинул царство живых.
– Пойдем, брат, – обратился ко мне черноволосый верзила. – Тебе же еще за Родину Мать заступаться…


Я уже потерял отсчет времени… Впрочем, сейчас это было никому особо и не нужно. Все понимали – бой только разгорается, набирает обороты и готовиться нанести последний, решающий удар. Победителем должен уйти только один. Не теряя времени, не мешкая нужно было выполнять приказ. И без упреков бойцы снова поднимались с багровой земли, не боясь смерти, шли на штурм вражеских укреплений. Из края в край проносилось безумное «Ура». Над Чернушками стоял плотный смрад. Густые облака черного дыма медленно проносились над полем боя. Догорали последние дома.
Вдруг наша колонна резко затормозила и начала разбегаться по сторонам. Я ничего не слышал. Ни того, как взрываются соседние постройки, ни криков солдат, ни ревущего пулемета фашистов. Меня повалили на землю. Очередь свинца полоснула моего спасителя и пробивалась дальше, к новым жертвам. Пулемет бил длинными очередями из тщательно замаскированного и не обнаруженного и ни раньше разведчиками, ни сейчас, в бою, дзота. Крупнокалиберный пулемет, изрыгая свинцовый ливень, рвал на части цепи наших бойцов, прижимая их к белым сугробам.
Вокруг злобствуя, кружила смерть. Насквозь пробитые пулями тела, обездвижено лежали на земле. Безжизненные лица покрылись слоем грязи и крови, глаза не выражали ничего живого. Разве, что ненависть к врагу и стремление выжить. Куда не ступи, везде трупы. В домах медленно догорали последние выжившие крестьяне. Кто-то, в надежде спастись, выбежал на улицу, но его тут же пробили свинцом и обугленное, горящее тело рухнуло в сугроб. Селяне безуспешно пытались хоть как-то избежать смерти, выбраться из этого кромешного Ада. Мужики отвлекали внимание автоматчиков и пулеметчиков – бежали на фашистов… Вооружившись деревянными ножками от столов, вилами, лопатами и даже табуретками, они рвались растерзать предателей, презрев страх и смерть. Я надеялся, что они погибали не зря…
В это время матери с годовалыми крохами уходили через черный ход.
Теперь, когда мы уже так близко подошли к врагу, отступать было поздно. Вызвать огонь минометов было невозможно – могли ударить по своим. Противотанковых ружей в цепи автоматчиков не было. Тут я понял, что наши пулеметы умолкли. Оставалось только одно – как-то незаметно добраться до вражеского дзота и взорвать его гранатами. Иного выхода не было. Чтобы спасти людей, залегших в снегу под вражеским обстрелом, нужно было спешно предпринимать меры. Это прекрасно понимали и мой капитан Афанасьев, и лежавший недалеко от него в снегу двадцатилетний командир взвода автоматчиков лейтенант Королев. И все же что-либо сказать никто не осмеливался…
Мы ждали.


Сколько раз представлял я себе эту Войну, но никакие из моих догадок не были похожи на ЭТО. Даже близко не стояли. Весь этот хаос, разрушения, смерть… Я был не готов к этому. Я не был готов к стольким потерям. Хоть и заставлял себя «держать в руках». Никто не был готов. В одно мгновение обрушилось столько судеб, столько семей осталось без отцов, дедушек, мам… Что они наделали, сволочи… Родина требовала платы. Мы ей ее отвоюем.


– Королев! – неожиданно встрепенулся Афанасьев. – Пошлите нескольких солдат, пусть пролезут вон тем кустарником к дзоту и забросают его гранатами, – он указал рукой на густо растущий бурьян, который еще как-то умудрился остаться целым, на фоне всего остального. – Чего смотришь! Выполнять!
Ошеломленный Королев что-то невнятно сказал своим бойцам, и, отдав честь, они поползли к дзоту. Не вышло. Едва им стоило приблизиться на двадцать метров, как их тут же подстрелили. Афанасьев приказал пустить еще двоих… Один сразу сник головой, второй почти добравшись до дзота был убит вражеским пулеметчиком.
Такого разворота никто не ожидал. Надо было что-то делать. Если не уничтожить пулемет, все пропало… И зря погибали солдаты, те мужики, что шли на врага с голыми руками, дети в конце концов… Я оглянулся. Позади ничего не было. Выжженная пустыня, горы мертвых людей. И это нас ждет в будущем? Разве ради этого мы вели этот бой? Чтобы мы после поражения мы опять унижались перед этими предателями? Нет.
Я подобрался к Афанасьеву и, заглянув командиру прямо в глаза, четко произнес:
– Разрешите мне.
Командир какие-то секунды молчал, осмысливая безумную просьбу. Он вылез из сугроба, крепко сжал мне руку и, словно боясь, что его может услышать враг, проговорил:
– Давай, Матросов.
Я отлично понимал, что иду на верную гибель. Понимал это и Афанасьев. Но что он мог еще сделать для того, чтобы прорваться дальше? Чтобы спасти страну? И все-таки – это было верное решение…


Я пополз не там, где ползли те бойцы, что были до меня, а намного правее, там, где находился густой, заснеженный кустарник. По-пластунски, плотно прижимаясь к холодной земле, я потихоньку пробирался все ближе и ближе к дзоту. Ног я не чувствовал, но все-таки, находя последние силы, перебирал ими. Окровавленные ладони, цеплялись за колючий кустарник. Изредка я останавливался передохнуть и оглядывался назад, на покинутую колонну. И когда казалось, что я добрался до пулемета, оказывалось, что прополз я какие-то несчастные два метра. Снова и снова подтягиваясь, цепляясь ледяными пальцами за землю, я пытался сократить расстояние до цели. Я пыхтел, как паровоз, все чаще и чаще останавливаясь на передышку. Тяжело.
Вдруг вражеские пули пронеслись прямо перед моим лицом. Крупнокалиберные снаряды оседали в снегу и иногда, дотрагиваясь до них руками, я обжигался и невольно вскрикивал. Меня вновь атаковали. Стараясь претвориться кустарником, я ненадолго залегал в снег, а когда пулемет умолкал, пытался, как можно быстрее, проползти хотя бы еще немножко. Так продолжалось еще не мало.
Сорок. Тридцать пять. Тридцать метров… Эта гонка казалось бесконечной. Я не чувствовал тела. Я был словно, мертвец, пытающийся продлить свое существование. Но как бы, то, ни было, у меня была задача, и я был обязан ее выполнить. Любой ценой.


Я притаился за тоненькой, хлипкой березкой. Пулемет уже не доставал до меня и я, расстегнул сумку и принялся почти на ощупь доставать гранаты. Руки горели пламенем. Все чего, хотелось – умереть. Пожалуй, так… Оставив только автомат, гранаты и шапку, я мысленно приготовился к атаке. Сейчас все зависело только от меня. Не дай Бог, чтобы пуля пронзила меня. Все будет зря.
Я постараюсь…
У дзота шарахались два фашиста. Решив, что патронов хватит, я вылез из снега, и побежал на врага.


Кинув по очереди гранаты, я ринулся на двух фашистов, строча из автомата. Первого отбросило в сторону, второй, все-таки успев нажать на спусковой крючок, через мгновенье тоже упал в землянку. Одна граната не долетела и взорвалась рядом, но зато вторая угодила точно в дзот. Через узкую щель волной ударил огонь. Одежду опалило, но я уже ничего не замечал. Я скакал рядом, махая руками нашим, чтобы те выдвигались.
Радость переполняла меня. Я понял, что такое Война, понял, про что говорил тогда Климовский. Понял, почему Афанасьев был так обезумлен перед боем. Понял… Мы дрались не зря, мы отвоевали Чернушки, пусть даже и не спасли жителей, потеряли тысячи солдат. Мы все равно победили! Это наше.
Тут произошло то, чего я мог ожидать меньше всего – вновь застучал пулемет. Пригнувшись, пытаясь ускользнуть от пуль, я прыгнул в гору мешков с песком, левее пулемета. Тот стучал. И в такт ему, билось мое сердце. Неожиданная контратака заставила наших снова зарыться в снег. Что делать? Что делать?..
Перед глазами мелькали какие-то картины из прошлого. Детство, юность… Родная Ивановка, друзья… Все казалось бессмысленным – жизнь, война, учение. Все зря? Нет, я не допущу, чтобы эта цепочка оборвалась. Только не в мою вахту …


Матросов сидел рядом с дзотом и ломал голову над тем, как ему остановить бесконечный поток свинца, хлыщущий из пулемета. Тут он встал, вместе встали и все бойцы взвода. Он знал, что делать. «Резким движением руки он сорвал с головы и отбросил в снег сползшие на глаза шапку и каску, задыхаясь, рванул на груди маскхалат, приподнял над землей, ставшее невесомым тело, сделал два огромных прыжка к амбразуре дзота, и, не выпуская из руки автомата, бросился грудью на огненное жало пулемета. И сразу же над круглой поляной стало тихо-тихо…»

Узнав о судьбах героев того времени, невольно задумываешься, а смогли бы мы так же, как они, пожертвовать жизнью, чтобы спасти отчизну? Отдать свою жизнь, чтобы подарить другому еще один шанс увидеть семью и детей. Или же теперь все не так, как раньше? Неужели мы сейчас не сможем посочувствовать тем, кто оказался в беде? Просто пройдем мимо, а потом подумаем, что все будет хорошо. И скажем про себя: не дай Бог, чтобы это случилось с нами. А на следующий день семья потеряет любящего отца. А ведь на этом месте могли бы оказаться и вы…

По моему, командир должен говорить так, чтобы его слышали все.

Если падал снег, значит, небо было затянуто тучами, как можно увидеть солнце?

Во времена Великой Отечественной, не было возможности готовить солдат годами. Пришел в военкомат, дали автомат- и в бой.

Зачем стрелять в воздух? Не бандитская разборка на испуг брать.

Лучше "счет"

Звучит несколько нелепо. Как будто говориться о каких-то бревнах.

Слово "предатель", по отношению к фашистам звучит нелогично. Все-таки они захватчики.


Так пули или снаряды? Нужно определиться - это совершенно разные вещи.

"Шарахались", больше подходит к уличным хулиганам. Они шарахаются без дела, не зная к кому прицепиться, а в данной ситуации такое определение выглядит нелепо.
А еще, бросилось в глаза разгильдяйство в рядах Советской Армии. Меня саму часто упрекают в неуставщине, но чтобы солдаты во время перехода покидали строй - это уж ни в какие рамки. Строй должен оставаться строем, а у вас какое-то сборище получается.
Не хотела обидеть, но над текстом нужно поработать.

Спасибо. Будем работать.
Подправлю позже, вдруг что-то еще заметит кто.

Что-то совсем тихо стало.

А чё комментировать-то? Ты сообщение написал, типа, тему обновить?

Ну вообще-то я хотел текст изменить ( ), но... Вышло так, что текст взял в кавычки и получилось новое сообщение. Удалить не получилось, пришлось выдумывать...