Судьба русского беженца в датском королевстве

Андрей, подетально рассказываю, как становятся беженцами в Дании.
Я прибыл в Копенгаген на пароме, но можно и воздушным путем. Виза была на 3 дня: меньше - подозрительно, больше - тоже опасно, могли спросить, есть ли у тебя денежная обеспеченность на каждый день проживания. Можно, конечно, взять с собой много денежек, но их отберут, когда будешь сдаваться в лагерь на покрытие твоих расходов. Маленькие же деньги никто не отберет.
Можно сразу пойти в ближайший полицейский участок, что бессмысленно, если знаешь, где находится распределительный лагерь. А это лагерь Сандхольм, станция Биркерод, в 40 минутах электричкой от Копенгагена, оттуда минут десять на автобусе до лагеря.
Мы (я, жена, сын и еще парень, с которым мы сдружились на пароме) обратились в полицию, так как не знали ничего. На нас равнодушно взглянули, указали адрес лагеря да впридачу дали нам югослава, настоящего Швейка, поскольку сами они втолковать ему ничего не могли. Но по-русски он немного понимал. До сих пор помню, как мы ехали в новую жизнь, а за окнами мелькали поля-деревья-поля.
Прибыв в Биркерод, пересели в автобус, предупредив водителя, чтобы объявил, когда будет лагерь. Проезжаем разные полески, и вдруг лагерь восстает из-за них пугающей махиной. Ну не такая уж и махина на самом деле, скорее разыгралось воображение. Если у тебя, Андрей, будет с собой много денег, то сверни в ближайший лесок и закопай их под деревом, пометь дерево крестиком на всякий случай.
Мне закапывать было нечего, да и не знал я ничего об этом правиле. Все пятеро мы направились к проходной лагеря. Уже и не помню, но я вроде первый шел, за мной семья, следом югослав, после уж друг Володя. В лагерь два входа: одни широкие, закрытые, для транспорта, а рядом крепкая выкая калитка с вертушкой. Войти можно только одному, а когда входишь, за тобой следит полицай из крохотного окошка. Пока ты не покинул вертушку, никто зайти через калитку не сможет. В чем-то схоже с детской площадкой. Но настроение как у меня, так и у всех остальных было вовсе не игривое.
Далее по одному вводили в небольшое помещение, где обыскивали лично, также и вещи, но ничего грубого, все вежливо, корректно, но сразу спросили про деньги. Увидев мои с женой средства, лишь посмеялись (мол, разве это деньги). Забрали наши с Людмилой заграничные паспорта, мы тогда еще не знали, что никогда их больше не увидим. И вот мы стоим опять снаружи, но уже на территории лагеря, нам было сказано, что за нами придут, вот и ждем, а пока осматриваюсь.
Территория лагеря немаленькая: один барачный корпус, другой, за ним третий, все выстроенные в разное время. Десятка полтора военных полевых палаток, в них расселяют исключительно одиноких мужчин. Вот прямо передо мной здание лагерной тюрьмы, оно довольно старое, пару веков ему, могу уточнить. В три этажа, позже узнал, что содержатся в тюрьме люди, сдавшиеся без документов, арестованные за нарушение порядка, драки, а также условные беженцы - те, кого из страны не выслать, но и спокойно разгуливать по стране им тоже нельзя позволить. Также те, кому назначили высылку, но есть опасение, что сбегут. Выглядываю за угол домика, где нас обыскивали, и вижу совершенно спокойную жизнь: люди разгуливают по территории лагеря совершенно свободно, и если бы не высокий сеточный забор, окольцовывающий лагерь, можно подумать, что мы, не лишившись еще жизни, уже попали в рай.
И вот за нами наконец приходит новый полицай, молодой, оттого и важный, серьезный, отводит нас в "клетку". "Клеткой" служит помещение навроде беседки, крупное строение круглой формы, хоть и из дерева, но крепостью своей и формой напоминает солидное военное укрепление. Мы все неуверенно заходим внутрь, после чего полицай запирает за нами дверь. Изнутри беседка кажется еще большей, вот сейчас в ней тридцать человек, но в ней легко поместилось бы еще столько же. Все смотрят на нас с интересом, но доброжелательно. Кто-то отдыхает на раскиданных по полу матрасах, другие устроились на скамейках, места и на матрасах, и на скамейках достаточно.
Узнав, что мы русские с нами заговаривают по-русски сначала негр, затем афганец. Сколько помню, отношение к русским со стороны братских народов всегда только хорошее, особенно если человек пожил в свое время в России. Лишь раз мне встретилась на каких-то курсах негритянка, доказывающая окружающим, что в России все сплошь расисты, но она и не знала русского да и вообще была женщиной вздорной.
Поскольку время обеденное, в беседку привозят тележку с легкой едой: кофе, чай, молоко, булки, варенье, сыр, а кушать действительно хочется. За едой люди обмениваются между собой информацией: кто по какой причине сдался, подсказывают друг другу по делу. Это очень важно для всех, некая ликвидация безграмотности, ведь впереди сплошь подводные камни. Закрадывается, правда, мысль, что в беседку вполне могли подселить стукача, но мысль сразу отметается: слишком разные здесь люди, разные языки да и стукач денег стоит, тогда как датчане практичны до неприличия.
Вот показательный пример о пользе сторонних советов. В беседке с нами находится парень лет двадцати, смешливый, безалаберный. Рассказал, что вчера, когда приехал в Копенгаген, заселился в шикарной гостинице в номере люкс, все его деньги на этот номер и ушли, но вспомнить будет что, никогдапрежде он не чувствовал севя принцем. Когда спрашиваем, почему сдается, то отвечает, что родом из Белоруссии, а там никакой работы нет, кушать нечего. Налицо экономический беженец, которого сразу же завернут из страны вот на этом же первом, устном интервью, которого мы ждем. Сообща придумываем ему более или менее правдоподобную легенду, и вот год спустя я встретил его в одном из лагерей, выходит, что вызволили парня, но вот получил ли он азюль?

Мишка, неплохо было бы начать пораньше. С мотивов. Почему Дания? Как добирались? Сразу с лагеря начинать... не очень правильно, я думаю.

Учту, Андрей, тем более, что и до лагеря было немало интересных моментов.Может вставлю моменты до лагеря в рассуждения и прочее, чтобы было побольше динамики.

Мы в павильоне уже никак не меньше трех часов. Август, сын, засыпает у Людмилы на коленях, ему всего три года, день у него был тяжелый. В павильоне две двери, вторая напротив той, через которую мы вошли, в нее то и дело входит женщина, называет имя, на зов встает человек, выходит вместе с ней. При ней фотоаппарат, она снимает нашего Швейка и уводит его с собой, мы встретились лишь на другой, поулыбались друг другу и разошлись. Затем женщина сфотографировала меня и увела на первое интервью, а попросту допрос. Людмилу сфотогравировали вместе с Августом на руках, все эти фотографии для документов, так называемой "синей карты", которая с этих пор будет заменять наши паспорта. Она синего цвета, оттого и название, на твердой картонке, но все же картонке. У маня до сих пор хранится такая дома, не сдал ее обратно, сказал, что потеряна. Казалось бы, глядя на нее, должно было вспоминаться прошлое. Но нет, ничего не вспоминается.
Первый допрос важен уже хотя бы тем, что на нем решается, будет ли твое дело рассматриваться или же тебя после него отошлют домой. Очень важно соблюсти равновесие: дать понять, что дело у тебя серьезное, но в то же время и не нагородить невероятностей, которые потом никак не обосновать. Важно подбирать словать, выстраивать все в логическую цепочку, потому что будут путать, перебрасывать из одной событийной плоскости в другую. Лучше не врать, а преуменьшать или преувеличивать. К следователю нужно относиться как к врагу, не потому, что он плохой человек, а потому что ты ему никто, ты его работа. Сразу же после допроса обязательно записать все сказанное в малейших деталях, потому что через полгода ничего уже будет не вспомнить.
Людниле я сразу сказал, чтобы она поменьше открывала рот и почаще говорила: ничего не знаю, спрашивайте у мужа. Ведь дело тяну я, и от ее слов ничего не меняется ни к лучшему, ни к худшему. Но вот любое ляпнутое невпопад слово может доставить мне проблем. Не помню уже следователя и вообще допрос, разве что он был недолог, но вспоминается, что подбирал каждое слово. На допросе был следователь, ничем не отличающийся от советского, полицай для охраны следователя и переводчик. Сразу совет не доверять переводчикам: хоть человек и схож с тобой, говорит на одном с тобой языке, но этот человек твой злейший враг. И сейчас объясню, почему.
Переводчикам никак нельзя верить, потому что слишком уж хорошие деньги они получают за свои переводы. Я бы и не знал о том, если бы одна знакомая не похвалилась, что за час полицейского перевода получает около ста долларов, причем, если перевод задерживается хотя бы на пять минут, то он засчитывается как за два часа. За такую плату любой человек, кроме меня, душу продаст. Причем нужно понравиться полицаям, чтобы они и в следующий раз пригласили именно тебя, а не другого. Поэтому распиваешь кофе с полицаем, а тот интересуется, правду ли говорил опрашиваемый. Моя знакомая терпеть не могла беженцев, поскольку путь ее в Данию был тернистым: через брак с престарелым датчанином, да и не датчанином даже, а одатчанившимся латышом. За чашкой кофе она с усталым вздохом заключала: врут они все.
Меня с Людмилой допрашивали отдельно, по-очереди, после вернули в павильон, а какое-то время спустя за нами пришла женщина из Красного креста. Она так и представилась, сказала, что не от полиции, а от независимой организации, и что ее не следует опасаться. Она всего лишь, улыбнулась она, наш проводник по этому миру. В Красном кресте работают разные люди и, что мне нравится, им не запрещается вести себя по-своему, выражать себя так, как им нравится. Есть, конечно, основные правила, к примеру, никаких личных связей с беженцами - много-много позже я приведу пример такой связи - но никто не заставляет их подавлять в себе симпатии к своим подопечным. Опять же много-много лет спустя я работал с шефом датского Красного креста над одним проэктом, но об этом вообще в другой не в этой книге.
Женщина отвела меня с семьей в наш барак. Бараки до того я видел, это был люксус барак, нас поселили на втором этаже, комната метров в двадцать, потолки в три метра. Четыре кровати в два этажа, места масса, окно чуть не в пол, у окна стол, и все это на нас троих с Августом. Мы оставили в комнате вещи, и самаритянка повела нас в столовую, поскольку наступало время ужина. До столовой идти всего ничего, огромное помещение - все в тот день казалось огромным. Столов человек на триста, подходишь к стойке, собираешь в поднос первое-второе-третье, садишься, ешь. Не хватило, снова встаешь в очередь, снова ешь, уносишь с собой, что не доел. Так, наверное, может быть только в раю: совершенно разные люди стоят друг за другом в очереди, перемешанные как по расам, так и по исповеданиям. Сам я на тот момент скинхэд, причем горячий, не горжусь этим, стыжусь, наоборот. Но до стыда еще пока долгий путь. Драки в столовой случались, две-три большие произошли на наших глазах, но это было исключительные события.

Рвано вы как-то пишите, скачете с одного на другое.

Согласен, в какой-то мере учту. С другой стороны, как я могу рассказать о сущности переводчиков без заскоков в будущее-настоящее? Читающий будет просто лишен такой информации. Пока экспериментирую, автобиография - сложный жанр.

Может быть, это было одной из причин, что вас приняли? У них там толерантность, должно быть, к таким радикальным вещам? А вы наверно сказали, что вас преследуют из-за этого?
Вообще, интересно было бы узнать более подробное содержание того разговора...

Нет, Монк, скинхедом я был не внешне, а скорее идейно, поведенчески, об этом на интервью не говорил, это ж чисто личное. Общаясь с русскими людьми на русских форумах, вижу, что ничем в своих мировоззрениях не отличался от них, разве что был чуть радикальнее, но это дело темперамента всего лишь. Благодаря лагерям, я от всего этого избавился, у меня масса знакомых среди людей разных национальностей. Вот жена такая домашняя расистка, для нее сказать "черномазые твари" - раз плюнуть. Сразу интересуюсь: чем они тебе не угодили? Но она имеет право так говорить: очень давно ее вместе с бывшим мужем жестоко избили в собственном подъезде армяне. Она была к тому же беременной.
Я же стал интернационалистом благодаря еще и тому, что в лагере мы две недели сдерживали осаду местных нациков, тогда многое в голове поменялось.
Содержание первого интервью уже и не вспомнить. Но ничего особенного, чистая констатация фактов со стороны следователя. Дальше будет письменное интервью и полицейское интервью. Все они важны, но полицейское самое важное.
Насчет толерантности к нацизму. В то время Дания была чистой, как младенец, толерантная в хорошем смысле слова. Это с нулевыми к власти пришли либералисты, а с ними националисты. Именно тогда я понял, что из любой, даже самой хорошей нации можно сделать быдло. Сейчас датчане быдло.