Автор: Неманис


Шелест ветра, пробирающегося сквозь крылья ангела, подобен шуму песчинок времени, текущих через узкое горлышко настоящего. Бледен лицом ангел - ни мужчина, ни женщина. Губы тонкие, тоже бледные, почти незаметные. С тех пор, как он появился, он не проронил ни слова. Говорят только его глаза, выразительные, меняющиеся.
Они реагируют на все, что я рассказываю. Ангел - идеальный слушатель. Или, может быть, так кажется, потому что у меня долго не было ни единого слушателя. Я хотел говорить, слова распирали меня, но говорить было некому. И когда ангел коснулся меня крылом, я будто бы очнулся от смерти, которая волокла меня за собой.
Меня убили в пятницу вечером, в полнолуние. Я узнал страшную тайну - и от меня решили избавиться. Маменька сказала, что деревенские мальчики моего возраста, которые ходят в ночное, стеречь коней, рассказывают друг другу страшные истории. "Иди к ним, тебе будет интересно, не все же дома сидеть, - сказала маменька. - Вот тебе каравай в дорогу". И дала мне круглый черный хлеб. Он оказался таким тяжелым, что я едва не выронил его. "Тяжелый, маменька!", - воскликнул я. "Прижми его к сердцу, да укрой поплотнее, тогда станет легче". Я послушался и прижал хлеб к груди. Я всегда слушал маменьку.
Мне было боязно, но любопытно. Я никогда не был в ночном. Чужие дети, крестьяне представлялись мне существами потусторонними, да так оно на самом деле и было. Крестьянские дети нас, городских, не жаловали. Бывало, бивали. В прошлую ярмарку на Вороньем поле, говорят, колами дрались. Хорошо, никого насмерть не убили. "Не бойся, - сказала мама. - Ты с Артемкой, а Артемка свой. Не тронут".
"Хлеб в дорогу - это хорошо, - сказал Артемка. - Ты его за пазуху спрячь, к сердцу поближе".
Они с мамкой переглянулись. Улыбнулся Артемка. "Ну, пойдем что ли, малец". "Постойте, - встрепенулась вдруг мамка и схватила меня за руку. - Оденься потеплее. Куртку новую надень". "Да на улице же тепло". "Это сейчас тебе тепло, с носу потекло, а ночью замерзнешь. Надень куртку, потом мамку благодарить будешь". И они вдвоем надели на меня плотную осеннюю куртку, да еще на все пуговицы застегнули. Я сразу же принялся расстегиваться. Трудно мне пришлось. Куртка ни разу не надеванная, петли тугие.
Мы вышли через черный ход, во тьму под старыми тополями. Где-то вдалеке послышались голоса, и Артемка тотчас положил мне на губы палец. Неприятный холодок возник в моей душе, нехорошее предчувствие. Будто мы делали что-то плохое, постыдное. Крались в ночи, как тати.
Мы спустились к реке. "На ту сторону поплывем", - в самое ухо шепнул Артемка, когда мы пошли по скрипучим мосткам. Он ловко запрыгнул в лодку, помог мне забраться в нее, а затем быстро отвязался и оттолкнулся от пристани. За весла Артемка взялся, только когда мы отплыли подальше. "Тише едешь - дальше будешь", - сказал с дурной ухмылочкой.
Река у нас широкая, берега темные. Мы поплыли не прямо на тот берег, а по течению. "Спустимся к Зиновьевским лугам, там сейчас кони", - пояснил Артемка.
Тихий плеск воды и мерный скрип уключин убаюкал меня. Недавние подозрения рассеялись. Я вновь был просто мальчишкой, ждущим чуда. И чудо случилось.
Артемка сложил весла и встал. Жестами он и меня пригласил встать. "Не пропусти самое интересное, - сказал он, взял меня за плечи и развернул от себя. - Смотри". Я смотрел, но тщетно. Ничего, кроме темных очертаний берега и звезд над головой, я не видел.
"Видишь?" Я повертел головой. "Сейчас увидишь". Он вдруг крепко обхватил меня и принялся застегивать на мне пуговицы. "Там холодно будет. Там всегда холодно". Я весь сжался от дурных предчувствий. Застегнув все пуговицы, Артемка толкнул меня. Я не удержался и упал, тотчас хлебнув сполна черной воды.
Хлеб давил мне на грудь, становясь все тяжелее и тяжелее. Я попытался расстегнуться, но руки больше не слушались меня.
Артемка кинул мне две монетки: "Перевозчику заплатишь". Всего лишь миг я видел монетки, а потом все окутала тьма.
Через три дня меня выловили рыбаки. Я попался в их сети вместе с севрюгой. Хороша севрюга, да не наша. Мертвецам севрюги не имать. Не воткнуть в нее зубы, не вдыхать ее запах, не облизывать ее языком.
В околотке меня раздели и положили в мертвецкую. Выяснять обстоятельства. Доктор Раевский осмотрел меня. При жизни я виделся с ним два раза. Один, когда заболел скарлатиной, а в другой, когда старый отцов конь лягнул меня. При моей жизни доктор был любезен со мной, шутил и гладил по голове. С моим мертвым телом он обращался бесцеремонно. Грубо вертел меня, хватал за волосы, разглядывая мою шею. Мне было стыдно. Если бы я мог, то заплакал бы от обиды. Неправы те, кто говорит, что мертвые сраму не имут. Мертвым еще хуже, они беспомощны, теперь я знаю.
"Утоп по дурости", - заявил доктор. Вот и все. Посмертно стал дураком.
Когда доктор Раевский ушел, я остался в мертвецкой один. За окном стрекотали сверчки, пели ночные птицы, свистели летучие мыши. Страшная тоска охватила меня. Все это теперь лишь фон моей смерти, лишь она важна для меня. Смерть - и больше ничего. Я ухожу. Больше у меня не будет ночей. Эта - последняя. Я заплакал бы, но у меня не было слез. Мертвецы не плачут.
Неожиданно я почувствовал, что могу встать. Сначала я очень испугался. Я думал, что это смерть уже пришла за мной - собирается взять меня и тащить в мир теней. Но потом я понял, что еще не все. Что у меня еще есть время. Немного, поэтому лучше провести его с пользой. Осознав это, я больше не мог лежать.
Я вскочил, прошелся по мертвецкой, чувствуя необычайную легкость, потом поднялся над полом и просочился сквозь потолок, сквозь этажи, сквозь крышу - к лунному небу. Звезд было множество - и они нестерпимо сияли. Я продолжал подниматься. Весь наш городок предстал передо мной, как на ладони. Кое-где в окнах был свет, из труб поднимался дым. Я увидел лоснящуюся гладь реки, рыбацкие лодчонки на ней. Увидел наш дом. Одно-единственное освещенное окно. И в следующий миг понял, что лечу к нему. Мне не нужно было делать никаких усилий. Свет в окне неудержимо влек меня. Так, наверное, происходит с ночными бабочками.
Сквозь меня пролетела летучая мышь. Я ничуть не испугался. Я чувствовал себя легко и свободно. Если бы я был жив, то рассмеялся бы.
Приблизившись, я прилип к окну, распластавшись.
Мать стояла в ночной рубахе перед зеркалом со свечой. Волосы распущены, Взгляд стеклянный, словно не наружу смотрит, а внутрь. Подсвечник тяжелый, медный, рука чуть подрагивает. Головой встряхнула, рыжие кудри на лицо упали. Блудница образная - хоть в лубок.
Я ощущал стекло, деревянную шершавость рамы, словно был жив.
Мать повернулась, пошла, шурша рубахой. Я догадывался, куда. Сделалось нестерпимо больно. Словно я опять тонул. Стекло показалось мне водой, давившей на лицо, а спальня матери воздушным миром, который удалялся от меня. Я отпрянул, меня будто бы оттолкнуло от дома. Сердце защемило, словно оно все еще стучало в моей мертвой груди.
На улице, возле кустов смородины, я увидел человека. Он был мне знаком. Юродивый на площади перед церковью, собирающий милостыню, в обносках, пахнущих всеми запахами сразу. Но мертвые не обоняют, так что я без всякой опаски приблизился к нему и даже заглянул в открытый, малозубый рот: из десен торчали в основном обломки, с застрявшими в них кусочками невесть чего.
"Кто здесь?" - встрепенулся он, говоря, не разнимая губ.
Я вздрогнул внутри. Неужели он может говорить с мертвыми? Неужели, он способен почувствовать мое присутствие? Я замер, не в силах больше двинуться, застыдившись своего положения, уже за гранью жизни, но все еще здесь, в мире, населенном живыми. И вдруг увидел крысу.
"А, это ты", - тоже увидев ее, сказал нищий, словно был коротко знаком с нею. Крыса скрылась в траве. Нищий вскочил, взмахнув руками, плюнул в ее сторону. "Отродье", - сказал он, затопав. Потом посмотрел прямо на меня, будто бы заглянул в черный омут моей души. "Не зови меня, бес!" - сказал, словно плюнул.
Из дома моего раздался громкий хохот моей матери. Юродивый быстро, цепко перекрестился. "Изыди, мать бесов", - прошептал он, и я с удивлением увидел, как из глаз его потекли слезы, прочерчивая кривые дорожки по грязным щекам. "Прелесть дьявольская, сгинь, сгинь!" - он шептал, плакал и крестился.
Мстительная мысль родилась во мне, я прошептал на ухо нищему: "Иди за мной!" Он услышал и повиновался.
Я провел его через дальнюю калитку к нам во двор. Моя мать и Артемка целовались, лежа на пустой полке сеновала, покрытой одеялом. Над ними висел фонарь, бросавший на них красные блики. Мать была сверху. Артемкина рука ползала по ней, словно паук, и мне казалось, что пальцев у него не пять, а гораздо больше и костей в них нет - они будто вьюнки на дне: быстры и отвратительно подвижны. Они потанцевали между лопаток, пробежались по позвоночнику, прилегли отдохнуть на пояснице, а потом перебрались ниже - движения их замедлились, стали будто сонными. Тело матери сделалось мягче, облепило Артемку как тесто. Оба тяжело задышали, словно усталые лошади.
Юродивый весь подобрался, втянул голову в плечи, стал будто бы намного ниже ростом - кожа на костяшках пальцев натянулась, лицо осунулось, глаза стали острыми.
Рука его нырнула за пазуху, вынырнула - и в лунном свете хищно блеснул нож.
Все произошло очень быстро. Мать даже не поняла, почему ее голова отклонилась назад, не поняла, что ее схватили и потянули за волосы, иначе бы она хотя бы вскрикнула. Юродивый резко, всей пятерней, приподнял голову матери, а другой рукой, в которой был нож, полоснул по горлу. Кровь хлынула на лицо Артемки. Он завизжал, задергался, попытался выбраться из-под моей матери, но тщетно.
Юродивый поднял нож и опустил его. Артемка дико вскрикнул. Лезвие вошло ему в правый глаз. Лицо юродивого еще больше исказилось, рот приоткрылся, слюна потекла из него и вырвались странные звуки. Не сразу дошло до меня, что он так смеется. Крик Артемки и смех его убийцы смешались.
Я весь словно бы превратился в одно большое ухо, пылающее от нестерпимой боли. Из всех моих чувств остался только слух. Я хотел кричать, но был мертв, и крик метался, замкнутый внутри моей души.
Я отвернулся, не в силах больше смотреть. Но я все равно видел - вина моя была слишком велика, чтобы Господь позволил мне ослепнуть внутри.
Юродивый оставил Артемку, схватил за плечи мою мать и перевернул ее на спину. Дыхание юродивого сделалось тяжелым, он вдруг склонился над мертвой и принялся слизывать с нее кровь. Потом поднялся и стал развязывать пояс своих штанов.
Я был в ужасе. Я хотел бы улететь отсюда, но Господь приклеил меня к месту, чтобы я в полной мере познал низость человеческую, ужаснулся подлости жизни.
Двери во двор открылись, и на пороге появился мой отец. Он должен был вернуться через несколько дней. И при других обстоятельствах, я бы обрадовался его скорейшему возвращению. Приедь папенька вчера - и ничего бы не случилось, а так, хотя он и приехал раньше, но все равно опоздал.
"Моя жена, - прорычал юродивый. - Уйди, бес".
Отец бросился вперед, по пути схватил вилы и воткнул их в живот юродивому. Он крякнул, схватился обеими руками за черенок, попытался вытянуть вилы из себя, но отец держал крепко и продолжал давить. Я увидел дьявольский огонь, пылающий в его глазах. Никогда бы я не мог представить себя, что эти обыкновенно добрые глаза, всегда как бы излучающие мягкий свет, в единый миг преобразятся, наполнятся пламенем преисподней, станут будто бы способны сжечь.
"Умри же, умри!" - прохрипел отец, и в яростных силах своих поднял юродивого над полом. Ноги юродивого дернулись раз-другой, из распоротого пуза выплеснулась кровь, и юродивый сполз с вил, шлепнувшись на пол, стукнувшись головою о столб.

***

Ангел поднял вдруг руку и приложил мне палец к губам - молчи, больше ни слова. Я все еще хотел говорить, речи распирали меня изнутри, желая выйти, мне было больно.
Глаза ангела сделались тусклыми, будто моя вина легла на него. Свист ветра, проходящего сквозь крылья, прекратился. Я увидел, что ангел опустил голову. Мы остановились в своем полете вверх, а потом стали падать. Я закричал.
Что же я наделал? Я хотел снять камень со своей души, но камень этот оказался слишком тяжелым, и вместо того, чтобы самому освободиться, я только разделил его - и, разделившись, он стал вдвое больше. Ноша эта была не по силам даже ангелу. Мы падали, я кричал, а он был ко всему безучастен.
Я увидел внизу, под облаками, город. Мой город. Я знал все в нем, каждую песчинку на дороге, каждого таракана в щели. Я сам был этим городом. Губы ангела приблизились к моему уху, и я услышал шепот. Ангел будто бы вдохнул в меня божественное откровение. Обжигающе правдивое, беспощадно истинное. Я тотчас заплакал. Щедро, крупно. И слезы, скатившись по моим щекам, словно бы облекли меня в броню.
Еще миг - и ангел отпустил меня. Мы больше не падали. Мы висели над городом, и я видел все. Я почувствовал себя потерянным и одновременно свободным.
Потом ангел вновь взял меня за руку. Я обрадовался его прикосновению, мягкому, но настойчивому. Лицо ангела светлое, будто сияет, внутренний свет проходит сквозь кожу. Красный свет. Ангел улыбнулся широко, обнажив зубы. Зубы у ангела острые, длинные.
- Иди, - сказал он. - Грешники исцеляются в утробе ангелов. Мы съедим тебя - и ты станешь чист.
Я снова поднимался. Небо раскрывалось мне навстречу, как рот навстречу блину с икрой.

Классно написано! Живой, образный язык и читается на одном дыхании.
Интересная и очень грустная история.

На тему "Нравы нашей деревни". Играть на низменных чувствах легко, но увлекаться этим не стоит. Людям больше по душе человечные истории. И если убийства случаются, то не в таком чернушном антураже (см. "Гамлет"). Я понимаю, что поколение 90-ых воспитано на телевизионной российской чернухе, но нужно бороться с привычкой во всем видеть дерьмо, даже если этого дерьма предостаточно в жизни.
Прочитанный литературный текст должен приносить человеку радость. Наша жизнь и так слишком печальна, чтобы еще читать то, что вы написали. В Древней Греции, как я слышал, за слезы зрителей автора драмы наказывали. Это вам совет, как писать.
Когда вы что-то пишите, подумайте, а будет ли это интересно, не станет ли после прочтения читатель плеваться. Не захочется ли ему помыть руки...
Не всякая история вообще должна быть написана. Писатель - это терапевт человечества, он должен излечить человека от тягот его печальной жизни. У него есть миссия, которую никто не отменял и никто никогда не отменит.
Ваша история, уж простите, лучше бы и не была написана. Я не против убийства и насилия, но даже они могут быть показаны как-то иначе (см. "Крим. чтиво"). Вы убили своих персонажей только потому, что так легче всего было организовать сюжет рассказа. Но это не интересно.

Не мужчина и не женщина.

Слишком взрослая фраза для маленького ребенка. Дети так не говорят.

Тоже слишком взросло. Ребенок, увидевший такое, вряд ли так скажет. Сидела сверху на Артемке - так лучше, потому что дети описывают то, что видят, а у вас коротко, словно взрослый просто уточняет позу.
Впечатление от рассказа смутное. Месть малыша была бы понятна, если б автор получше раскрыл мотивы, о писал движение души ребенка, дал нам прочувствовать эту драму. Но он ограничился фразой "мстительное чувство родилось"... И все. И получилась мясня, где не жалко ни героя, ни его мамочку, никого. Мне слабо верится, что маленький ребенок стал вдруг таким жестоким. Только что был наивным - бац, и стал жестоким. Ни сожалений, ни попыток понять, почему мать так сделала, ни попыток это узнать. Убить всех - и все. Плоско это. Вот если бы, например, автор намекнул на какие-то темные задатки мальчика, его врожденную жестокость, какие-то поступки, изначальную тягу к "тьме" - вот тогда рассказ воспринимался уже по-другому, выглядел бы логично и цельно!
А так ни одной доброй души в рассказе. Все убийцы и негодяи, как-то неприятно читать, и посочувствовать некому. Даже в глазах отца - и то горел демонический огонь... Что же это за деревня такая!
Удачи автору.

Вы меня подтолкнули к одной идее. Назвать рассказ надо было так: "Декстер в прошлой жизни".))) А, круто я придумал?

А кто такой Декстер? Подозреваю, что герой какого-то сериала, но я сериалы не смотрю.

Каждый человек - немного творец, поэтому прежде, чем что-то создать, подумайте хотели бы вы там жить.

Написано очень ярко, образно. Отличная стилизация. Но любое хорошее произведение (а этот рассказ претендует на это) должно нести какую-то идею, жизненный урок. Здесь я никакой идеи не вижу. Не вижу ни осуждения, ни одобрения, ни желания автора пробудить в читателе какие-то чувства. Холодная в эмоциональном плане вещь.

Какой же он, извините, "городской"?
Какие это городские зовут маму "маменькой"?
Да и "маменька" на горожанку не тянет.

Неувязки.

Мать должна была придти, опознать тело!
Отца должны были немедленно вызвать.
А если его вызвали, то странно, что получилось "не ждали".

Я, в принципе, вовсе не согласна с теми, кто написал, что рассказ должен быть "о светлом", должен нести "какой-то урок",
что беспросветную мерзость и описвать не стоит, потому как скучно, и её итак в жизни хватает итп.

Но, с другой стороны, должна же какая-то логика быть.
Мать замыслила убить сыночка? Но зачем? Какой в этом смысл???
И про то как сынуля захотел мамочке отомстить - тоже уже написали.

Короче, рассказ написан по стилю как серьёзный рассказ, а содержание - низкопробного ужастика.

Это где-то конец XIX века - там сплошные "маменьки" и "папеньки".

Напрягает полная невозможность идентифицировать героев по возрасту (или по интеллекту, если главный герой слабоумный). Из-за этого возникают диссонансы восприятия, которые, как мне кажется, автором не предполагались.

Интересно поразмыслить над темой, возможен ли грех после смерти, автор априори считает это самим собой разумеющимся.

Бледен лицом ангел - ни мужчина, ни женщина.
-----------------------
Язык несколько неровный. От этого сильно страдает смысл, который как будто нужно распаковывать из нескольких оберточных бумажек. Хорошо, если знаешь, что там, а если нет - то определяешь на ощупь: что-то квадратное или круглое, а что - непонятно.
А рассказ меня зацепил, да.
Правда, второй раз вряд ли захочу прочесть...

Вы действительно не умеете пользоваться Гуглом?)))

Нет, конечно. Рассказ никому ничего не обязан. Просто нужно писать для людей, а люди любят чернуху не во всяком контексте.
Тарантино снимает хороший треш. Такая чернуха всем по нраву. Но чернуха аля "беспросветная жизнь в российской глубинке" мало кого сегодня порадует. Уже наелись этим за 90-е годы.
Нужно, как гриться, чувствовать тренд)))

Честно говоря, у меня было такое подозрения, из-за "ночного", "околотка" и "юродивого".

Но, с другой стороны, язык 19 столетия не выдержан, за исключения прямой речи,
а рассказ-то от первого лица!
И потом, то что деревенские городских поколачивали... Не знаю, это как-то больше с нашим временем вяжется.

Скажем так, точку пересечения долго искать придется. Это в развитие вопроса идентификации: кто все эти люди? каков их социальный статус? Однозначно определён он только у юродивого.

Красивая история, но не более. Сожалею, но это тоже не фантастика.

А что на Ваш взгляд фантастика?

Выше было написано про "чернуху". А это понятие относительное. Да телевидение, паутина заполнены хренотенью. Но это самая рейтинговая фигня. Пример(я уже приводил). Сериал "Карпов". "Чернуха" голимая. Мент валит 11 человек. А его за это не в тюрьму на "пожизненку" а в дурдом. И мало того его через год"вылечивают" и отпускают. Лихо закручено, да. И он продолжает творить "справедливость". Палит, режет, взрывает. И он-герой. Фантасмагория. Но! Я допустим посмотрел с удовольствием. Только не нада. Знаю щас обвинят в "дегенераторстве", в безмоглости и т.д. Такие вот парадоксы.

Написано отлично, и читается все на одном дыхании. Достойная работа опытного, вдумчивого автора.
Спасибо, я редко получаю удовольствие от грустных рассказов. Вам это удалось.

Я просто не вижу смысла гуглить каждое неизвестное имя. Если вы убедите меня погуглить, то так и быть...

Автор умеет писать - легко, свободно, доходчиво. Но не знает О ЧЁМ ПИСАТЬ...(возможно, мне это только показалось по этому рассказу) Жаль

Я только одного Декстера знаю.
Второго гитариста из Offspring ))

Написано хорошо. Но остался "гаденький" осадок. Ещё и Ангел - людоед.

По поводу - дети так не говорят. Конечно, нет. Первое же предложение совершенно не вяжется с детским рассказом. Это рассказ взрослого человека о своем детстве. Поскольку он умер, то повзрослел уже посмертно. Не сказано же, сколько он провел в молчании перед тем, как ангел коснулся его крылом.

Это рассказ призрака, которого из плена смерти освобождает ангел.
И да, это стилизация под мистическую прозу начала 20 века.