ОДНОЛЮБ
К своему прискорбию, я однолюб. Это качество превозносится людьми: Одиссей и Пенелопа, Ромео и Джульетта и даже собратья наши меньшие лебеди – есть символы большой, светлой, чистой и верной любви, вменяемые роду хомо сапиенс моногамус в качестве ориентиров брачного поведения.
Умолчу о моральном облике тех, кто вменяет. Ибо даже Пушкин Александр Сергеевич незабвенные строки о чудных мгновеньях адресовал совсем не гению чистой красоты. Как многозначительно заулыбались дамы! Мол, этих гениев у него на дню бывало штук по пять – то ножка в атласной туфле на балу смутит, то щедро политый одеколоном локон щекочет до обмирания сердечную мышцу, то декольте графини Д. сбивает с рифмы во время декламаций в поэтическом салоне.
А заведения? Умолчим.
Меж тем, такое раздвоение художественной натуры не могло не отразиться на героях. Одних он наградил невосприимчивостью к любви, благодаря чему они легко плывут по жизни от одной романтической истории к другой. Вы думаете, Онегину Евгению так уж было плохо? Дамы и господа, судари и сударыни, надо мной поэт сыграл куда коварней шутку. Заставил гореть в огне большой, вечной и неугасимой любви к идеалу, в котором сплавились черты лучших женщин мира: Пенелопы, Джульетты, Кончиты, Марии, Леноры, Ромео … Тьфу! Да сколько вас было у меня! Всех не упомнишь.
Но я смиренно несу образ любимой, словно крест, сквозь столетья, ни одна женщина доселе не смогла прижиться в храме моей души. Бледными призраками они скользят сквозь меня, бьющегося в корчах на алтаре безумной страсти, исключая всякую возможность ритуала, которым можно разрушить проклятье демиурга.
Разве допустимо человеку, католику, жениться на призраках?
На этой ноте завершу прощальное письмо. О, Донна Анна! Вы меня поймете. Как благородный идальго, после стольких напоминаний с Вашей стороны я возвращаю кольцо.
Благословляю…
С утра не Ваш
Дон Гуан