Понимаю, Фотка, что пока не классика, но почему не? Потому что Мишка? Или по другим причинам?
Она хорошо знала свою собаку
Прекрасный летний полдень, место действия обозначим как центр Копенгагена, один из самых популярных его парков, Фэлледпаркен. С утра было довольно ветрено, свежо после прошедшего дождя, чуть мрачновато из-за туч, но как раз к обеду ветер не только разогнал тучи, но и и сам удалился вслед за ними. Воздух тотчас же прогрелся, настала приятная, вполне прогулочная погода. Любимый народом парк понемногу начал полниться людьми.
Весь народ описать невозможно (попросту не хватит никакой бумаги) да и незачем, поскольку главных героев в нашем рассказе всего трое (не считая меня и собаки). Позже в рассказе, под самый его конец, проходными фигурами выступят полицейские (их будет двое, причем один из них окажется женщиной); они попытаются тщательно зафиксировать все происшедшее на грубом бумажном листе из служебного блокнота.
Кроме полицейских, в рассказе промелькнет десяток-другой безмолвных по сути свидетелей. Они будут старательно раскрывать рты, желая принять любое посильное участие в расследовании, но сказать им будет нечего, поскольку не довелось им что- либо увидеть или услышать. А стало быть их присутствие на этих страницах имеет скорее символичный характер, нежели несет в себе сколько-нибудь значимый смысл. Напоследок вам явится ваш покорный слуга, который не только наблюдал событие широко раскрытыми глазами, но также нисколько не поленился сделать из увиденного надлежащие выводы и поделиться ими со всем честным миром.
В тот прекрасный полдень мой заскучавший было от полнейшего бездействия писательский взгляд привлекла к себе далеко не молодая уже женщина. Она была тяжелой комплекции; вид у нее был малоприветливый, суровый и даже чуточку сердитый, без всякой на то видимой причины. Она выгуливала в парке собаку, и сразу оговорюсь, что не было ни в ней самой, ни в ее собаке (самом заурядном коричневом лабрадоре) ничего такого, что могло бы привлечь к ним повышенное внимание со стороны. Я начал наблюдать за женщиной лишь потому, что ее поведение показалось мне крайне подозрительным. Она точно что-то замышляла: то и дело осматривалась по сторонам, вела себя неуверенно, переходила с места на место. При всем этом, нерешительность ей нисколько не шла, хотя бы уже потому, что женщиной она была по-настоящему крупной, стриженой, к тому же, коротко, под мужской ежик; никак не выглядела робкой или застенчивой, а напротив - способной на любой шум и может даже на скандал. Выяснять что-либо спорное с подобной женщиной я решился бы, скорее всего, лишь в самом безысходном случае.
Прошло несколько коротких минут (они буквально пролетели), и причина беспокойного поведения женщины сама собой вдруг раскрылась передо мной без всякого, впрочем, труда с моей стороны или серьезных мысленных усилий. Она оказалась, к полнейшему моему разочарованию, совершенно банальной и не заслуживающей ни малейшего внимания. Женщина, как выяснилось, находилась в Фэлледпаркене впервые, и потому не была уверена, позволено ли здесь, как в некоторых других схожих местах, выгуливать собаку без поводка.
Конечно же, нет, не позволено, услышала бы она в ответ, если бы только догадалась обратиться с вопросом ко мне или к любому другому завсегдатаю этого интересного места. Кстати будет сообщить, что у каждого входа в парк - а их, если не ошибаюсь, пять или шесть – расставлены в видных местах таблички, предупреждающие, что собак здесь позволяется выгуливать строго на поводкe; ну а такие вещи, как "колбаски", оставленные ими, положено собирать в принесенные с собой пакетики и относить в мусорные контейнеры, которые здесь чуть не на каждом шагу. Уж на что я противник всяческих законов и правил, и то понимал, что в любом общественном месте непременно должны существовать свои разумные порядки, если они, конечно, не выходят за грани разумного.
Чуть позже мне предстоит случайно открыть, что были все же в Фэлледпаркене, как и в большинстве других городских парков, специальные, огороженные проволочной сеткой, площадки для выгула собак (их, площадок, здесь оказалось целых две). Не будучи собачником, я в то время ничего об этом не знал, как не догадывалась о них и женщина, за которой я вел наблюдение. Она продoлжала проявлять прежнее беспокойство (подстегивая тем самым мое любопытство), пока не углядела вдруг вдалеке, на другом конце поляны, двух спущенных с поводков и свободно резвящихся на траве пекинесов. Несмотря на то, что из-за малых, почти карманнных размеров их трудно было назвать настоящими собаками, женщина восприняла увиденное за позволение, пожалованное ей свыше, и освободила от поводка своего лабрадора, который тотчас же понесся гонять по полю ворон.
После того, как женщина спустила своего лабрадора с поводка, я сразу потерял к ней всяческий интерес: ничего странного или загадочного для меня в ней уже не было. Я подумал было, что самое время теперь развернуться и уйти, и задержался лишь, чтобы понаблюдать, удастся ли ее лабрадору поймать хоть единственную ворону. Не было на моей памяти ни одного случая, чтобы собаке удалось схватить птицу, но молодому лабрадору, еще почти щенку, я мысленно подарил такой шанс, и выяснилось, что впустую.
По этой ли причине, или совсем другой (уже не вспомнить), но на какое-то время я все же задержался на месте, и позже окажется, что не напрасно. Мои мысли как-то сами собой и без предупреждения перескочили с людей на собак. Не стану уверять, будто я горячий собачий поклонник или же их знаток и на короткой с ними ноге, но с собачьим поведением все же знаком благодаря своей дочери, которая, живя в собственном доме, держала огромных голландских догов (часто по ошибке называемых датскими), а когда переехала в квартиру, то завела себе двух миниатюрных собак, вроде тех пекинесов, что резвились на поляне неподалеку.