Я вхожу, и его сложный крой одежд пронизан с синим отливом клинком, расписан киноварью тончайший шелк и узор зримо растёт. Что принесло смерть, то и держит жизнь и кровь внутри господина Танады. Убрать приносящее смерть — убить сразу, оставить — убивать его медленно. Что желает этот господин? Он тянет ко мне руку. Кровь всё равно покидает его, плескаясь через рот, не давая сказать хоть слово. Она чёрная — изрезаны лёгкие. Его участь принять неизбежное. Я же буду петь. Моя Рэйко любила, когда я пою.
Я пою о том, как влюблённый юноша идёт через гору Поющих Жаворонков к своей девушке. Он хочет подарить ей лучшую песню, и жаворонки, ценя его порыв, подпевают ему. Их общая песнь получается совершенной, но, поднимаясь всё выше, становится всё холоднее, и жаворонки один за другим покидают его. На самой вершине горы, юноше остаётся сочинить всего одну строчку. Он остановился, стараясь её придумать, но без птиц не было совершенства, а он был так влюблён, что не мог смириться с этим малым, но ему недостижимым. Он и сейчас там и всегда будет там... Здесь у моей Рэйко течёт слеза, а я продолжаю: Жаворонки, не искушающие людей совершенством, — милосердны. Ведь совершенство лишь узор огня и форма ветра, неуловимый миг и то, что людям недоступно. Но птицы к людям жестоки... Господин Танада умер, я слышу топот бегущих ног.
Были луна, снег, хризантемы и моя Рэйко. Остался лишь один шаг, я глубоко вдыхаю, пытаюсь уловить запах цветущей сакуры, ещё есть минута всё вспомнить.
Тем утром моя Рэйко сладко спит лёжа на животе, поджав руки к груди и потихонечку посапывая. Она часто улыбается во сне. Я аккуратно раскрываю её, откинув лёгкое одеяло на край кровати. Её естественность шепчет «р» рождая во мне игривое настроение. Её женские формы изящным изгибом будят во мне нетерпение. Я целую её спину, слева и справа, ещё и ещё, касаюсь пальцами того, что было потревожено мной в эту ночь. Рэйко вздыхает в истоме, и переворачивается на спину, открывая мне влагу желания, лепестки и бутон: «Доброе утро, господин», целует меня в губы. Сейчас в неё ворвётся буря.
Случайностью была наша последующая прогулка, наша с Рэйко. Всё началось с порхания бабочки, цепляющей лапками край чудесного цветка, этого малого достаточно, чтоб алый лепесток отделился и подхваченный тёплым ветерком понёсся, уводя нас в сторону леса. Не было никакой возможности за ним не следовать. Наконец, лепесток упал в ручей и уже его воды ведут нас с Рэйко дальше в чащу, пока водоворот не уносит лепесток на дно, освободив наше внимание для иного зрелища.
Мы невольно свидетельствуем другую ветвь красоты — Убийство. Мы зрители сцены, где неизвестные люди стоят на коленях в ряд, безропотно принимая свою участь. Против каждого из них самурай Танады, одну за другой они рубят головы. Взмах, багровая гроздь срывается с клинка, летит, сбивает листья, пачкает красным ствол кедра. Голова катится, оставляя след на траве. Тонкая струя, пульсируя, бьёт из шеи несчастного, тело валится в бок. Нас заметили. Старший убийца указывает рукой на одного из своих, на другого, на третьего, потом на нас. Трое ринутся на нас, прорываясь через кустарники, держа клинки на взмахе.
Мы бежим, я тяну её за руку, стеснённая узким кимоно Рэйко не может быть быстрой. Она путается, падает, встаёт и бежит вновь. Потом она оглянулась...
— Беги! — кричит Рэйко, останавливается, вырывает свою руку из моей, я развернулся, она толкает меня в грудь, — Беги! — я вижу её лицо, щёки её багрятся, припухлые губы, обычно нежные, сейчас дрожат и искажены в гримасе, покорные судьбе глаза сквозь влагу впитывают мой образ. Она бьёт меня по лицу, — Беги!
Я трус, я бегу. На безопасном расстоянии останавливаюсь, чтоб видеть как острие меча, раздробив её позвоночник и, пройдя тело, вырывается у неё из груди. Она выгибает спину, опускается на колени, — самурай освобождает оружие, упершись в Рэйко ступнёй. Убийцы стоят возле тела, мы смотрим, друг на друга, они не гонятся за мной, в доспехах это бесполезно, — без Рэйко я ветер. Сплюнув в мою сторону, они уходят прочь. Были ли мои слёзы последним, что видела Рэйко? Не знаю, — она не дышала.
Мой мир, все мои дороги, мои мысли сузились до одного шага. Этот шаг не был лёгким, он был через себя. Сначала я прислуживал слуге самого ничтожного самурая Танады. Потом, я был слугой лучшего самурая Танады. Наконец я служу ему самому. Я уже почти старик, сегодня ровно двадцать лет как люди Танады убили мою Рэйко, сегодня он умер сам. Я убил его. Получил ли я удовлетворение? Мне некогда об этом думать. Двадцать лет, каждый день, я расписывал свою последнею минуту, составлял план того, что успеть вспомнить за миг до смерти, я годами репетировал улыбку, с которой приму смерть. Пожалуй, это всё. Я слышу, они уже близко, они ворвутся, будет взмах меча, и я умру. Но именно улыбкой закончится наша история. В порхании бабочки оказалось столько жестокости
