Автор: Всеволод Глуховцев (vsevolod)
Лига посвященных или по ту сторону памяти
Что со мной? Я не знаю. Не могу уловить это «что-то» в текучих, призрачно-тревожных улицах, дворах, подворотнях моего города. Иду – и чувствую, что не столько иду, сколько меня ведет куда-то… даже нет, не ведет, а мы меняемся местами: город сам движется сквозь меня, и это сложное, очень сложное движение, и поступательное и вращательное, с легким покачиванием, город как бы надевает себя на меня, поворачиваясь точно так, чтобы я попадал в нужные проулки, арки в домах, тропинки среди зелени дворов…
Это оно. В который раз оно. И я…
…повернулся и открыл глаза.
Секунды три понадобилось мне на переход из сна в явь и еще миг – понять, что звонит телефон.
- Да! – я схватил мобильник, не взглянув на табло.
- Борис? – глуховатый голос.
- Нет, - я зевнул. – Это его покойный дедушка.
На том конце радиомоста усмехнулись.
- Рад, что ты не изменился, - молвил голос. – Мне это и надо.
Мрачноватый юмор – да, это мое. Фирменный стиль. Кому как не старому приятелю это знать.
С Вадимом Гариным мы знакомы с самых сопливых лет. Даже не могу вспомнить, как случилось это знакомство – Вадька был всегда, сколько я помню себя в родном дворе. Ну, он постарше, понятно, и поавторитетней. Вообще, парень был веский, внушительный, хотя и не заводила.
Того квартала старых домов, где мы жили, давно нет. На этом месте целый частокол высоток, уже не очень новых. Я каждый день езжу там: на работу, с работы… Где-то с год назад тоже вот так ехал, и неизвестно что дернуло, выскочил на ближайшей остановке, вернулся туда.
Все изменилось. Ну просто начисто. Ничего общего между взглядом и памятью. Я ходил, глазел, было грустно. И вдруг…
Вдруг, завернув за угол, наткнулся на знакомый дом. Хорошо помню его – два этажа; не то мастерская, не то склад, служебное, словом, строение. Жив курилка, надо же, годы обтекли стороной! Я стоял, смотрел, переполненный чувствами, суммы которых не мог охватить.
И вот теперь двое из прошлого гостят в моем настоящем: неказистое строение и Вадим Гарин. Редкие гости, но они есть. В квартале том я больше не бывал, а с Вадимом нечаянно столкнулись весной, дежурно посетовали, что почти не видимся… но, конечно, и мне и ему было ясно – годы рассеяли то общее, что между нами было. Я служу небольшим чиновником в мэрии, он пошел в науку. Психологию. Пишет диссертацию. Затянул с защитой, давно пора бы, да все дела, заботы…
- Кстати, - сказал он, - у тебя для меня нового материала нет?
- Нет, - я засмеялся. – Все то же самое. Изредка бывает, ничего нового.
На том и расстались. И вот он позвонил. Предложил встретиться. Я согласился.
***
Осенний денек поманил ярким полуденным солнцем и обманул: набежали облака, зашумели деревья под холодным ветром, вроде бы почудился мне запах недалекого дождя… Я шел, слегка поеживаясь и одобряя Вадима, назначившего встречу не на улице, а в небольшом кафе.
И чем ближе к нему, тем больше меня охватывало странное предчувствие. Вышел я совсем легко, беззаботно, предвкушая болтливый вечерок за кружкой пива – Вадим ведь так и сказал:
- …посидим, вспомним старое… Знаешь, чем дальше, тем сильнее тянет к тому времени… - и наговорил такого, что меня проняло, тоже многое вспомнилось, разбередило душу… И я полетел на крыльях ностальгии.
Но где-то на полпути крылья отяжелели, я задумался, шаг стал тягучим, будто воздух вокруг меня загустел. Сперва не понял, а потом дошло: а ведь Гарин чего-то не досказал. Не в старой дружбе тут дело. То есть, не только в ней.
«Ты не изменился, - сказал он. – Мне это и надо». Тогда я пропустил эти слова мимо ушей. А теперь уловил в них суть. Что ему надо от меня?..
Я самый рядовой человек. Про таких говорят: среднестатистический. С каких сторон не взгляни – с социальной, с антропологической – в самой середине лестницы. Но…
Но я-то смотрю не со стороны. И знаю то, чего не знает никто. Ну, почти никто.
Я вижу поразительные сны. Не часто, но регулярно. А точнее говоря, несколько раз в год я вижу один и тот же сон. Он куда ярче и сильнее обычных, после него я целый день хожу как зачарованный, берегу в себе картины моего мира, можно сказать, нянчусь с ними, как скупой рыцарь с сокровищами. Один раз только и поведал об этих видениях – именно Гарину как психологу. И к своему разочарованию услышал, что дело это самое рутинное, науке давно известное… и т.д.
Вадим меня огорчил, но не переубедил. Просто я совсем замолчал на эту тему, не делился ни с кем, переживая дивные ночные зрелища про себя.
Этой ночью они вновь пришли ко мне.
Все мы задним умом умные. Лишь на подходе к кафе моя задумчивость разродилась догадкой: между сновидением и звонком Вадима есть нелогичная, но совершенно точная связь. Какая?.. А вот сейчас и узнаем! Вот он, вход. Я открыл дверь.
***
И тут же угадал отмашку справа. Гарин сидел за столиком, ждал меня.
Я прошел, сел. Дар речи у меня отшибло, я молча смотрел, сознавая, что это не очень-то корректно, но… Он криво усмехнулся:
- Ну, что скажет твой знаменитый черный юмор?..
Я лишь пожал плечами.
За эти полгода он страшно изменился. Можно сказать, осталась от него половина прежнего. Похудел, постарел, осунулся, глаза больные, загнанные…
- Вот так, - сказал он, дав понять – вводная часть закрыта, переходим к главной. – Что будешь? Я, кстати, спиртного ни-ни. Даже пива. И не уговаривай.
- Тогда и мне незачем.
Взяли какие-то легкие закуски, кофе, чай по вкусу.
- Поговорим, - начал он.
…как водится, первых звоночков беды, прозвучавших полгода назад, он распознать не смог. Лишь удивился: отчего от весенних неба, солнца, птичьих криков, луж, ручьев ему стало так пронзительно печально, потянуло неведомо куда… и вспомнилось дальнее-дальнее детство, отодвинутое в самый глухой угол памяти.
Я слегка вздрогнул, когда он сказал, что его потянуло в наш бывший квартал. Какое совпадение!.. Так же, как я, Вадим бродил по нему, не узнавая ничего, и точно так же узнал неказистое строение, необъяснимо уцелевшее среди изменчивого мира.
Сказав так, Гарин пристально взглянул мне в лицо. И похоже, прочел в нем нечто для себя. Но говорить пока воздержался.
- Вот так, - произнес он. – Стою, вспоминаю и не могу отделаться от мысли: а ведь это я прощаться пришел. С детством, со всем прошлым своим, со всем белым светом…
Увы, это не обмануло. Дни шли, он не просто затосковал, а стал ощущать слабость, заметно ухудшилось самочувствие. Какое-то время он старался этого не замечать, хотя сам себя – да еще психолога! – конечно, не обманешь. И настал день, когда он с тяжелым сердцем, с гнетущим чувством пошел к врачу.
- Ну что, - Вадим оттянул воротник и повел шеей так, точно за воротник ему насыпалась какая-то труха, - наверное, не надо объяснять диагноз…
Я медленно покачал головой. Не надо. Короткое страшное слово – когда-то нейтральное, но ставшее страшным; тот случай, когда второй смысл вытеснил первый. Иные это слово стараются вовсе не упоминать, как бы набрасывая смысловую накидку, говорят: «онкология» - это им кажется не так страшно.
Врачи не стали скрывать, что ситуация серьезная. Конечно, говорили они, надо лечить и будем лечить, но…
- Но я-то все понял, - жестко бросил Вадим.
- Постой! – воскликнул я. – Подожди, как же так…
- Да вот так. Нет, теперь ты постой, послушай. Самое интересное только начинается.
***
Незадолго до этих событий научный интерес привел психолога Гарина в стационар для душевнобольных, где исследователь нежданно-негаданно наткнулся на уникального пациента, которым в лечебнице даже как бы гордились. Анамнез у него был детективный: найден на улице в полубессознательном состоянии, передан в полицию… ну, а далее, по цепочке до дурдома, извините за выражение. Со временем рассудок к нему вполне вернулся, но не вернулась память.
Странно, нелепо, даже дико! – человек все знает, все понимает, прекрасно общается с окружающими… и ничего не помнит. Словно он с нормальным разумом, словарным запасом, социальной адаптацией – вынырнул из тьмы небытия. Ну и время от времени сильнейшие головные боли с впадением в депрессию и тяжелыми выходами оттуда.
Но это не главное.
Самое поразительное, по словам врачей, что этот субъект без роду, без племени и без имени обладал невероятными способностями. Мог, искоса глянув на человека, тут же сказать о нем всю правду. Ну, всю-не всю, но точно называл то, что человек сроду никому не говорил, вплоть до болезней и тщательно скрываемых неприятных фактов биографии. На вопрос, как это у него получается, кратко отвечал: «вижу» - и все тут. Одной санитарке, мрачноватой и неприветливой, он при случайной встрече кинул:
- А сын-то твой жив-здоров. Только далеко. Женат. Дочь.
И тетка побледнела, позеленела и чуть не грохнулась в обморок.
Слово за слово, выяснилось, что много лет назад, она, родив без мужа, отказалась от ребенка, спустя годы раскаялась и жила под гнетом тяжкого греха, держа все в себе. И вдруг этот сумасшедший абсолютно безошибочно вытряхнул ей душу наизнанку, на всеобщее обозрение…
Когда Вадим впервые услышал о феноменальном больном от заведующего отделением, то не поспешил поверить, хотя заведующий никак не был похож на сказочника. И на иронический прищур пришлого коллеги ответил не менее иронической ухмылкой:
- Хотите убедиться? Пойдет, как материал для диссертации?..
Разумеется, Гарин не мог упустить такой случай. Поверил-не поверил, но перед встречей на всякий случай психологически «закрылся», профессионалу это нетрудно.
Больного привели. Вадим увидел высокого бледного мужчину лет сорока с лишним. Если б не эта бледность да не больничная одежда – ни за что не скажешь, что перед тобой человек из обители безумцев. Спокойный взгляд, отличная осанка, изящные манеры… Сел напротив гостя, взглянул, усмехнулся:
- Постарались…
- Постарался, - подтвердил Гарин.
Разговор не получился. Пациент насупился, сам ничего не стал говорить, на вопросы отвечал кратко, сухо, а затем с раздражением объявил, что разболелась голова, он устал, хочет прилечь… Пришлось увести его в палату.
***
Вадим прервался, откашлялся, глотнул чаю.
Я заметил, что он разволновался, хотя до того держался превосходно. Да и сейчас лишь рука чуть дрогнула, когда ставил чашку на стол. Но все же я это заметил.
- Вот так, - зачем-то сказал он и продолжил.
Когда в страшном диагнозе сомнений не осталось, у Вадима вдруг блеснула невероятная, отчаянная мысль. Мысль последней надежды! – так выразился он сам.
Встретиться с тем больным. И уже не закрываться, а напротив, распахнуться без остатка, до донышка! – и будь что будет.
Конечно, трезвым разумом Гарин понимал, что эта идея… ну, как бы сказать помягче… Но утопающий хватается и за соломинку, а Гарин был ведь не просто утопающий, а психолог, знавший, что трезвый разум способен постичь лишь часть закономерностей мира, и что иной раз какой-то на редкость нелогичный шаг внезапно решает казавшуюся неразрешимой проблему.
Он отхлебнул еще чаю – быстро, нервно, рука дрожала сильней.
- Ну и что ты думаешь? – сказал он, пряча за усмешкой нечто такое, отчего и меня подхватило необъяснимое волнение, и я тоже торопливо глотнул кофе…
Гарин добился от лечебницы встречи с пациентом наедине. Из уважения к науке администрация пошла навстречу.
Два человека оказались в комнате глаза в глаза. И Вадим понял, что его читают как открытую книгу. Но он этому был рад.
- Вот видите, - вымученно выдавил он, - мы поменялись ролями. Прибегаю к вам как к надежде на чудо…
- Вижу, - сказал тот спокойно.
…Вадим схватил чашку, жадно выпил остатки чаю.
- И вот тут, - сказал он, - вот тут меня точно обожгло! Я понял, что он не только может скрытые мысли разгадывать, но вообще видит в этом мире то, что никто вообще не видит!
Надежда вспыхнула сумасшедшим пламенем. Психолог ощутил, что в него точно силы влились. Неужто чудеса еще живут в нашем мире?!
И больной странно изменился, во взгляде промелькнула незнакомая искорка.
- Постойте, - молвил он с видом человека, вдруг увидевшего ниточку, ведущую к разгадке, - слушайте… А с чего у вас все началось?
Вадим стал добросовестно припоминать. Когда впервые он ощутил сумрачное дуновение?..
И память властно и бесповоротно вернула его в тот весенний день, когда он, мучимый тоскливой мутью, неизвестно зачем забрел в квартал исчезнувшего детства. Да! Это и был первый призрак болезни, неузнанный, неразгаданный в ежедневной суете…
И Гарина словно сорвало со всех якорей, пациент – парадокс! – вынужден был успокаивать его: «Тише, тише, да успокойтесь же!..»
- …но я, понимаешь, я в самом деле увидал свет в конце тоннеля!
Вадим говорил мне это яростным шепотом, сильно нагнувшись над столом. И он меня заразил душевным жаром, я ощутил, как флюиды плеснули в меня, и моя память вздрогнула, ожила, пошла знакомыми путями…
Черт возьми! Почему и меня и его привело к единственному уцелевшему от нашего двора зданию, прямо-таки носом ткнуло обоих?!
Разгадка забрезжила во мне, еще невразумительно, отдаленной вспышкой, вроде зарницы на исходе лета. Но она была! Я это понял безошибочно.
Глаза Вадима лихорадочно блестели. Рот кривился. Слова летели метелью:
- …со мной случилось что-то невероятное, но и с ним тоже…
Чем дальше психолог описывал свое появление у двухэтажного здания, удивляясь тому, как легко подробности выпрыгивают из забвения – тем заметнее росло волнение больного.
- Постой… постой… - невольно перейдя на «ты», забормотал он, как человек, неожиданно разбуженный в пустой комнате и постепенно соображающий, где же он, - послушай…
И в его прошлом, залитом чернильной тьмой, сверкнуло подобие далекой молнии.
- Здание… - точно в бреду произнес он. – Здание, двухэтажное… неужели?!
Он разразился сбивчивой, воспаленной речью, но Вадим хватал суть на лету.
Прошлое! Больной уже и не надеялся его вернуть. Оно было отсечено наглухо, заблокировано, и никакого ключа к нему близко не предвиделось. Но вот пришел психолог Гарин со своим отчаянием, открылся нараспашку; пациенту не составило труда увидеть то самое здание…
И монолит тьмы треснул.
Правда, больной не понял, при чем тут этот двухэтажный дом. Но ни одной секунды он не сомневался, что этот дом был в его жизни. Истина ослепила, оглушила его как взрыв сверхновой звезды: вот оно! Здесь и кроется разгадка его таинственной и трагической судьбы!
Я прекрасно понял, как он пережил это. Ибо я пережил то же самое.
***
Вадим оборвал речь на полуслове. Секунд пять мы молча смотрели друг на друга.
- Понимаешь, о чем я?.. – прошептал он.
Я кивнул.
Лицо пациента пылало. Он вскочил, сел и вновь вскочил.
- Я вижу! – хрипло сказал он. – Я знаю!..
Теперь Вадим вколачивал это в меня – и все слова входили точно в цель.
Больной увидел: он и психолог есть части одного целого. Два слагаемых, создающие критическую массу. Если они вдвоем подойдут к двери странного здания, над которым не властны годы, откроют эту дверь…
Вадим слушал эти невероятные слова и сознавал их сокрушительную правоту. Весь его жизненный опыт, весь здравый смысл – все сдуло вмиг. Огромный мир свелся к одной двери, к грани между известным и непознанным. Он видел эту дверь, она вырастала из его памяти, воплощалась в физическом пространстве, прямо здесь, в комнате… Гарин сознавал: гениальное безумие опрокидывает привычное пространство, он уже готов был ощутить, как рука касается дверной ручки…
А мне пришлось убедиться, что для этого гениального безумия и время не преграда. Оно сплелось в тугую спираль, и в одной точке сразу оказались и Вадим, и неизвестный мне затворник из лечебницы, и мой собственный спонтанный визит в прошлое, и сны, где меня вело куда-то, но так и не доводило…
И все сошлось. Вспыхнул дивный магический свет, и я увидел, что мы трое совпали, как волшебный паззл.
- Ну?! – Вадим схватил меня за руку. – Понял?
Я кивнул.
- Ага! А я еще тогда подумал: вот эти сны, о которых ты говорил так красочно, а они не из той же партии?..
Сны! Я и город в странном ритме, когда не столько ты идешь, сколько пространство владеет тобой, надвигается, совершая сложные движения, как бы колдуя с пространством, волнами нагоняя его на меня, упорно подгоняя ко мне какую-то одну точку…
- Да, - сказал я. – Теперь да. Никаких сомнений.
Вадим помолчал. И сказал:
- Ты с нами?
- С вами?
- Да. Он у меня. Ждет. Мы смогли выбраться оттуда. Ты с нами?
- Да. Конечно. Да!
***
Облака сбились в тучи. Холодный ветер налетал порывами. Мир стал тревожным. Он будто подгонял нас, замерших перед последним шагом. Вернее, первым. Первым шагом в неведомое.
Не знаю, как им удалось перехитрить персонал клиники. Но факт есть факт: вот он, этот человек, высокий, бледный, нескладно одетый в куртку и брюки не по росту, в старых кроссовках… Он почти не взглянул на меня, когда Вадим представил нас друг другу. Да и я, признаться, на него.
Я смотрел на дверь. Грубая железная дверь – даже она, казалось, чудом сохранилась от тех времен, сейчас такую и не встретишь… То, что сейчас владело мной, не назвать мыслями. Я переживал истину прямо, без посредников в виде рассуждений и выводов. Ветер делался все сильнее, безжалостно рвал листья с ветвей… Но я не замечал – незримый купол истины накрыл меня, и мне казалось, я слышу ее голос, как слушают дальний гул, прижав к ушам морские раковины.
Трех разных людей разными путями привело к этой двери. Какие-то силы мироздания должны были свернуться и вывернуться таким образом, чтобы мы трое, люди, каждый по-своему отмеченные знаком судьбы, собрались здесь, составив критическую массу чуда. И?..
И нечего тянуть.
- Ну что, - сказал я, стараясь быть спокойным, - идем?
- Постой, - странно чужим голосом произнес Вадим.
- Что? – обернулся я.
И увидел, как из глубин ветровки Гарин вынул маленький – «дамский», как сказали бы раньше – пистолет.
Я вытаращил глаза:
- Ты… чего это?!
- Да вот так, - очень буднично сказал Вадим. – Приобрел. Нелегально, ясное дело. Думал: когда совсем уж никуда… когда станет ясно, что надежды никакой, не буду ждать. Сам распоряжусь.
- А сейчас? – неожиданно спросил наш безымянный спутник, кивнув на оружие.
Лицо Вадима затвердело.
- На всякий случай, - после паузы проронил он. – Ладно, пошли.
Ничего себе всякий случай… - огорошенно подумал я, но думы эти были запоздалые. Все, Рубикон пройден! Вадим взялся за ручку, потянул дверь на себя…
Что мы увидели? Да ничего особенного. Коридор хозяйственного типа, полутемный, с высоким потолком. Множество дверей. И тишина. Тягостная, нехорошая тишина – словно за всеми этими дверьми, во всем этом доме никого нет.
- Ну? – спросил я.
Гарин пожал плечами, опустил руку с пистолетом. А вот третий забеспокоился. Он завертел головой, озирая потолок, и мучительное припоминание выразилось на его лице.
- Постойте, - пробормотал он. – Неужели… Ах ты, дьявол…
- Брось оружие!
***
Я резко крутанулся на месте.
Откуда они взялись?!
Меж нами и входной дверью стояли двое в черном. Ну, то есть все в черном! – включая облегающие шапки-маски с прорезями для глаз. Оба двуручным хватом держали стволы, нацеленные на нас.
- Брось оружие, - повелительно повторил один.
Глупость в такой момент – но меня посетила мысль, что эти двое слишком изящные, слишком хрупкие для такой работы, прямо трансгендеры какие-то… Ну конечно! Вон тот, слева, конечно, это женщина…
- Бросаю, - тускло сказал Вадим.
И тут время колдовски загустело.
Я увидел, как рука Вадима, вместо того, чтобы бросить пистолет, страшно медленно стала подниматься, а указательный палец начал нажим на спусковой крючок. И в позах тех двоих нечто неуловимо изменилось, они стали как позы хищников в последний миг перед броском, несущим смерть, только вместо лап, когтей и зубов – руки с пистолетами.
Ослепительно полыхнули вспышки выстрелов.
Я смотрел на Вадима, и видел, как он обмяк, точно вдруг в его теле пропали кости. Но краем глаза успел заметить и то, как припадочно дернулся пациент…
Обалдев, я разинул рот – но рот и нос мне ловко захлопнула мягкая ткань с резким больничным запахом, и я потерял сознание.
***
Очнувшись, несколько секунд я с недоумением смотрел в белый потолок, силясь сообразить, где я, что со мной?.. Понял, наконец, что лежу в незнакомой комнате, сделал движение встать, но лишь нелепо дернулся, отчего тупая боль прошлась по левой руке.
И руки и ноги мои были плотно зафиксированы.
- Ага, - произнес приятный мужской голос где-то за моим изголовьем, - очнулся… Ну что ж, вот и славно.
Я услышал скребущий звук, увидел, как рука в рукаве из тонкой бежевой кожи поставила рядом с моей кроватью стул, а затем на него уселся и сам обладатель бежевой куртки щегольского фасона.
Это был полноватый, лысоватый мужчина лет под пятьдесят, самой заурядной наружности. Смотрел он на меня с дружелюбной улыбкой.
- Поговорим, Борис Сергеевич, - произнес он утвердительно.
- Где?.. – прохрипел я и откашлялся. – Что все это значит?
- Где – неважно, а что значит – сейчас объясню.
- Кто вы?
Он ухмыльнулся.
- Кто я? Да как сказать… Назвать можно по-разному, и все будет более-менее близко к сути. Смотритель? Надзиратель?.. Выбирайте, как вам больше нравится.
Тон незнакомца был столь же дружелюбен, что и его взгляд и улыбка.
- Смотритель, значит… - я попробовал еще раз рыпнуться, но без толку, конечно. – Станционный… Надзиратель! Над кем надзираете-то?
- Над памятью вашей, - прозвучало веско. – Не верите? Понимаю. Ну что ж, придется разъяснить. Видите ли…
Он внятно, спокойно, детально рассказал такое, что я в обычных условиях счел бы выдумкой для юных умов, жаждущих таинственной романтики. Счел бы! – только вот условия, как видите, были совсем не обычные.
Вам – говорил он – должно быть, и в голову не приходила мысль, что память далеко не то, что вы привыкли о ней думать. Вот спроси вас: что такое память? Вы и скажете, что это хранилище жизненных впечатлений. Так?.. А вот и нет.
Память – это редукционный механизм. Если хотите, фильтр. На самом деле мир куда больше и сложнее, чем представляется обычному человеку. В нем больше измерений пространства-времени, соответственно и причинно-следственные связи более изощренные, нелинейные… Вообще, этот мир и его отражение в человеческой душе – удивительная живая ткань, волшебный многомерный ковер с роскошными узорами, такой живой космос, предоставляющий его обитателям необъятные возможности. Тридевять небес!
Прекрасно? Замечательно?.. Да опять же не очень. Беда в том, что к этим возможностям большая часть человечества морально не готова, как не готов ребенок к управлению автомобилем. Посади его за руль, и… Вот и рядовому человеку дай все его возможности – и конец света. Поэтому мы…
- Мы? – резко перебил я. – Кто мы?
- Мы это человечество второго уровня, - спокойно разъяснил смотритель. – Лига посвященных, если хотите.
Среди миллиардов людей живут и делают свое дело сверхлюди. Их немного, но не так уж и мало: чуть меньше, чем один на сто тысяч. Эта пропорция одна и та же во все времена, стало быть, сейчас таковых на планете тысяч сорок-пятьдесят. Ими, разумеется, насыщены администрации и правительства ведущих держав, причем люди эти не публичные, всегда пребывающие в тени. Но и среди рядовых граждан действует сеть Лиги, включающая в себя узловые базы, замаскированные под самые обычные помещения.
На этих словах я зло рассмеялся:
- Мог бы догадаться!..
- Вряд ли, Борис Сергеевич, - серьезно возразил собеседник. – Вряд ли. Если бы не этот… пациент…
Владея генными технологиями, Лига жестко фиксирует геном человека первого уровня в определенной стадии: отдельные части ДНК отключены таким образом, что память блокирует поступление в мозг примерно семидесяти процентов информации. Привычная нам земная жизнь – это менее трети всего реально происходящего с нами, прочее отсекается памятью. Проще говоря, забывается.
Я кивнул, насколько позволяла унизительная поза. Дальнейшее мне было ясно, и слова члена Лиги только подтвердили это.
Конечно, генетический контроль не может быть абсолютным. Случаются проколы. У иных рядовых внезапно включаются изолированные участки ДНК, и этот человек с изумлением видит, как перед ним развертываются сказочные тридевять земель…
Так и произошло с будущим пациентом психлечебницы. Он заглянул туда, куда заглядывать ему было не по чину. Совершенно неожиданно для себя. Он был потрясен, ошарашен, испытал ни с чем не сравнимый восторг…
И разумеется, тут же попал в поле зрения Лиги, давно готовой к таким случайностям.
- Вы сделали с ним… - я не договорил.
- Примерно то же, что сейчас с вами, - был ответ. – Примерно. Но произошел еще один досадный промах. Не довели дело до конца, ослабили контроль, и он сумел вырваться. Да, бывает и такое.
Спору нет, Лига вскоре исправила промахи, обнаружив беглеца в психушке, со стертой памятью и причудливо сохранившимися сверхспособностями. Опасности для человечества № 2 он не представлял, зато в чью-то сверхчеловеческую голову пришла идея использовать его как живца. Необычный дар больного подобно магниту мог притянуть к нему тех рядовых, кто также мог быть близок к роковой границе, к выходу за пределы отфильтрованной памяти… И затея сработала! События не сразу, постепенно, но неуклонно сложились в узор, в конце концов безошибочно приведший сразу троих к нужной двери.
Я вновь попробовал шевельнуться, бегло подумав, что это ведь случайная детская близость к базе Лиги разбередила что-то в нас с Вадимом, пробудила смутные отзвуки настоящего мира… М-да. Но если они так поступают с каждым, потенциально способным на большее…
Он легко прочел мои мысли.
- Можете не волноваться, Борис Сергеевич. Больше мы так не ошибемся. Вы просто-напросто забудете все это, а в остальном будете себе жить-поживать да добра наживать.
- А они? – я указал взглядом как сумел, вверх и влево, но визави меня понял.
- Те двое… - он сделал паузу. – Ну, что же тут сказать… Думаю, вы меня понимаете. Все равно ведь жизнь для них была обузой.
- Ах ты… - я чуть не задохнулся. – Гуманисты!
Во взгляде собеседника что-то необъяснимо изменилось.
- Сложная тема, - молвил он. – Сложная… Не знаю. Одно могу сказать точно: смерть их была почетная. Солдатская. В бою. Мы это ценим. Рыцарские традиции для нас святы.
Я ничего не успел даже подумать, ибо он стал меняться. Прямо на моих глазах. Исчезла добродушная округлость, втянулось брюшко, раздвинулись плечи, обрисовались под курткой выступы мышц… а лицо неузнаваемо преобразилось в резкий лик то ли терминатора, то ли гладиатора.
- Это взрослые игры, Борис Сергеевич, - сказал он.
- А-а, вот оно что… Ну, а зачем же тогда со мной все эти разговоры, если я должен все позабыть?!
Атлет усмехнулся.
- Психология, верьте-не верьте. Иной раз так хочется высказаться…
- Ах, психология, значит…
- Точно так. Что ж, Борис Сергеевич, поговорили, и будет. Прощайте. Больше не увидимся. Точнее, не узнаемся.
Я собрал все силы, напрягся, рванулся…
***
…черт!
Я проснулся и долго лежал, тупо пялясь в потолок.
Опять. Опять, опять, опять… Что со мной? В последние месяцы я часто просыпаюсь с твердым чувством: во сне со мной было что-то исключительно важное, но никогда не могу вспомнить, что – сколько ни мучаю память. Хоть ты тресни!
Я полежал, зевнул и встал. Пора на работу.
Я мелкий клерк в городской администрации. Ездить на службу предпочитаю автобусом – так спокойнее, чем баранку крутить. Маршрут пролегает мимо квартала, в котором прошло мое детство, но проезжая, я смотрю равнодушно: ничего не осталось здесь из прежнего. И никого. Я давным-давно растерял всех прежних друзей. Где они? Куда разбросала их жизнь?..
Понятно, у меня ответов нет. Да и не вопросы это вовсе – так, грусть без сожаления. Вот и сейчас, проезжая мимо, я покосился на чужие, ни о чем мне не говорящие дома… и не понял, отчего вдруг вспомнил одного из тех ребят моих далеких дней, с которым не помню когда и виделся, да признаться, и не вспоминал о нем. Да жив ли он вообще?..
От этой мысли стало как-то особенно не по себе.
Какое-то время я ехал и недоумевал: чего ради со мной такое ни с того ни с сего?.. Нет, диковинная все-таки штука память! Не может вспомнить то, что было только что, а другое выдергивает из забвения через годы…
- Выходите на следующей?
Неприятный женский голос выдернул из раздумий меня самого. Я вздрогнул, очнулся. Точно, пора выходить.
- Да, - я протиснулся к двери. Мутные мысли исчезли – впереди рабочий день, один из многих дней одной из многих ничем не примечательных человеческих жизней.