vsevolod
5.11.2014, 21:02
ФОТОГРАФ
Когда-то философия открыла для себя дважды странный вопрос: меняется мир или нет?
Нормальному человеку такое и в голову не придёт – во-первых; а во-вторых, однажды задумавшись, умники впали в раздумье на века. И до сих пор всё думают, и всё не знают: меняется, чёрт возьми, этот мир или нет?!..
Я тоже, видимо, философ, потому что бреду по той же дороге и не знаю. Да, тут и философии-то никакой не надо – видеть, как идёт снег, а потом он тает, дуют ветры, текут облака, со скрипом обращается Земля… Но вот какая штука: запах давних вёсен… даже нет, ещё не вёсен, лишь предвестий, оттепелей в феврале, сырого снега, льдинок-искорок под солнцем на ветвях – этот тончайший, улетающий меж двух мгновений запах – и сегодня точно же такой, как много лет назад. Я это знаю, и никто никогда не докажет мне, что это не так.
Так было и за сотни вёрст от дома. В армии хотя бы. Я служил лейтенантом после института: районный городишка, тыловая часть – тридцать солдат, примерно столько же гражданских, десять офицеров и прапорщиков. Штатного замполита не было, и когда прибыл лопух-двухгодичник, на армейском языке – «пиджак», всю политико-воспитательную работу (за которую, понятно, не платили) мигом взвалили на него. То есть на меня.
Больше половины наших бойцов были уроженцы Кавказа и Средней Азии, реакция их на мои воспитательные действия очень быстро свелась к тому, что они, мол, по-русски не понимают или понимают совсем плохо. Когда же я сдуру сказал об этом заезжему капитану из политотдела дивизии, то мне было авторитетно разъяснено: в данном случае надлежит организовать курсы русского языка, вести которые в свободное от службы время, разумеется, должен буду я и, разумеется, опять-таки бесплатно. После этого разъяснения я поумнел, больше никому не докучал, а наверх стал отсылать бодрые отчёты о выдуманных собраниях, беседах и политинформациях.
Шли дни, месяцы. Встретили новый год – високосный, а стало быть, олимпийский, потом незаметно подкатило 23 февраля, отгуляли и его. А в полдень следующего дня я увидел, как на солнце, которое ещё не греет, слезятся сосульки под крышей солдатской столовой.
Я вдохнул поглубже – и этим вдохом подтянул к себе дальние страны, где никогда не был, но где водятся любовь и счастье… ну, должны водиться, потому что где же ещё быть любви и счастью! – если не за тридевять земель, за снежными лесами, за полями, за холмами, ледяными реками, концом материка, началом океана, островами, ходом Солнца над Землёй, тропами диких зверей, голосами птиц, следами незнакомцев… и… и…
И вдох кончился. Я выдохнул. Морозец схватил за уши. Я потёр их перчаткой и пошёл в штаб.
Только сел за стол, достал бумаги, как крепкие шаги к моей двери – начальство, сразу ясно. Дверь распахнулась – майор, зам командира.
- Лейтенант! – громыхнул с порога без ненужных «здравствуй». – Кто у нас, мать, главный по морально-политической? Ты?
- Вроде я, товарищ майор.
- Вроде – в огороде! Эти твои чебуреки, мать их, в увольнение ходят?
- Конечно.
Когда надо было просить увольнительную, сыны южных широт сразу и говорить и понимать по-русски могли всё.
- Конечно! Вот они и ходят, мать их. Фотографируются! Потом к себе в аул шлют вот такое. Глянь!
Он кинул на стол фото: навытяжку, в парадной форме, при фуражках, мундирах, значках – таращили глаза два смуглых чернобровых парня. Тот что слева, в правой руке держал плюшевого зайца ростом с пол-человека; тот что справа, в левой – таких же размеров бегемота.
- Видал? Защитники Отечества! Кружок мягкой игрушки, мать его! Ладно, я нашёл, а если б какой проверяющий увидел? Над нами бы весь округ ржал! Кто там фотограф, не знаешь?
- Понятия не имею, товарищ майор.
- А ты имей! Он что, придурок, что ли? Фотосессии там устраивает? Портфолио, мать его! Типа творческая личность, что ли?
Я пожал плечами. Майор матюкнулся просто так и велел:
- Поди туда, скажи ему, чтобы дурака не валял. Пусть снимает по уставу… ну, то есть, как положено! А то, мать, сам приду, все эти окуляры ихние так ему вставлю, что очко треснет. Так и скажи! Давай!
Объяснять майору Советской армии, что штатские нам не подчиняются – пустое дело. К тому же куда лучше идти вдогонку за весной, чем киснуть в штабе. Пять секунд на сборы: шапка, шарф, шинель – и я был таков.
Фотография в городке одна, в Доме быта. Путь туда не близок. Я шёл не спеша. Весну ведь не догнать, беги-не беги… Придёт сама, там и посмотрим. По лицам встречных мне казалось, что и они думают так же. Лица у них были загадочные.
Дом быта – длинный двухэтажный барак, плохо крашеный охрой. Я побродил вокруг – ага, вот оно, фото, на втором этаже. Поднялся по скрипучей лестнице к косой двери, обитой войлоком, рванул её, шагнул через порог.
Комната разделена тёмной ширмой. Из-за неё бил очень яркий свет, глухо звучал голос. «Снимает,» - понял я и огляделся.
Стул, стол. Стенд «ФОТО НА ДОКУМЕНТЫ» на стене. Я взглянул туда.
В самом центре «ФОТО НА ДОКУМЕНТЫ», раздвинув по углам всякую мелочь 3х4, 5х6 с уголками и без уголков – царил эмалевый овал с двумя боковыми дырками под шурупы: портрет на могилу. Морщинистый старик в пиджаке, в белой рубашке, наглухо застёгнутой на шее, как носят простые люди, не знающие галстуков. Старик смотрел на меня спокойно, мудро, с пониманием.
Я застыл. Снял шапку, надел. Спине под шинелью стало холодно. Слух обострился, я услышал, как глухой голос за ширмой говорил:
- Не напрягайтесь. Взгляд вот сюда. Представьте, что к нам сюда слетел ангел. Он смотрит прямо вам в глаза. И вы смотрите. Представьте это. Как бы вы смотрели на него?..
Я вышел, спустился бесшумно, ни разу не скрипнув. На улице выбрал сугроб почище, черпнул горстью снег, сунул в рот, разжевал. Когда он стал противной пресной водой, выплюнул. Остатком снега растёр лицо.
И по сей день, через многие годы, я не знаю, кто он был, этот фотограф, что ему нужно было от жизни. Вообще, чем дальше я живу, тем больше и больше не знаю всего. Мне от этого не грустно. Я просто живу на белом свете, живу себе, и всё. А уж потом можно будет и помереть.
ИМЯ ВРЕМЕНИ
Вот, говорят, весна. Что в ней такого? В ранней, со снегами, с людьми, которым на солнце жарко в шубах… А вот что: разница меж небом и землёй. Небо взлетело ввысь, туда же тянутся деревья и дома – а ногам нашим каково в слякоти да в холодных лужах! Полмира вверх, полмира вниз – душа на разрыв – вы и озираетесь с тоской, и останавливаетесь, смотрите в бездонность синевы, не понимая, что же так растягивает вас.
Но я-то знаю. И меня весна тянет за тридевять небес. Я не противлюсь, знаю, что она может поддеть похлеще. Вот рассказ об этом.
Я ехал в таком глупом автобусе, где одна дверь. Платишь водителю, сам открываешь и выходишь. Я и заплатил, и стал выходить. И левым боком дублёнки зацепился за какую-то хреновину – шуруп ли-саморез, обломок ручки…
Краткий треск.
-Ах ты… - я не договорил.
Дверь хлопнула, водила поскорей дал по газам, автобус рванул, выплеснул грязь талой воды на тротуар. А я остался с рваным боком посреди шумной улицы. Рядом рынок: народ спешил, толпился, голоса, смех. Бабульки выстроились в ряд – бизнес, торгуют всяким вздором. За спиной радостно звенел трамвай.
Я попытался увидеть прореху – не вышло. Снял перчатки, стал нащупывать пальцами. Нащупал. М-да… Дублёнка почти новая.
Я вздохнул, поднял взгляд. Увидел дом, окна первого этажа, балконы второго, ледяные бороды на них…
И память сработала как из пушки.
Я вспомнил, что:
- в доме за углом есть швейное ателье;
- однажды я случайно познакомился с девчонкой из него;
- её звали, кажется, Света…
И это было двадцать лет назад.
Только осенью. Мы – трое однокурсников – лихо так подзажгли в одном третьесортном кабачке. Там эту Свету я и подцепил.
Теперь не вспомнить, как это случилось. Почему мы с ней вдвоём очутились на улице, куда делись мои друзья?.. Я не помню её лица! Помню сырую темень с прелой гнильцой палых листьев, редкие фонари, их отражения в лужах и мокрых мостовых. Шли, смеялись. Были порядком подшофе – по крайней мере, я. Левой рукой я обнимал девушку за плечи, правая позволяла себе лишнее, и Света, смеясь, отталкивала её… Но то была, конечно, форма поощрения. Мы зашли в попутный двор покурить, присели на скамейку и там уж целовались и тискались от души. Покурили, впрочем, тоже.
Потом опять шли по ночному городу. На одном из перекрёстков она остановилась.
- Ну, мне туда, - и показала рукой в глубь квартала.
- Так давай провожу?..
Но она отказалась. Я не стал приставать, хотя спросил:
- Может, телефон свой дашь?
Она сказала, что телефона у неё нет. Но если что…
- Я тут недалеко работаю, в ателье. Знаешь? – и сказала, где. Я знал, кивнул.
На том расстались. Я побрёл домой. Ночь была совсем тёплая, дул южный ветер, сеял мелким дождём. Я шагал не спеша, улыбался и отчего-то чувствовал себя грустным и умудрённым – даром, что мне было девятнадцать лет.
Почему так и не зашёл? Да по многим причинам. Некогда, дела, учёба… Тут же и романчик у меня один случился. Какое-то время я ещё вспоминал про Свету, когда пробегал поблизости, вроде бы даже и зайти хотел. Но – день за днём, за осенью зима, снега, метели, оттепели…
А потом и годы. Тот осенний вечер, дождь, свет фонарей и девушка Светлана забылись навсегда.
Но вот – не навсегда.
Чего проще – пойти, но я не шёл. Я представлял, как вхожу в ателье, прошу заделать дырку, приглядываюсь незаметно к лицам женщин. И в одной растолстевшей тётке узнаю её, теперь уже Светлану какую-нибудь там Петровну… Или Михайловну. А она меня нет.
Какая чушь! Ну как я могу её узнать! – я и тогда её не знал. Я видел её час в полутьме. Двадцать лет! За эти годы изменился целый мир. Я сам-то – как помотало меня по белу свету! Лети, лети, лепесток через запад на восток… Аж в Африке был. Стоял на океанском берегу, глазел. Весёлые негры хихикали рядом, кривлялись, лопотали по-португальски… Что было, то ушло. Что станет – уйдёт тоже. Я давно бросил курить. А тот романчик, кстати, кончился ничем.
Но ведь мотало, да вернуло – тоже правда. Вот я стою здесь. Почему б не быть тому, что один уголок Земли не зацепили годы, прошли стороной? И почему б не стать таким уголком швейной мастерской?.. Вот: в тесных комнатках несколько женщин чертят мелками, кроят, шьют. Они знают друг друга, кажется, всегда. За окнами идёт, спешит куда-то жизнь. Женщины переглядываются, улыбаются. Они знают, где время, а где – вечность.
Я уже шёл туда, почти бежал. Надо войти, увидеть!.. Что увидеть – я не думал. Войду, увижу – и всё сложится, как картинка в волшебном фонаре. Совпадут линии, углы и глубина. Забытое ведь не забыто, это мы уходим от него. Загадка для взрослых! Ключ с этой стороны – поверни, и…
Я долго смотрел, как вокруг двери мельтешат цветные огоньки. Надпись над дверью: «Зал игральных автоматов». Тёмные стёкла. Долго смотрел, да.
Потом всё-таки зашёл. В полумраке стлался дым, орала музыка. Всё суетилось и мелькало.
Щуплый юркий малый подскочил ко мне:
- Желаете сыграть?
- Да… - пробормотал я, но спохватился. – То есть, нет. Скажите, вроде бы здесь раньше ателье было?
- Ателье? – он не удивился. – Может быть. Я второй месяц тут работаю.
До меня трудно как-то стало доходить сказанное. Я всё слышал, что сказал щуплый, все слова совершенно ясно, но почему-то не мог понять смысл фразы. Какой месяц? Зачем?..
- Зачем?.. – спросил я вслух.
Вот здесь он удивился.
- Что зачем?
И я очнулся.
- Что?.. Ах, да. Нет, извините, это я так… Да. Ну и как?
Щуплый напрягся.
- Что – как? – спросил он с подозрением.
- Работа.
- Работа? Нормально. А чего вы спрашиваете?
Я улыбнулся.
- Больше не буду, - и подмигнул ему. – Счастливо! Успехов в труде. Ну, и в личной жизни, конечно.
Вот и вся история.
Кто скажет, что это пустяк – тот ни черта не смыслит на Земле. Когда-то он наткнётся на своё мгновенье, и слова «Боже мой!..» вдруг станут плотью, взглядом, вздохом, поворотом с улицы во двор, рябиной под окном. Все твои годы – что ушло давно, недавно, что будет ещё, и что не сбудется – это как повесть без последней строчки, как сентябрь, как тополя над крышами окраины. Но что-то с нашим взором, что-то с ним! то ли слеза у глаз, то ли дымка вдали… то ли нет настоящих имён в этом мире, всё подмены да подделки. А может, и весь наш мир поддельный. Может быть. И что тогда нам делать, я не знаю.
ТОТ, КТО ПРИНОСИТ ЛИВНИ
У меня есть знакомый, который не знаю, откуда взялся. Вроде я помню его пацаном из моего двора, но может, это не он?.. Нить ко мне из того двора давно оборвалась, и самого двора на свете нет. Было дело, я нарочно приехал туда: глянул, усмехнулся. Все по-другому, вся структура пространства – дороги, здания, деревья – все не то, не там. И вздумай я объяснить человеку, который никогда не видел этого места раньше, какое оно было – вряд ли бы тот человек меня понял.
А этот тип возник из разрыва памяти. Я шел по улице, как вдруг он вынырнул из толпы ко мне:
- Привет!
Я обалдело уставился на него. Он расхохотался:
- Ну! Ты что? Не узнал?!
Я моргнул – и вроде как узнал.
- А-а…
- Ага! – передразнил он, смеясь. – Ну, то-то и оно… Как живешь?
Я стал осторожно рассказывать, как живу, потому что убей, не мог вспомнить, как его зовут. Но и он, похоже, моего имени не помнил. Я мямлил про жену, детей, а он и слушать не стал:
- Ну, ладно! Я уж побегу, спешу… Давай!
И убежал.
Я пошел дальше, думая о странностях жизни. Было ветрено, по небу низко комкались облака, потом враз хлынуло, разогнало прохожих – холодный, не летний какой-то ливень.
С того и началось. Должно быть, он жил неподалеку от меня, но почему-то я никогда не видел его зимой. А с весны до осени дважды-трижды – это уж как маяк:
- Привет! Ты куда?.. А я брат, весь в бегах, волка ноги кормят… Ну, будь!
Однажды летом столкнулись, как всегда случайно, перекинулись парой слов. И я через минуту поймал себя на том, что иду, улыбаюсь, и хорошо мне, как было когда-то Бог знает сколько лет назад…
А через час понадобилось ехать за город. Поехал, дела сделал, только повернул обратно, как лопнул шланг гидроусилителя, из-под левого крыла повалил едкий масляный дым. Встал, вызвал аварийку. Пока ждал, небо встревожилось, затянулось серым, к приезду эвакуатора стало накрапывать, а погрузились, поехали – так прорвало, хоть святых вызывай. Дождь бушевал, сносил машины, многие вынуждены были встать у обочин, мутные реки мчались вдоль их колес. Мы ехали как по дну морскому, водила матерился, что ему не везет по жизни, но я не очень слушал.
Лето пролетело быстро. А посреди осени – и снова здравствуйте! То да се… посмеялись немного. Дождик на сей раз брызнул еле-еле, а вечером вдруг позвонил сосед по даче: беда! Взломали наш дом, сперли одеяла, ватник старый – видать, бомжи к зиме готовились. Я лишь рукой махнул: хрен с ним.
И понял, что эти встречи несут дожди и мелкий житейский дрязг. Ну и нормально, это жизнь. Мелкие неудачи вообще стоит приветствовать, они обороняют нас от крупных. Я думал об этом, шла зима, и вот прошла. Пошла весна, исчезли снега, стало весело, ветрено и пыльно, другими стали запахи и звуки. Не знаю как вам, а мне весна никогда лишней не будет, ни один ее день. Так бы и бродил по улицам, смотрел в небо… Ну и бродил, смотрел, и наткнулся на него.
Он брел, понурясь, куртка нараспах.
- А, здорово, - вяло поприветствовал он. Я ответил, он оживился:
- Ты это… не спешишь? Нет?! Слушай, айда-ка, тут тошниловка одна есть… Айда!
Дешевая закусочная с водкой на разлив. Взяли по сто грамм, две тарелки с залежалым винегретом, сели за хромой столик.
- Ну, давай, - сказал он. Стаканы глухо брякнули, он сразу замахнул свой, я свой споловинил, глянул на него. Он, морщась, нюхал корку хлеба, глаза слезились. Меня вдруг остро ткнула жалость.
- Ну, как дела-то твои? – я постарался выразить участие. – Что новенького?..
- Дела? – он заглянул в пустой стакан. – Дела, брат, как сажа бела. А новое… да что новое? давно забытое старое, и впрямь так.
Я промолчал, потому что был с этим не согласен. Новое – все же это новое. Старое просто всегда с нами, и твое дело, сберечь его или потерять, или самому потеряться в нем. Это и есть судьба.
Мне захотелось сказать это, но не смог, запутался. А, ладно!.. И допил остатки. Он спросил:
- Повторим?
- Погоди, - я спешил заесть сивушный дух. – Не гони.
- А, ну да, да… - как-то покорно согласился он.
Я доел, ощутил как водка растолкнула меня изнутри, я стал больше, а мир ближе… вот он, со мной! Почудилось, что сейчас я узнаю что-то главное о жизни. Я отодвинул тарелку, облокотился о стол:
-Ты что-то мне сказать хотел?
Наши взгляды встретились. В его глазах была мутная печаль и больше ничего, но кто знает…
Он моргнул:
- Хотел? Да нет. Или… Нет! В другой раз, ладно?
Я понял так: поговорили, брат, хочу один побыть.
- Ладно, - я встал. – Ну, пока, - ударили по рукам.
Я был у двери, когда он окликнул:
- Эй!
Я обернулся. Он смотрел, улыбаясь, чуть хмельной.
- Что?
- Да так, ничего. Будь здоров! Давай, в другой раз.
- Давай, - я кивнул, вышел.
Вот и все. С той встречи прошли уже годы. Где он? Все ходит рядом, только почему-то мимо, или унесло его за тридевять земель?.. Не знаю. Ливни и неприятности, конечно, приходят ко мне и без него, это уж я так, для красного словца. И кто приносит их, не знаю – видно, до конца так и не понял жизнь. Но новое – это новое, говорил и говорить буду. И про него говорю не «был», а «есть». Есть у меня знакомый. Так мне лучше жить.