Смеялся, незаметно, над толстяками до тех пор, пока сам не стал толстяком, причем из тех, что при маленьком походе в туалет не видят, что держат в руке. Разумеется, вижу, но сам себя колю, что скоро не увижу. Вины моей в том особо как бы и нет, кома, лекарства, все в организме нарушено, жив, и то хорошо. При выписке жена принесла джинсы, так они слетали с меня, не на чем им было держаться, на костях разве что да коже. Попросил медсестру дать бинт вместо ремня.
Смешно все было, что обо мне ходили по отделению легенды, как я, еще вчера недвижимый, откидывал от себя толпы медсестр, они прямо летали по палате, и это не писательское преувеличение. Когда самая молодая из медсестерш снимала мне 23 скобки с живота, я погоревал и сказал, что вытатуирую на шраме змейку. Впрочем, сказал, какая разница, все равно уже старый, кому нужен. Девушка ответила, что некоторые мужчины никогда не смогут стать старыми, и я в их числе. Она зауважала меня, когда вместе с другими медсестрами летала по палате. Отдельная история, конечно.
Из больницы вышел худой, о худобе даже не размышлял, и немощный, а это более пугало. Мог совершить что-нибудь сильное, но короткое по времени, но делать что-нибуть длительное был неспособен.
Помню, что время отчитывалось по-другому, почти секундами. Меня должен был забрать мой друг, палестинец Омар, он опаздывал, для него опоздать на десять минут было пустяком. для меня это было шестьсот секунд, ибо мыслил секундами. И даже не секундами, в таких состояниях другое измерение.
Друг Омар трое суток не спал, вымаливая меня у Аллаха, и жена его вымаливала меня, неверного Мишку, и моя жена не спала, вымаливала меня у нашего Бога, жила-ночевала в реанимации, в комнате для родственников коматозников. Ей позволялось многое, поскольку за мной ухаживала жена моего коллеги-педеля, завхоза. Она сказала жене, чтобы не рассказывала мне, что вставляла в мою в мои попу-писю трубочки-катетеры. Да ради Бога, закричал я потом, забудьте! Персонал меня полюбил, даже подарил потом на личные деньги трусу и футболку.
Возвращаемся к толстякам. Я сам теперь толстяк, но из тех, кто не смирился со своим весом, сброшу, обещаю, килограмы. Но есть и другие толстяки, смирившиеся со своин весом. Некий Даниэл, я знал его еще мальчиком, толст был, просил ради шутки, чтобы я сдвинул его, мальчика, с места, не мог. Сейчас он вообще как скала, но уверенный в себе. Папа с мамой привозэт его к себе, отвозят домой, Девушки у Даниэла вроде нет.
Нет, кстати, жизни и у его папы. Мама, женщина с короткой прической, командует папой, а папа состоит в домсовете, и даже глава совета. Как-то я проехал мимо подъезда на велосипеде, то посмотрел точно на преступника. На другой день перекинулся с ним словами: сознался, что даже взгляд такой был по вине жены, жалкий.