Встреча с сокурсницей в дурке

Итак, мы везем ее и везем. Вот уже целые полчаса, чтобы сдать по прибытию в психиатричку. Она молодая женщина, всего на год или два старше меня. Или на столько же моложе. Мне самому пока еще нет и двадцати, потому совершенно не разбираюсь в чужих возрастах.
На мне плохо выглаженный медицинский халат: видно, что женщины из прачечной хорошенько в этот день поленились. Халат все же в рабочем состоянии, выглядит белоснежным, основательно прокрахмаленным - почти до хруста, до монументальной стойкости. Пуговицы давно потеряли форму: напрочь сожжены утюгом. Я пытаюсь модничать даже и в такой одежде: намеренно застегиваю халат лишь на две средние пуговицы. Подобный стиль не одобряется нашей администрацией, но, с другой стороны, формально и не запрещен, в правилах об этом не сказано ни слова. Воспринимается как легкая небрежность в ношении форменной одежды, которая никого не задевает и мало кем замечается. Или же попросту прощается. Всегда можно, если что, сослаться на испорченные глажкой пуговицы, сказать, что они не желают влезать в петли. Однако даже и в таких оправданиях, как правило, нет нужды: без всяких объяснений мне разрешается и потакается многое. Практически все.
На станцию скорой я попал благодаря советам и протекции своей мамы. В прошлом она хирург онкологического диспанцера, но к тому времени уже много лет как перешла на скорую: работать здесь ей казалось легче, несмотря на ночные смены. Нас редко посылали на вызовы вместе, чего я и сам никогда не желал: усматривал в том несоответствие как с рабочей, так и семейной этикой. Да и всегда, сколько помнится, стремился избегать излишней опеки с родительской стороны.
Когда на нашей станции впервые начали набирать работников в психиатрические бригады, мама, по моей просьбе, шепнула за меня словечко главному врачу. Тут же я был зачислен санитаром в одну из бригад, попасть куда поначалу мечтали многие, даже кое-кто из женщин, усматривая в работе сплошные преимущества, нисколько не представляя, что подобная работа в действительности может оказаться тяжелой и опасной. Всего бригад было организовано четыре, они были посуточными, сменными, и состояли, кроме санитаров, вроде меня, также из врачей, фельдшеров и водителей.
В психиатрических бригадах платили чуть больше обычного за специфичность выполняемой работы (за риск, за возможность физически пострадать), и уже одно это было неплохо. Однако подлинные преимущества работы в бригадах заключались в другом: хотя бы и в том, что начальство, трепетно дорожа своими бригадными работниками, в обход общих правил предоставило нам отдельную комнату для отдыха, причем надежно запирающуюся на замок. Машину в пользование нам выдали совершенно новый "Уаз", хорошо отапливаемый, не приходилось уже больше мерзнуть в салоне зимой. Всем членам бригад, включая и меня, самого скромного санитара, предоставлялась полная свобода действий во время выездов: нам позволялось использовать любую сложившуюся ситуацию по собственному усмотрению. Серьезным минусом нашей работы оставался постоянный риск для жизни, а на некоторые вызовы мы выезжали не иначе, как в сопровождении наряда милиции.
Молодая женщина, которую мы столь трепетно сопровождаем в больницу, в самом деле очень нездорова. Уже при кратком опросе ее родителей выясняется, что больна она давно, еще с ранних школьных лет. Она и сама все это прекрасно сознает, когда временами приходит в себя, и в такие минуты выглядит виноватой и ведет себя так же. В наши руки ее бережно передают уже упомянутые родители: немолодая пара лет предположительно под пятьдесят, простые скромные люди. С виду полностью растерянные, хотя давно уже, по хорошо изученным ими приметам, научились безошибочно распознавать, когда к их дочери в очередной раз приближается болезнь.
Врач нашей бригады, грубоватый краснолицый здоровяк, опрашивает родителей женщины с обычной своей равнодушной ленцой. Задает им с десяток стандартных, совершенно пустых вопросов, наперед зная, что не нам придется заниматься больной, иначе бы спрашивал совсем другое. Все сколько-нибудь важное из услышанного долговязый рябой фельдшер записывает в общую школьную тетрадь, им самим старательно разлинованную. Я тем временем слежу, чтобы женщина не совершила ничего опасного как для себя, так и по отношению к окружающим. Не попыталась бежать, ткнуть кому-нибудь из нас в глаз своими маникюрными ножничками.
Заканчивая общий опрос, врач проформы ради обращается к больной, хотя ему достаточно уже и того, что он знает от родителей: молодой женщине в последнее время чудятся незнакомые резкие запахи; неизвестным образом они проникают в ее комнату сквозь стены с соседней квартирой. Сама женщина ведет себя совершенно спокойно: давно уже привыкла к тому, что два-три раза в год ей приходится какое-то время отлеживаться в психиатричке, чтобы поправить здоровье; месяц, как правило, реже – два.
Нас здесь, в тесной гостиной комнате, трое взрослых представительных мужчин в халатах, и все мы, каждый по-своему, приходимся ей по вкусу. Но лишь в одного из нас она безнадежно влюблена с первого же взгляда. Она совершенно не пытается бежать или как-то еще противиться, просит лишь дать ей немного времени, чтобы привести себя в порядок. Мы уважительно отходим в сторону и наблюдаем, как женщина накладывает на веки тени всего двумя резкими мазками: справа налево да слева направо. Такими же скорыми движениями подрисовывает губы. При нас же и переодевается без особого смущения, прекрасно понимая, что вряд ли когда еще ей удастся показать себя перед такой необычной бригадой. В последний момент театрально сцепляет руки вместе, изображая тем сцену прощания с домом.
Из подъезда мы с ней выходим рука об руку, точно новоиспеченная супружеская пара, и со стороны наверняка выглядим очень трогательно. На мне по-прежнему белоснежный халат, который торжественно хрустит при каждом движении. На женщине легкое цветастое платье из ситца, оно нескромно льнет к ее пышным бедрам. В качестве свидетелей нас по пятам сопровождают врач и рябой фельдшер. Водитель у нас расторопный: распахивает перед нами дверь в салон, и женщина, опираясь на выставленный мною локоть, проворно забирается в фургон. Через минуту-другую мы трогаемся с места.
Ехать нам до психиатрички, если без всякой спешки, не больше получаса. В дороге мы с женщиной не скучаем и свободно переговариваемся, причем говорит все больше она: задает вопросы, а я лишь отвечаю на них. На двух передних сиденьях о чем-то бурно рассуждают водитель с врачом, но нам этого не слышно: они отделены от нас стальной перегородкой и раздвижным окошком из прочного стекла. На боковом сиденье вытянул свои журавлиные ноги фельдшер, делает вид, что наш разговор ему безразличен, но все же прислушивается к нам. Время от времени поворачивает голову в мою сторону и кидает ту или иную реплику, но в основном ведет себя так, точно общение с пациенткой составляет часть моей работы.
Уже на подъезде к городу мы получаем по рации новый вызов, причем он срочный. Стало быть, как только доставим пациентку в больницу и сдадим в руки персонала, нашей бригаде тотчас же предстоит ехать дальше. На самом деле, мне нечего больше рассказывать об этой женщине, кроме разве того, что мы с ней тепло расстались и больше не виделись. Врач с фельдшером проводили ее в приемную, тогда как сам я, с их согласия, остался у входного крыльца, чтобы наскоро выкурить сигарету.
Молодая женщина еще не успела раствориться в моей памяти, как, взявшаяся откуда-то из тени деревьев, ко мне приблизилась робкая женская фигура в домашнем махровом халате. Мне даже и вспоминать ничего не пришлось, потому что девушку я узнал сразу, вот только никак не мог припомнить ее имени. Выяснилось в разговоре, что она признала меня первой, еще издалека, преодолела естественную робость и решилась подойти. Она заметно располнела и совершенно распустила себя внешне: волосы ее были наскоро собраны на затылке в небрежный пучок, ноги удобно покоились в теплых тапочках и шерстяных носках, подтянутых до середины икр.
Не так давно, всего год назад, мы вместе обучались на филологов, в одной факультетной группе. Ее привели к нам и представили как новую студентку прямо посреди второго курса, когда и сами группы, и отношения между согрупниками давно уже прочно сложились. Все ее попытки завязать с кем-нибудь из нас хотя бы подобие дружбы неизменно проваливались - во многом благодаря ее скверному характеру, хотя были среди нас студенты с характерами намного вздорнее. И потому, подогреваемая обидой, она объявила всему курсу самую настоящую войну. Не проходило дня, чтобы она не повздорила с кем- то, не устроила скандал, причем война распространялась не только на сокурсников, но и на некоторых, оказавшихся ей в чем-то неудобными, преподавателей. Самое невероятное заключалось в том, что все поступки легко сходили ей с рук. Замечу справедливости ради, что не было у меня с ней ни единого конфликта, а если даже и были, то они никак не вспоминаются.
- Вот мы и снова встретились,- сказала она тихим голосом, до краев наполненным теплой женской грустью; сказала так, точно разом выдохнула из себя все, что долгие годы грузом сидело в ней; раскрыла передо мной глубоко запрятанную в себе тайну.- На этот раз в дурнушке. Мне свою учебу ни за что не осилить, никак не потянуть: каждую весну месяц или два отдыхаю в этих блаженных местах.
Она вдруг придвинулась ко мне, прижалась грудью, слегка приобняла, словно я был ей родимым человеком. Мне даже показалось, что она тихонечко, незаметно рыдает. Да я и сам почти рыдал от собственной доброты к ней, стоя рядом, в белоснежном халате, с зажатой во рту сигаретой.
А спустя год с небольшим я и сам разгуливал по тем же аллеям в выцветшем от бесконечных стирок больничном халате. И считаю, что счастливо еще отделался за свои проступки, потому что выбор на тот момент у меня был невелик: отправиться на два-три года в тюрьму или походить месяц-другой в сумасшедших. Я проявил благоразумие и выбрал второй вариант, ведь обвинялся ни в чем ином, как в дерзкой попытке ограбить итальянское посольство в Москве. Вместе со своим приятелем Мосичем, который в дальнейшем станет на недолгое время любовником моей первой жены; они даже попробуют создать нелепое подобие семьи.
Но об этом я расскажу позже, если только не передумаю: и без того есть, чем поделиться.

Мишка,везде вы успели)

исходя из названия
я ожидал что-то вроде

м.б. в психушку?
накрахмаленным?

сомнительное сочетание
м.б. дефис?


так иностранные шпионы говорят

диспенсер с диспансером не путаем?

От двоеточий я уже сатанею!
Дальше читал наискосок, понял что не зря, надо беречь мозг. Значит так: подобная зубодробительная детализация не оправдана. Сопереживания у читателя еще нет, ему скучны подробности. Если бы вы сказали, что девицу везли голую, а маленькие девичьи сосцы - с розовыми ареолами не рожавшей - задорно подпрыгивали, вот тогда читатель был бы ваш, со всеми потрохами. А вот эта толстовщина бессюжетная грузит "чиста конкретно".

Так сам поражаюсь, Герда: везде был, все видел.

в психиатричку

м.б. в психушку?
***психиатричка, психушка, дурка, дурнушка - это все жаргон. Правильнее, конечно, будет: психбольница, но вот психиатричка звучит как-то роднее.

прокрахмаленным

накрахмаленным?
***накрахмаленным - это "на", а здесь именно "про", насквозь, неологизм такой.

монументальной стойкости

сомнительное сочетание
***это я не просто ляпнул, думал над сочетанием. Прокрахмален настолько, что стоит как монумент. Как, к примеру, давно не стиранные носки.

Всегда можно, если что

м.б. дефис?
***проверено, дефис не нужен :-)


даже и в такой одежде:


даже и в таких оправданиях


мне разрешается и потакается многое

так иностранные шпионы говорят
***понятно, надо пересмотреть и поправить.

диспанцера

диспенсер с диспансером не путаем?
***разумеется, диспансер, мне это уже говорили, исправлял вроде. Видимо, плохо исправлял.


От двоеточий я уже сатанею!
***ну, это особенности стиля, еще люблю точки с запятой и ненавижу тире. Впрочем, прислушаюсь к вам.

Дальше читал наискосок, понял что не зря, надо беречь мозг.
***Наверняка что-то интересное пропустили, жалеть ведь потом будете :-(

Значит так: подобная зубодробительная детализация не оправдана. Сопереживания у читателя еще нет, ему скучны подробности.
***Ра, всего лишь пока попытка автобиографии, к замечаниям обязательно прислушиваюсь. Уже сделал вывод, что первая глава должна быть другая, с большим экшеном. А детализация - это вроде отражение того, ушедшего времени. Впрочем, критикуйте, ругайте, мне это очень полезно.

Если бы вы сказали, что девицу везли голую, а маленькие девичьи сосцы - с розовыми ареолами не рожавшей - задорно подпрыгивали, вот тогда читатель был бы ваш, со всеми потрохами.
***ну, женщины в биографии, разумеется, будут, чай не в монастыре жил. Но о женщинах я буду рассказывать в своем автобиографическом романе, где буду вспоминать всех своих любимых и нелюбимых женщин.

А вот эта толстовщина бессюжетная грузит "чиста конкретно".
***могу понять.

Ра, хочу попросить взглянуть на одну вещь: История Лешика - последняя глава в книге Нас двое. Если будет время и желание. Церемениться не надо, прямо рубить, если что не так.
И давайте там насчет дуэли.

Нет сил растолмачивать особливость русскаго языку.

У вас случайно нет зажигалки Zippo?

Ра, русский язык не в один день делался. Много маленьких иностранных птичек внесли лепту в его создание.Возьнем, к примеру, датчанина Даля.
Но прислушиваюсь, правлю, делаю выводы.

Случайно не курю, Братья:-) И сжигать не буду, только править и перемещать.
На данный момент ясно, что в качестве первой главы нужно выставлять что-то другое.

бог с вами, я не про текст, вы мне своим рубить фильм Четыре комнаты напомнили.

Вот оно что! А я уж сбегал, зажигалку купил и собрался самосжигаться вместе с главой. Хорошо, что залез перед тем еще раз на форум.

В том фильме мужик просил, так просил палец себе отрубить, а когда все случилось - долго орал возмущенно, что ему отрубили палец, пока скорая не приехала.

Что-то вспоминается, но не до конца. Вам глава тоже не по душе пришлась? Ваше творчество (не все) мне нравится. Как бы вы все это сами описали? Даже пара слов будут интересными.