*** Редактирую готовый роман. И чем-то эта сцена меня смущает. Что-то в ней не так(((
Может, кто какие ляпы и косяки отловит?
_____
Утро красило нежным светом рекламные щиты вдоль отлично заасфальтированного шоссе. Каин попинал дорожное покрытие носком сапога и вполголоса пробормотал нечто уважительное, касающееся цивилизованной Европы…
- Ага, - неодобрительно усмехнулась я, услышав обрывок брошенной им фразы, - точно, давай – льсти им еще, - его восторгов, касающихеся так и бьющей в глаза «вылизанности» здешних мест, я совершенно неразделяла. - Цивилизация, чтоб ее! А если конкретнее, то – повальная неграмотность в средние века, эпидемии чумы, право «первой ночи», жуткая смертность от родов, антисанитария и расцвет инквизиции. А уж сколько тут красивых женщин сожгли, огульно обвинив в ведьмовстве – и не сосчитать!
- И все-равно на одну меньше, чем нужно было, - насмешливо буркнул Каин, выразительно покосившись на меня.
Я злорадно рассмеялась.
- Поздно уже, - поддразнила его я.
- Не зарекайся, - ехидненько «утешил» меня он, - мало ли что еще случиться может… - его полушутливая угроза прозвучала как пророчество, и это мне не понравилось. Честно, сама не знаю почему.
- Ну все, хватит болтать попусту, - скомандовала я, обрывая разговор, явно завернувший не туда. – Нам бы до города как-нибудь засветло добраться, - и махнула вправо, указывая рукой на некие шпили, слабо угадывающиеся в туманной дымке.
- Далековато будет, - прикинул брат Данкен, оценивающе прикладывая ладонь ко лбу и прищуриваясь. – Километров пятнадцать, навскидку, или около того…
- Ничего, пусть поработают ноги, а не языки, - усмехнулась я, и первой зашагала по обочине шоссе, ориентируясь на призывно маячивший впереди город.
Наша неспешная прогулка продолжалась уже минут сорок. Окружающий ландшафт постепенно менялся, недвусмысленно намекая на приближение обжитых мест. От буков и платанов, столь впечатливших меня на слонах Черной горы, не осталось и следа. А на смену им тут же пришли оливы, сплошь покрытые спелыми плодами, и низкорослая плотная поросль гарриги – вечнозеленых кустарников, состоящих преимущественно из тимьяна, розмарина и дрока. В заметно повлажневшем воздухе угадывалась близость реки, полагаю, того самого хваленого Ода – уже не одну сотню лет омывающего стены могучей Каркассонской цитадели.
- А ничего так жарит, славно, - шумно выдохнул брат Данкен, утирая мокрый от пота лоб. – Невзирая на раннее утро… Правда? – он обернулся к разболтанно, нога за ногу, плетущемуся за ним брату Беато, пыхтящему, словно паровоз. Притомившийся монах даже на мычание не расщедрился, а просто кивнул.
- Смотрите, - воскликнул Рейн, легко сбегая с дороги и заинтригованно направляясь к внушительному билборду, вкопанному в центре тимьянового куста. – Интересно, что тут написано?
- «Привествуем вас на земле катаров!» - перевела я и презрительно фыркнула. – Чушь галимая, ибо катары никогда сами так себя не именовали. Катарами их прозвали враги. Мотивируя тем, что слово «катар» якобы происходит от латинского «catus», то бишь «кот». А все потому, что когда Люцифер появляется перед еретиками в образе кота, то они целуют его в зад!
- Фу, как не политкорректно! – рассмеялся развеселившийся Каин.
- Скажешь, тоже, - хмыкнула я. – Вся история «альбигойского крестового похода» - есть сплошные убийства, предательства и ложь.
- А как катары называли себя сами? – тут же задал логичный вопрос орденец.
- Добрыми христианами, или добрыми людьми! – охотно просветила его я. – Они вообще терпеть не могли какую-либо пафосность, а превыше всего почитали скромность и аскетичность.
- Слушай, а откуда ты столько знаешь о катарах? – спросил Рейн, снова возвращаясь на шоссе и с куртуазным поклоном протягивая мне упоительно благоухающую ветвь тимьяна.
- В университете изучали, на истории мировых искусств, - с благодарной улыбкой пояснила я, принимая подарок. – Да и сама потом немало о Граале читала, - тут я к месту вспомнила, что как раз и являюсь оным раритетом во плоти, смутилась и осеклась.
- А-а-а, скажи-ка мне… - снова затянул наш обычно немногословный брат Данкен, но его внезапно прервал какой-то резкий скрип и звонкий цокот копыт по асфальту. Мы изумленно обернулись…
Каюсь, мое распаленное воображение уже рисовало облик рыцаря в латах, верхом на белом жеребце… Ведь чем, в самом деле, черт не шутит? Да и обстановка слишком уж располагала к подобным фантазиям! Но увы, выяснилось, что к увлеченным беседой нам приближался отнюдь не прекрасный рыцарь… Это было довольно забавное траспортное средство, представляющее из себя некий кургузый гибрид, произвольно собранный из элементов старины и современности. Основу оного шедевра составлял кузов деревянной телеги, волей неизвестного нам гения хитроумно водруженный на скрипучую автомобильную рессору в четыре колеса. Всю же пресловутую конструкцию, заставленную множеством корзин – до верха наполненных спелыми яблоками, тянул впряженный в оглобли флегматичный старый мул, невероятно пегий и лопоухий. На облучке сего транспортного средства гордо восседал еще один персонаж, не уступающий своему скакуну ни возрастом, ни статью. Им оказался весьма пожилой мужчина, одетый в поношенный пиджак неопределенного цвета, чью голову венчала бесформенная кепка – плоская, словно блин, и по величине не уступающая среднего размера аэродрому. Завидев меня, мужчина, как и полагается истинному французу, мгновенно сдернул свой картуз. Нашим взорам тут же явились лысое, словно яйцо, темя и морщинистое лицо прожженного пройдохи, украшенное вислыми усами оттенка шкуры своего мула, и лукаво искрящимися бусинками глаз. Поравнявшись с нами, возница важно натянул удила – останавливая своего резвого скакуна, правда, и до этого шедшего по шоссе со скоростью улитки-инвалида.
- Бонжур, мадмуазель! – бодро провозгласил старик хриплым голосом отъявленного любителя выпить и покурить.
Я успешно вернула на место изумленно отвисшую нижнюю челюсть и выдала ответно- приветственное:
- Бонжур, месье!
- О, мадмуазель говорит по-французски! – бурно возликовал старик, всплескивая артритными руками, напоминающими крабьи клешни. – Какая удача, спасибо небесам. А то ведь мне все утро поговорить не с кем было, кроме Пепе!
- И кто такой этот Пепе? – не сумела угадать я, ибо в повозке не наблюдалось никого, кроме старика, корзин и яблок.
- Так вот он же! – хохотнул старик, кнутом указывая на мула, невозмутимо завтракающего моей тимьяновой веткой. – Ох и шалун же, ох и бузотер, доложу я вам!
Я с сомнением уставилась на мула, судя по его квелому виду, шалившему в последний раз лет этак двадцать назад. Мул ответил мне равнодушным взглядом давно покорившегося судьбе философа. Похоже, мы с Пепе сразу же поняли друг друга без слов, но спорить с его хозяином, я, естественно, не стала. Спокойно отдала тимьян животному на растерзание и спросила, постаравшись изобразить самую любезную мину:
- А вы, случайно, до города нас не подвезете?
- Отчего же не подвезти? – удивился старик. – Конечно, подвезу. Ведь судя по одежде, вы еще одни сумасбродные туристы приехвашие к нам на «Ночь призраков»!
Я, конечно же, не имела ни малейшего понятия ни о какой «Ночи призраков», но на всякий случай кивнула. Старик, восхищенный собственной прозорливостью, захохотал еще громче, тыча кнутом себе за спину:
- Рассаживайтесь, парни, там - где место найдете. А вы, красавица, уж почтите меня своим обществом, - и он галантно пододвинулся, освобождая мне половину узкой скамеечки, щегольски оббитой потертым красным бархатом. – Меня, кстати, Брюно Фошри звать. Но все знакомые кличут просто папашей Брю, - и старик заигрывающе мне подмигнул, ухарски подкручивая вислый ус.
- Евангелина! – коротко представилась я. – А это Рейн, Данкен, Беато и Каин, - я пальцем последовательно указала на каждого своего спутника. Мужчины церемонно раскланялись.
- Не стесняйтесь, туристы, угощайтесь чем Бог послал! – щедро предложил папаша Брю, намекая на яблоки.
Мужчины, конечно же, не постеснялись – обрадованно зашарив в корзинах. Честно говоря, сладкие дары лангедокской земли пришлись весьма кстати, став приятным дополнением к нашему скудному завтраку.
- Месье Фошри, а что это за «Ночь призраков» такая? – набравшись смелости, спросила я, украдкой утирая стекающий по подбородку яблочный сок.
- Вот тебе и на! – у старика даже брови на лоб от изумления полезли. – Приехали на нее, а сами ничего о ней не знаете!
- Ну, получается, не знаем! – смущенно кивнула я.
- Ха, ну тогда считайте что вам крупно повезло, - горделиво задрал здоровенную шнобеляру носа папаша Брю. – Раз уж вы меня встретили. Ибо я - самый первый здешний знаток всех легенд и историй!
- А похоже, еще и всех сплетен и небылиц! – скептично хмыкнула я вполголоса.
- Ась? – не расслышал старый хвастун, туговатый на ухо.
- Точно, повезло! – тут же с готовностью поддакнула я.
- А тож! – еще больше напыжился мой собеседник. – Ну значит, слушайте сюда, мадмуазель. Случилось все это давным-давно, в самый разгар катарской войны…
Услышав подобное, я чуть не подпрыгнула от радости, но вовремя сдержалась, заставив себя изобразить вполне правдоподобный умеренный интерес, вполне приличествующий любому среднестатистическому туристу.
- Войско католиков, возглавляемое беспощадным Симоном де Монфором – называемого в здешних местах не иначе как «дьявол», подошло к стенам Каркассона, за которыми укрылись сотни катаров, и взяло их в осаду. А дело было ранним утром 1 августа 1209 года. И, невзирая на рассветный час, жара в тот день уже стояла неимоверная. Молодой граф Раймонд де Транкавель, властитель Каркассона и всех окрестных земель, поднялся на замковую башню, мрачно взирая на многотысячное воинство – окружившее его владения. Графа мучили нехорошие предчувствия, ведь силы защитников крепости и осаждающих были не равны, а войско католиков отрезало Каркассон от воды, перекрыв все подступы к реке Од. Лето же в этом году выдалось таким засушливым, подобным коему в этих местах еще не видывали. И поэтому, все колодцы – имеющиеся в самой крепости, давно уже пересохли.
- Ужас! – сочувственно воскликнула я, проникаясь драматизмом описываемой мне ситуации. – И что же случилось дальше?
- А ничего хорошего! – удрученно покачал головой папаша Брю. – Десять дней продержались мужественные защитники Каркассона. Симон де Монфор провел два безуспешных штурма, но высокие стены крепости оставались неприступными, надежно укрывая погибающих от жажды катаров. Одиннадцатого августа граф Раймон прошелся по внутренним помешениям своей крепости, заполненным уже мертвыми и еще умирающими женщинами и детьми, ужасаясь увиденному. Десятки трупов заполняли все укромные уголки, разлагаясь от жары, пожираемые мухами и червями. А живые завидовали мертвым, ибо страдания их были невыносимы. И тогда граф решился, собрал десять верных воинов и выехал за ворота Каркассона, подняв белый флаг. Он сдался на милость победителей, ценой собственной жизни выторговав у Симона де Монфора пощаду для еще остающихся в крепости катаров. И никто не знает точно, что случилось после этого с самим господином графом. Поговаривают, будто заточили его в самом глухом подвале крепости, где он и скончался в мучениях неописуемых – то ли от горя, то ли от ран, то ли от болезней!
- А катары – они спаслись? – нетерпеливо воскликнула я.
- Может и спаслись, - неуверенно пожал плечами старик. – По условию соглашения между графом Транкавелем и Монфором, из Каркассона выпустили всех желающих покинуть город. В основном раненых, немощных, беременных женщин и детей. Причем, вышли они из ворот города почти нагими – в одном исподнем. И не разрешили им взять с собой ни монеты, ни пуговицы. А все потому, что боялся Симон де Монфор, будто унесут побежденные катары свои величайшие святыни, кои он и искал. Как и было условлено – катары ушли из города голыми и босыми, но с гордо поднятыми головами. Ходят слухи, что часть их укрылась в крепости Монсегюр, последнем альбигойском оплоте, где и погибла. И дескать, удалось им спасти от католиков те величайшие дары, доверенные катарам самим Господом, которые де Монфор искал – да не нашел. А может, часть тех сокровищ и поныне остается в Каркассоне, укрытая от любопытных глаз. И еще рассказывают, как жестоко пытал Симон де Монфор молодого графа Транкавеля, принуждая открыть ему тайну величайших катарских святынь. Вот только просчитался бессердечный «истребитель катаров», полагаясь на свою свирепость и беспощадность, ибо граф Раймонд не выдал ему ничего, предпочитая умереть. А слава об утерянных катарских скоровищах с тех пор идет и идет по миру, обрастая все новыми деталями – превращаясь в сказку. К нам же каждый год съезжаются толпы туристов, желающих отпраздновать «Ночь призраков», а заодно – попытать счастья и поискать утерянные сокровища. Ведь тот, кто ими завладеет – станет повелевать всем миром!
- Так почему же все-таки «Ночь призраков»? – спросила я, пытаясь разобраться в обилии вываленной на меня информации.
- Мы отмечаем ее каждый год, в ночь на первое августа, как дату начала гибели Каркассона, - поснил папаша Брю. – Утверждают, будто лишь в эту ночь можно найти утерянные сокровища катаров. Ведь именно в эту ночь даже фигуры катаров на главной башне собора открывают рты в безмолвном крике, взывая о помощи. Но, едва пробьет полночь на часах кафедрального собора, как призраки всех погибших и убиенных покидают свои могилы и тоже кидаются на поиски утраченных святынь. Ибо, согласно древней легенде, если сокровища катаров снова вернутся к призракам их прежних владельцев, то души всех сгнивших в крепости мертвецов обретут мир и невечно уйдут на небеса – получив прощение и спасение. Встреча же с призраками крайне опасна для живых людей. Души мервых способны не только заморочить и завести их в гиблое место, но и убить. Наверное, именно поэтому в крепости каждый год пропадает по нескольку туристов.
- Ничего себе сказочка, сплошной хоррор! – ошеломленно выдохнула я. – Месье, извините, но я немного запуталась в датах. Подскажите, пожалуйста, сколько дней осталось до «Ночи призраков»?
- Так два денька почитай и осталось всего, считая сегодняшний! – почесав под кепкой и загнув пальцы для уверенности, долго вычислял папаша Брю, подстегивая еле плетущегося Пепе. – Сегодня у нас тридцатое июля. Завтра, выходит, будет тридцать первое. Значит, послезавтра она и наступит – новая «Ночь призраков». А вы, никак, тоже думаете сокровища поискать? – спросил он, искоса на меня поглядывая.
- Ох, не знаю еще! – откровенно призналась я.
- Ну-ну, - только и буркнул старик, сосредоточенно жуя свой ус.
- Не одобряете? – улыбнулась я.
- Воля ваша - искать, а ли не искать, - дипломатично отвел глаза папаша Брю. – Ваша жизнь и ваша смерть, вам ими и распоряжаться. Да только помните – коли продержитесь до шести часов утра, то останетесь живы. Ибо как только зазвонит колокол кафедрального собора, призывая к заутренней молитве, так вся нечисть сразу и растворится в тумане – отступая до следующего года.
- Спасибо за предупреждение! – от всего сердца поблагодарила я.
- Тпру! – закричал старик, натягивая вожжи. – Приехали! Вам сюда, коли в город попасть хотите, - он указал на череду опрятных, крытых красной черепицей домиков, очевидно, знаменующих собой начало пригорода. – А мне, туда, - он ткнул кнутом в сторону сворачивающей куда-то вбок узкой проселочной дороги. – Там моя ферма.
- Дай Бог вам здоровья! – пожелала я, спрыгивая с телеги и подавая свои спутникам знак спешиваться.
- И вам не хворать, мадмуазель! – папаша Брю вежливо приподнял свою гигантскую кепку, свистнул и легонько щелкнул Пепе кнутом по крупу – понуждая двигаться дальше.
Я отвернулась, разглядывая ряд аккуратных домиков и обдумывая услышанное. В моей голове зрел грандиозный план. На удаляющуюся повозку я больше не смотрела и, видимо поэтому, не обратила никакого внимания на то, как изменился взгляд отъезжающего старика, преисполнившись вдруг дикой злобой и откровенным торжеством:
- Ага, сунься-ка давай к призракам, дурочка! Ловко же я тебя туда заманил, – злорадно шептал он. – Там тебе и конец придет, девчонка. Даже косточек от тебя не останется. Вот мастер Эзра то порадуется!
Но я этих слов не услышала…