Капитал

Панкрат неспеша вышел из флигеля и с тоской осмотрелся по сторонам. Четырехэтажный особняк безвкусно и аляповато загримированный под средневековый замок совершенно дико смотрелся на фоне красно-коричневых стволов запущенного соснового леса. Иногда Панкрату казалось, что если бы не пятиметровый железный забор и двухэтажное, похожее на дзот, помещение охраны, рядом с главными воротами, на “замок” уже давно бы совершили налет скрывающиеся за соснами партизаны. Никаких партизан в лесу, конечно же, не было уже, как минимум лет семьдесят, но ему они почему-то постоянно мерещились. Особенно тихими вечерами, когда солнце опускалось за воды дальнего (самого большого) бассейна поместья и в верхушках корабельных сосен начинал свои вечерние игрища пронзительный и холодный лесной ветер-потягун. Вот внутри этого огороженного неприступным забором и окруженного призрачными партизанами пространства проходила теперь жизнь Панкрата.
Стояла ужасная жара и в воздухе присутствовал густой запах разогретой немилосердным летним солнцем хвои. “Какая ужасная жара”,- подумал Панкрат.
- Ну и жарит сегодня, прямо с утра, зараза,- вслух сказал он.
Панкрат вышел на центральную аллею почти дикого, давно заброшенного дизайнерами парка и неспеша побрел в противоположную от забора и помещения охраны сторону. По этой аллее можно было идти очень долго – охраняемая территория была огромной. Свернув на боковую дорожку, Панкрат прошел к загону подсобного хозяйства. Внутри огороженного витиевато выгнутыми чугунными прутьями участка земли лежал на боку в состоянии глубокого и покойного сна хряк по кличке “Капитал”.
Такую кличку хряк получил по прихоти управляющего фамильной усадьбой олигархов Бодроковских, некоего мрачного господина по фамилии Байдалов. Этот Байдалов был мужчиной средних лет с вечно небритым и нарочито, напоказ недовольным лицом. Панкрат считал, что такое хмурое лицо Байдалова объясняется очень просто – его же положением в негласной иерархии обслуги поместья Бодроковских.
Несмотря на звонкое название “управляющего”, Байдалов считался гораздо ниже по своему положению не только начальника охраны, но даже и главного повара, и шофера, и уж тем более несравнимо ниже личного камердинера самого хозяина поместья – удачливого и ловкого олигарха Константина Бодроковского. Остальные высокопоставленные прислужники открыто помыкали Байдаловым, а иногда и прямо ему в глаза говорили, что он здесь никто, так – фуфло неприкрытое и больше ничего. Это номинально действительно так и было, а фактически Байдалов управлял только хозяйственной частью поместья и считался прямым начальником Панкрата.
Одной из многочисленных обязанностей Панкрата было – уход и присмотр за хряком Капиталом. Вообще же он был тем, что называется “и чтец, и танцор, и на баяне игрец”. Если возникала необходимость, Панкрат мог мести дорожки, мог долго и тщательно починять дизайнерскую оконную раму или там – замысловатую электрическую розетку, а иногда даже залезть с разводным ключом в сложную автономную котельную германского производства, очень современную и экономную в плане сжигания топлива. Одним словом, Панкрат был полезным, хорошим работником и когда случалось попасться на глаза хозяину, тот слегка кивал ему головой, а один раз даже сказал: “скверная погода”, на что Панкрат тогда же вежливо заметил:”да”.
Заботы о Капитале совсем не тяготили Панкрата, скорее даже наоборот – несколько развлекали его. Но здесь, наверное, следует сделать отступление и пояснить – откуда в фамильных усадьбах олигархов берутся все эти хряки.
На территорию усадьбы Капитал попал три года назад в православный Сочельник совсем еще крошечным и безымянным молочным поросенком. Тогда Бодроковские устраивали детский праздник для своих детей и детей других олигархов из соседних поместий. В программу праздника входила постановка “Три храбрых поросенка” в которой Капиталу отводилась одна из главных ролей – храброго поросенка по имени Нафт-Нафт. По сюжету постановки он вместе со своими верными и храбрыми друзьями Хим-Химсом и Айлю-Алюмсом строили себе крепенький домик. Этот самый домик строили они почему-то в Швейцарских Альпах, а соломку, глинку и гвоздики для него добывали в дальних неприветливых землях, где обитал страшный и свирепый волк Чекака. По сценарию постановки Хим-Химс и Айлю-Алюмс погибали от клыков кровожадного волка Чекаки, а Нафт-Нафт чудом выживал. В последний момент его вырывали из когтей коварного Чекаки другие храбрые поросята, которыми Швейцарские Альпы были плотно населены от подножий до самых высоких вершин.
Праздник прошел замечательно, двух других поросят выиграл в лото кто-то из гостей, а вот Капитала сия чаша миновала (так глупая постановка как бы продолжила себя в реальность). Он так и остался в усадьбе на весьма двусмысленном положении (Бодроковские свинину не употребляли категорически, а те обитатели поместья, что употребляли ее так и не решились справиться у хозяина насчет дальнейшей судьбы выжившего в угаре детского олигархического праздника поросенка). А затем случилось так, что хозяйские дети полюбили смотреть на то, как Капитал ест, бегает по двору и гадит на облицованные плиткой дорожки парка. Это их чрезвычайно веселило, и они уговорили отца оставить свинью в поместье в качестве домашнего животного.
Вскоре уже не один праздник не обходился без участия Капитала так как его присутствие сильно оживляло атмосферу мероприятия. Сильно раздобревшего поросенка всегда смешно обряжали и приглашали в обеденную комнату, где угощали различными деликатесами, винами и пирожными. Особенно часто Капитала обряжали в старомодный высокий цилиндр со специальной широкой резинкой, которую пропускали под подбородком, огромный клеенчатый галстук-бабочку, что служила как бы и шейною салфеткой и расходящийся на заду кожаный фрак с фалдами, которые свисали с боков свиньи и во время бега волочились по земле. Иногда присутствие хряка вызывало просто невероятное веселье, хотя он ничего особенного не делал – только чавкая пожирал все, что ему предлагали, хрюкал, верещал, бегал туда-сюда, царапая паркет острыми копытами и гадил на пол и фалды своего фрака. Постепенно Капитал разъелся до невероятных размеров и буквально оброс жиром. У него вырос настолько мощный ошеек (как еще говорят профессиональные свинозаводчики – “щековина”), что нижняя челюсть уже больше не могла закрываться плотно прилегать к верхней. Брюхо почти касалось земли, толстые уши висели на стороны, как у непородистой собаки, а вместо глаз имелись какие-то странные углубления в накачанной жиром коже, на дне которых, присмотревшись, можно было увидеть черные горошины глазных яблок. Вот тогда-то сильно выпивший прямо с утра Байдалов и придумал кличку “Капитал”, которая вскоре прижилась.
Смотрел Капитал всегда вниз (теперь он просто не мог задрать вверх свою отяжелевшую от участия в вечеринках голову). Казалось бы, по свиным меркам, жизнь хряка вполне сложилась, но быстро повзрослевшие хозяйские дети вскоре были отправлены в Лондон для продолжения обучения и его жизненная ситуация снова сделалась двусмысленной. Но здесь помог случай.
Однажды Бодроковский с каким-то гостем гуляли по центральной аллее запущенного парка, о чем-то оживленно спорили и случайно набрели на загон Капитала. Тот, думая, что его сейчас будут кормить, подбежал к ограждению, уставился на туфли случайных посетителей и несколько раз недовольно хрюкнул.
- Ты знаешь, Мишель,- сказал Бодроковский, продолжая прерванную беседу,- с этими опционами всегда такая лотерея, что я даже не знаю – как быть…
- Я тебя понимаю, Коко!- воскликнул гость, прижав руки к груди.- Но решать-то вопрос нужно! Совет директоров ждет.
- О, да!- воскликнул Бодроковский.- Чтобы меня потом же во всем и обвинить! Особенно Дядюшка Бо и Человек Без Лица, они уже давно копают свою яму под моим несчастным тухесом, я в курсе!
- Ну, соберись да и подбрось тогда монетку, или я не знаю,- сказал гость.
В это время с другой стороны загона появился Панкрат с двумя ведрами мелко нарезанной кормовой свеклы в руках. Собеседники машинально окинули его пристальными взглядами опытных олигархов.
- А знаешь!- вдруг воскликнул Бодроковский.- У меня только что возникла прекрасная мысль! Эй, любезный, поставьте-ка ведра в дальнем конце вольера, а затем позовите туда эту вот свинью!
- Что ты задумал?- с недоумением спросил гость.
- Спокойно,- тихо сказал Бодроковский,- сейчас так делают постоянно, я где-то видел. Да-да! Так! Метра на два разнесите в стороны! Да, вот так, прекрасно!
- Ага, теперь я понял!- со смехом воскликнул гость.- Ну, ты и прохвост, Коко!
- Левое ведро – бомвливажные гноища, правое – копи царя Ихтиандра,- сказал Бодроковский непонятную фразу.
- Идет-идет,- откликнулся гость хихикая.
Панкрат сделал все так, как сказал хозяин и отошел в сторону. Олигархи насторожились, а Капитал медленно подошел к левому ведру, опустил в него голову и начал с аппетитом поедать свеклу.
- Гноища!- воскликнул Бодроковский.- Я так и думал. Ты сам все видел, Мишель!
- Гноища так гноища. Тебе решать,- сказал Мишель как бы с некоторым разочарованием в голосе.
- Уже решено,- твердо сказал Бодроковский.- Начинайте немедленно и скупайте все по любой цене! Волатильность должна понизиться, я это чувствую.
Панкрат тогда мало что понял, но на следующий день сильно удивился, когда к загону подъехал фиолетовый фургон-холодильник с французскими словами и веселыми усатыми лицами в белых колпаках на обоих бортах. Из него выпрыгнули два человека в белых комбинезонах. Они вынесли из фургона завернутый в вощеную бумагу брикет спрессованной гусиной печени.
- Что это?- спросил Панкрат.- Кухня в особняке, заезд с обратной стороны.
- Презент для свинки,- ответил один из людей в белом.- Заносить куда?
Брикет был тяжелым – килограммов на пятнадцать и Панкрат не знал, что с нею делать. Сначала он смешивал комки пасты с мелко нарезанной кормовой свеклой, но Капиталу это блюдо определенно не нравилось. Дело пошло на лад только когда от брикета начал исходить тошнотворный запах гниения – хряк прикончил его за два дня.
После этого случая Бодроковский начал, что называется “чудачить” с хряком. Вскоре возле загона было выстроено просторное помещение из облицованного серым мрамором красного кирпича. Внутри, вдоль стен, бригада смуглокожих гастарбайтеров под присмотром двух охранников с автоматами установила прочные полки из полированного светлого дуба, а затем началось что-то и вовсе для Панкрата непонятное. Постепенно эти полки начали заполняться прочными глубокими и вместительными фарфоровыми чашами дизайнерской работы (на днищах этих чаш Панкрат своими глазами видел специальные клейма с факсимиле автора на латыни).
На боках чаш имелись красивые позолоченные гравировки с различными словами. Больше всего было названий известных компаний, банков и прочего. Панкрат был далеким от бизнеса человеком, но кое-что все же в этих надписях распознавал, например: “шелл”, “джи пи морган”, “ал италиа”, и тому подобное (здесь ведь и не захочешь, а узнаешь).
Кроме названий из мира бизнеса имелись также чаши с именами известных политиков, чиновников, названия партий, фракций и т.п. Многие чаши несли на себе географические названия, некоторые из которых были зачем-то исковерканы: “Лондон-цоп”, “Цюрих-цаца”, “Каймановы бигимоты”, “Виргинские кракадилы”, “Соска-Париж”, “Нероза-Люксембург”, “Маокитай”, “Киевемий” и все в таком духе.
Самыми интересными Панкрату представлялись чаши с абстрактными понятиями, например: “пусть дышит козлик” и “kill the more!”, или: “война” и “мир”, “наказание” и “сильное наказание”, “бежать”, “остаться”, “этот страх”, “тот ужас” и т.п.
Названия различных профессий на чашах и вообще выглядели загадочно например, среди обычных: “судья”, “прокурор”, “портной”, “делосшиватель”, были и совсем неизвестные Панкрату профессии - “эвтанайзер”, “оживляло”, “глухой опер”, “зоркий опер” и т.д. В общем, там было много всего. Не так много, конечно, как в борхесовской Библиотеке, но все же достаточно много – полки странной кладовой были заставлены удивительными чашами от пола до потолка и разбиты по тематическим разделам. Панкрат довольно быстро сообразил, чем теперь будет заниматься Капитал, но виду не подал.
Обычно хозяин приходил к загону вечером. Он просил Панкрата наполнить едой какие-нибудь две определенные чаши, а затем внимательно наблюдал за действиями Капитала. Когда хряк выполнял свою миссию, отведав того или иного угощения, Бодроковский торопливо записывал что-то в блокнот, а затем быстрым шагом возвращался в особняк, иногда на ходу отдавая по телефону различные распоряжения.
Так как весь процесс происходил в абсолютной тишине и почти в полной темноте (из-за специально подобранного слабого освещения загона), а глубоко посаженные глаза Капитала светились в при этом оранжевым светом, Панкрату чудилось, будто он является жрецом какого-то древнего культа, а иногда ему казалось, что он принимает участие в таинственной мистерии загадочного ордена рыцарей-олигархов. По-видимому, Бодроковский чувствовал нечто подобное, так как он однажды попросил Панкрата держать язык за зубами и увеличил ему жалованье ровно в два раза. Несмотря на то, что хозяин и работник виделись теперь чуть ли не через день, общались они сдержанно и осторожно, например, так: “хорошая погода”, “да”, “скверная погода”, “да”, “приступим, пожалуй”, “да”. Панкрат думал, что Бодроковский, как и большинство ловких бизнесменов, неосознанно и постоянно шифруется, а потому и не слишком переживал по этому поводу.
Все это темное дело не ограничивалось, впрочем, гадательным ритуалом. Иногда Бодроковский звонил Панкрату на мобильный прямо из своего самолета или из Лондона и спрашивал:
- Что делает?
- Лежит на боку (или “бегает как угорелый”; или “хворает”),- коротко отвечал Панкрат.
- Понял. Время?
- Двадцать два ноль три.
- Понял. Хорошая погода?
- Да.
Вообще же Панкрат не понимал олигархов и считал их чем-то вроде татей, приходящих в ночи, но когда перед ним приоткрылись их скрытые маршруты и явные решения, сильно изменил свое мнение. Смысла некоторых гаданий он вообще не понимал. Как можно заставить свинью выбирать между “Лондоном-цопом” и “зорким опером”, например. Или между “джи пи морганом” и “миром”? Вскоре Панкрат пришел к заключению, что пути олигархов неисповедимы и оставил попытки осмыслить происходящее. К тому же ему было интересно посмотреть – чем кончит эта свинья со столь необычной судьбой?
Однако Капитал, по-видимому, справлялся со своими новыми обязанностями замечательно. Теперь в хозяйственной пристройке вместе с чашами хранились – черная икра в алюминиевых бочонках, брикеты прессованной гусиной печени и пять ящиков легкого белого вина из далекой легкомысленной Франции (Капитал постепенно весьма пристрастился к этому напитку и употреблял его вместо воды).
Всего два раза ситуация почти вышла из-под контроля ловкого хряка. В первый раз Бодроковский прибежал к загону Капитала глубокой ночью. Он был одет в легкий стеганый халат с кистями, а в руке сжимал богато инкрустированный серебром кинжал с прямым лезвием. Олигарх перемахнул через ограждение и с криком “Убью, скотина!” бросился на хряка. Что случилось дальше не вполне ясно, но когда Панкрат торопливо натягивая рабочую куртку, подбежал к загону, хряк был жив-здоров, рядом с ним лежал на земле кинжал, а Бодроковский, рыдая, бежал по аллее к замку. Этот кинжал Панкрат оставил у себя и в дальнейшем использовал его для нарезания кормовой свеклы (когда Капитала сажали на “свекольную диету”).
Во второй раз на территорию усадьбы ворвалось десять черных “геландевагенов” с мигалками на крышах, а к вольеру с Капиталом направилось сразу десять разъяренных олигархов. Они окружили хряка плотным кольцом, написали черным маркером на его спине слово “Кипрус” греческими буквами, а затем принялись пинать ничего не понимающую свинью ногами, обутыми в остроносые туфли из толстой страусиной кожи. Панкрат видел, что из-за мощного слоя жира на спине, ягодицах и боках Капитал легко переносит удары олигархов, так как те были мужчинами не крупными. Он только негромко хрюкал после каждого меткого пинка. В итоге олигархи вскоре прекратили избиение, молча погнали хряка к ближнему бассейну, а затем спихнули его в воду и с громкими криками направились в кабинет Бодроковского. Дело могло кончиться плохо, но Капиталу каким-то образом удалось почти четыре минуты держаться на плаву, а затем на балкон вышел Бодроковский и что-то крикнул начальнику охраны. В бассейн тут же прыгнули восемь охранников. Они окружили тушу хряка со всех сторон и поддерживали его, пока на территорию усадьбы не прибыл подъемный кран со специальным оборудованием и сложной кожаной упряжью. Операция по спасению продолжалась почти два часа, а вода в бассейне уже была достаточно холодной (стоял конец октября) и четыре охранника надолго слегли. Учитывая тот факт, что Бодроковский использовал Капитала чуть ли не каждый вечер, а досадные неприятности произошли за почти два с половиной года этой деятельности всего два раза, думается, что всем этим нуаром можно смело пренебречь.
И все же, несмотря на отлаженный временем и обстоятельствами, процесс, иногда происходили и странные, труднообъяснимые вещи. Так, однажды, Панкрат застал Бодроковского у вольера, когда тот, облокотившись на перила, вынимал из пластикового пакета стодолларовые купюры и скармливал их Капиталу. Заметив Панкрата, он сказал только:
- А ведь все это – ерунда какая-то…
- Да,- в своем традиционном стиле ответил Панкрат.
- Хорошая погода.
- Да…
Единственным следствием этой истории для Панкрата лично стало то, что он поднялся в негласной иерархии прислуги достаточно высоко и занял в ней почетное четвертое место (впереди были только начальник охраны, личный камердинер и шофер Бодроковского), а Байдалов опустился на позорную одиннадцатую позицию. Это и неудивительно, так как в замкнутом сообществе подобных усадьб все скрытое становится явным достаточно быстро и многие пары внимательных глаз все отлично наблюдают, несмотря на любое секретничанье и даже прямые запреты.
Однако, пора возвращаться в реальность того жаркого летнего утра. Панкрат прошел мимо спящего Капитала и откинул крышку большого деревянного ящика с кормовой свеклой. Он вытащил из-за спины памятный кинжал и принялся крошить свеклу в большое эмалированное ведро, которое хранилось тут же – в ящике.
- Бог в помощь,- раздался за спиной сиплый сдавленный голос.
- И вам то же самое,- автоматически ответил Панкрат, оборачиваясь на звук.
Сзади, навалившись на перила загона, стоял Байдалов. Он выглядел привычно хмурым и непричесанным, белая сорочка была расстегнута на четыре верхние пуговицы, а лацканы кургузого черного пиджака смяты в гармошку. “По ночам закладывает”,- догадался Панкрат.- “Квасит, дело ясное…”
- Чего это ты делаешь?- спросил Байдалов равнодушно и с хрустом почесал недельную щетину на правой щеке.
- Инвестицию готовлю,- ответил Панкрат, кивая головой в сторону туши Капитала.
- Не,- хмыкнул Байдалов.- Он сейчас жрать не станет – жарко.
- А чего ему еще делать-то?- философски заметил Панкрат.- Не сейчас, так потом станет…
- Слышь, Панкрат,- Байдалов как-то неопределенно покрутил в воздухе рукой,- а ты кем был-то до всего? Ну - до этого?
- Я-то?- спросил Панкрат нахмурившись (вспоминать свою прежнюю жизнь он не любил).- Инженером-испытателем.
- А че испытывал?
- Ракетные двигатели.
- А-а,- протянул Байдалов.- Тогда понятно. А я вот – литератором. Поэтом можно сказать. Впрочем, почему “был”? Я и сейчас еще… Вот послушай.
Байдалов вынул из кармана пиджака мятый листок бумаги, расправил его ладонью на перилах и начал декламировать:
Бегущие дорожки, пустынные поля,
По этим вот дорожкам сбежала жизнь моя…
Вдруг Капитал громко завизжал и начал быстро перебирать передними ногами. Это сбило поэта с ритма.
- Свинья!- с чувством сказал Байдалов, засовывая листок в нагрудный карман пиджака.- Слушай, Панкрат, я ведь знаю, чем вы тут вечерами занимаетесь – из моей комнаты в бинокль все отлично видно.
- Ну и че?- спросил Панкрат с безразличием.- Мало ли – кто что знает? Знать не вредно, знай себе…
- Да я не про то…- досадливо махнул рукой Байдалов.- Говорят, что наш-то на этой свинье круто поднялся. Прямо ракетой вверх ушел. Чуть ли не главный консультант теперь у всех и всего на свете и не только здесь.
- А люди и сбрешут, не дорого возьмут…
- Да шут с ними,- Байдалов перешел на доверительный тихий тон.- Тут вот какое дело. Понимаешь, у меня один серьезный вопрос возник. Вот я и подумал – зачем такой замечательной свинье зря простаивать? Может, поможешь?
- Нет,- твердо сказал Панкрат.- Не велено никому помогать, сам же знаешь.
- Эх ты!- в сердцах воскликнул Байдалов.- А я думал, Панкрат - мужик! Что же ты? Ведь мы простые люди должны помогать друг другу, а иначе всем хана! Горизонтальная солидарность – сечешь? А ты, значит, вот как – “не велено помогать, не велено, не велено”. Думаешь, меня цены на какие-нибудь акции интересуют? Или там - с кем и куда бегать?
- А что тогда?- спросил Панкрат после некоторого раздумья.
- Вопрос чисто абстрактный!- оживился Байдалов.- О путях развития литературного искусства! Помоги, дружище, а?
- Что-то я таких чашек у нас не припомню,- засомневался Панкрат.- Об искусстве…
- Да это ерунда все,- быстро заговорил Байдалов.- Олигархические понты. На ведрах мелом напишем все что нужно, делов-то. Так, я думаю, для свиньи даже лучше будет, привычнее. Ну, что – по рукам?
- Ладно,- сдался Панкрат.- Сделаем. У меня как раз бочонок тухлой черной икры завалялся. Как раз то, что он, скотина, очень любит. По черной икре никогда не ошибается, зараза, я давно приметил. Подходи вечерком. Только я вот что думаю – пустое это все занятие. Верно, твоя литература недалеко от ракетных двигателей отлетела…
- Распространенное заблуждение!- весело воскликнул Байдалов.- С литературой не так все просто. Ладно. До вечера?
- До вечера,- буркнул Панкрат, а затем продолжил нарезать кинжалом свеклу.
Байдалов бодрым шагом, насвистывая что-то веселенькое, пошел в сторону осажденного невидимыми партизанами “замка”.
***
Вечером Байдалов пришел к загону и принес с собой два куска мела – белый и розовый. Панкрат вынес ему два эмалированных ведра, от которых сильно несло какой-то протухшей гадостью.
- Ну и вонь,- тихо заметил Байдалов, разворачивая кусок газетной бумаги с мелками.- Аж глаза щиплет.
- А ты как думал?- сказал Панкрат, выкатывая ногой из кладовки алюминиевый бочонок с изображением неестественно изогнувшейся белуги на борту.- Сейчас еще не так щипать будет. Готов?
- Айн момент.
На одном из ведер белым мелком Байдалов написал непонятное Панкрату слово “Постмодерн”, а на другом, розовым мелком – “Fantasy”.
- Готово,- сказал он.- Заправляй.
Панкрат сбил с бочонка крышку и вокруг тут же распространился едкий запах тухлой рыбы. Оба участника мероприятия закашлялись.
- И что – всегда так?- спросил Байдалов.
- Почти,- ответил Панкрат.- Отойди подальше, а то забрызгаю.
- Ага, понял,- Байдалов отошел от ведер на пару шагов и засмеялся.
- Ты чего?- не понял Панкрат.
- Да я вот подумал тут – что если бы хозяин увидел, как мы его козырный актив сейчас используем?
- Зря смеешься,- сказал Панкрат и начал вываливать в ведра черную вязкую массу.- Это не смешно. Готово. Выпускаю.
- Давай. У меня даже нос зачесался.
- Это от икры.
Панкрат прошел сараю, из которого уже давно доносился топот, приглушенный визг и недовольное похрюкивание. Он распахнул ворота и быстро отошел в сторону. В темном проеме сверкнули два оранжевых огонька, а затем из него неуклюже выбежал Капитал и, переваливаясь на коротких толстых ногах, без раздумий побежал к ведру с надписью “Постмодерн”. Приблизившись, хряк засунул голову в ведро и начал издавать быстрые чавкающие звуки. Днище ведра тихонько громыхало, подпрыгивая на месте. Вскоре запах тухлой рыбы стал несколько глуше, а Капитал даже засунул в ведро левую переднюю ногу.
- По-моему, здесь двух мнений быть не может,- сказал Панкрат, подходя к Байдалову.- Ну, что – получил ответ на свой абстрактный вопрос?
- Да,- ответил Байдалов.- Получил. Собственно, я и сам предполагал нечто подобное…
В это время Капитал, словно что-то расслышав, вынул голову из ведра, посмотрел на туфли Байдалова и с шумом выпустил газы.
Панкрат закашлялся и прикрыл лицо тыльной стороной ладони. Протирая кулаками слезящиеся глаза, он сказал:
- Фу. Прямо запуск первой ступени… Или даже – второй… кхе-кхе.
- Похоже, только что новый писатель родился,- мрачно заметил Байдалов. После этого он сильно побледнел.

Это что ещё такое ?
Начало ужасно затянутое, еле до интересного дочитала.



Что значит, все эти хряки ? Их там много было ?


Потом, однако начинается здорово. Пелевин прямо, ей-богу (это комплимент).



А последнего предложения не поняла. Это Байдалов о ком ? О себе ?

Но вообще - знатный рассказ. Мне бы такого свина, эх!

Как автор сцепляет слова во фразы мне понравилось. Видно дело знает. Читать так ненапряжно тоже. Но смысл где все-таки? Что этот олигарх с хряком-то делал? Заинтриговали. А понять не смог. И насколько знаю, если свинью на раскорм держат, то не хряка, а борова. Он тогда жиреет быстрее.

Верно. Я его уже переделал. Жаль, что здесь не редактируется первый пост.


Может, на соседних усадьбах.

.

Это из-за аватарки.


Да.


Можно на канарейках, рыбках и осьминожках.

Они его держали не на раскорм.

Они на нём гадали, как поступать.
На мой взгляд, это ясно из рассказа, даже говорится прямым текстом.

Это импрвизация на древнюю тему "золотого тельца". Олигарх с хряком ничего не делал, он пытался вот так угадывать будущее (цены, квоты, географию, расстановку политических сил, трэнды на рынках ценных бумаг и т.д.). Здесь не в хряках и боровах дело - жиреет Капитал.

спасибо, что пояснили. я в гаданиях слабо разбираюсь. Это что-то типа осьминога Пауля?

Только формально, в действительности это нечто большее.