Пятьдесят


“В мире есть две вещи –
Долг и Служение, и как же
будет счастлив тот самурай,
для которого они сольются
в одно неописуемое и
неделимое целое”
Акира Мифуна Ниятсу,
самурай клана Нокотоми,
XVII-ый век.


Светлым и теплым утром пасхального воскресенья начальник департамента земельных ресурсов города N, Арсений Серафимович Алконостов спускался по ступеням центрального храма к своему лексусу. Шофер Алконостова, Савелий Петронов уже распахнул правую заднюю дверь машины и с радушной улыбкой на губах развернулся на каблуках к своему шефу. Сделал он это уверенным плавным движением и от густо тонированных, очень толстых, со светоотражающим покрытием, стекол по ступеням храма пробежала веселая стайка быстрых солнечных зайчиков. Один из зайчиков угодил в глаз полицейского из всенощного наряда, что неспешно и сонно прохаживался возле главного храмового входа, и тот быстро зажмурился, а затем протер глаз кулаком и сладко зевнул. Погода стояла прекрасная, очень теплая, а в праздничной атмосфере не чувствовалось даже и малейшего движения воздуха.
На липах, высаженных на противоположной стороне улицы, которые стояли сейчас там словно юные весенние дамочки, одетые в легкие зеленые платьица и в нарядные белые чулочки свежей побелки, не трепетал ни один листочек, не качалась ни одна веточка. Все вокруг казалось таким благостным, таким спокойным и тихим, а потом произошло неописуемое, несоразмерное и отвратительное в своей несообразности общей праздничной атмосфере, событие.
Из толпы празднично одетых, чисто вымытых и аккуратно причесанных простых людей, которых всегда так много бывает возле храмов после только что окончившейся пасхальной всенощной службы, выбежал бывший инженер, а ныне престарелый городской бомж Дикобразов. Он стремительно бросился в ноги Алконостова, обхватил его колени руками и, пачкая слюною дорогую итальянскую полушерсть, страшно выворачивая наружу грязные и красные, словно бы воспаленные бесконечной бессонницей веки, хрипло, но вместе с тем и мелодично, как бы нараспев, прокричал ему снизу вверх:
- Вы вечно молитесь своим богам, и ваши боги все прощают вам!
Все это случилось настолько быстро и неожиданно, настолько не вязалось с праздничным духом светлого пасхального воскресения, что шофер Петронов и полицейские из праздничного патрульного наряда растерялись и замешкались, правда, ненадолго, а всего лишь на какую-нибудь минуту или скорее даже на пару-тройку десятков секунд. Шофер Петронов от удивления даже чуть приоткрыл рот и слегка округлил глаза.
Сцена вышла и вправду нелепая, и вот почему.
Дело в том, что Алконостов был подтянутый, регулярно бегающий по утрам старик, с аккуратной седой стрижкой сложенной в такую как бы полувоенную прическу, а Дикобразов, как и все регулярно питающиеся с городской свалки бомжи, был безобразно толстым, обрюзгшим и абсолютно лысым. И плюс, конечно, исходящий от Безобразова тяжелый запах городской свалки, который был чувствителен всем присутствующим даже на значительном от него удалении.
Неудивительна поэтому была и абсолютно неосознанная, механическая реакция Алконостова – он попытался освободиться от захвата Дикобразова, для чего уперся в его плечи твердыми сухими кулаками, а затем попытался сделать шаг назад. Однако тот словно бы ждал от Алконостова такой реакции и только сильно усилил захват его коленей, и крепче прижался к ним всем своим рыхлым, обрюзгшим телом.
В результате Алконостов не удержался на ногах и завалился на ступени храма спиной вперед, и только после этого очнулись, наконец, и шофер Петронов и полицейские из праздничного наряда. Они бросились к Алконостову, пинками и громкими криками отогнали от него Дикобразова, а затем осторожно подняли пострадавшего, свели его по ступеням храма и аккуратно усадили в лексус.
При этом шофер Петронов легонько похлопывал своего шефа по плечам и спине, как бы сбивая с нее невидимую пыль. Это была ненужная суета, так как коммунальные службы всю ночь мыли храмовую лестницу со специальными немецкими порошками, и она была на тот момент абсолютно чистой, можно даже сказать, что она сверкала своей чистотой, так как ступени храма были облицованы гладким белым камнем “под мрамор”. Вероятно, Петронов как бы извинялся этими осторожными хлопками за свою служебную нерасторопность, ведь он был не просто шофером, а еще и личным, очень доверенным телохранителем, и порученцем по разного рода делам деликатного, а порою и щекотливого свойства, а полицейские из праздничного наряда тогда словно бы помогали ему, поддерживая Алконостова под локти.
Пока празднично одетый народ шумел и волновался у храмовой лестницы, страстно, возмущенно, но и не без некоторого удовольствия обсуждая только что случившееся происшествие, бомж Дикобразов скрылся в толпе.

Длинные предложения замедляют возникновение образов. Сначала нужно пропустить текст через осознанное восприятие, а затем уже представить. Не надо так )))

Завалиться спиной можно только назад...

Речь шла о направлении от храма, видимо.

Ну я как бы понимаю, что современники мыслят такими как бы короткими опциями, как бы такого эсэмэсочного формата, такого вроде бы айфонного что ли типа, но подстраиваться под это не намерен (с чего бы в самом деле?) Я-то мыслю длинными.

Да спорно. Ну заменю на "опрокинулся на спину".

Да какая разница? К храму, от храма. Сейчас это не имеет значения.

Позднее в центральном полицейском управлении города N на него был составлен протокол об административном правонарушении. Дикобразова в городе знали многие полицейские, так как он частенько совершал ночные налеты на мусорные контейнеры у дорогих гостиниц, ресторанов, кафе и прочих заведений, расположенных в центральном районе города N, потому что, несмотря на свой диабет и даже несмотря на свой в общем-то почтенный возраст, до сих пор очень любил сладкое.
Во время этих налетов он наводил в аккуратных, почти европейских контейнерах центральных городских заведений страшный беспорядок, роясь и копаясь в них подобно мифическому библейскому то ли левиафану, то ли бегемоту. По этой причине его часто доставляли как раз в центральное отделение, но только потому, что просто не могли его туда не доставить, а доставив его туда, полицейские сталкивались со множеством проблем бытового характера, так как не могли долго держать там из-за ужасного запаха который проистекал не только от свалки, но и от ужасной привычки Дикобразова мочиться прямо в штаны. По этой причине, как правило, составив требуемые законом протоколы, его быстро отпускали восвояси.
В общем, полицейские из центрального управления знали Дикобразова, да знали, причем отлично, но никто из них, и никогда не стремился его искать и жестоко наказывать, так как от центра города N до городской свалки было километров двадцать по абсолютно разбитой колесами мусоровозов второстепенной трассе, бомжей там обитало великое множество и организация поисковых мероприятий в таком месте была делом неприятным и хлопотным, и плюс запах, конечно.
Этот ужасный запах мог за мгновенье пропитать служебную униформу полицейского, причем всю ее – прямо от козырька фуражки до кончиков служебных ботинок и после этого избавиться от него уже не было никакой возможности, против этого запаха не помогали ни флаконы вылитого на форму одеколона, ни тщательная домашняя стирка. Форму же выдавали полицейским только раз в два года, а жить такое долгое время с запахом Дикобразова никто из них не хотел.
И вот, в тот же вечер, административное дело тихо легло под сукно стола дежурного по отделению, как бы до выяснения дальнейших обстоятельств. Начальник центрального полицейского управления знал Алконостова лично и был уверен, что тот не станет ворошить это дело, так как, на его взгляд, оно не стоило выеденного яйца, которыми питался этот проклятый Дикобразов на своей свалке. Полицейский начальник прямо так и пошутил в телефонном разговоре с дежурным по отделению офицером полиции, и они оба тогда громко и долго смеялись этой шутке, настолько в тот момент она показалась им остроумной и меткой.

Всего лишь два предложения, но сколько править! А лучше всего - разбить, удалив повторы.
Но раз вы не намерены, то и не надо.

Ну почему же сразу "не намерен"? Править как раз намерен. Вы просто не поняли. Я не намерен подстраивать свой стиль под способ мышления современных потребителей лит. инфокорма. А править я намерен. Очень даже намерен.

Вернемся, однако, в то светлое и теплое утро, к Алконостову, прямо в салон его черного лексуса. Как только начальник департамента земельных ресурсов оказался внутри, Петронов быстро занял свое место за рулем, тронул машину с места, и, не оборачиваясь назад, произнес:
- Вот же бывают еще вонючие козлы на белом свете…
Запах Дикобразова, действительно остро чувствовался сейчас в салоне, что только добавляло всему случившемуся нелепости и вопиющей несообразности. Алконостов спокойно сидел на заднем сидении, и по его сдвинутым к переносице бровям было видно, что он напряженно о чем-то размышляет.
А подумать здесь было о чем. Алконостов начинал свою карьеру еще при безбожной советской власти, инструктором по библиотечному делу при одном из райкомов ВЛКСМ и достиг своего нынешнего состояния только благодаря незаурядному уму, настойчивости и глубинному знанию людей. Он был уверен сейчас, что вонючие козлы козлами, а просто так, ни с того ни с сего, ни один бомж не кинется на начальника департамента земельных ресурсов. Во всем событии, несмотря на его внешнюю карикатурность, Алконостов сразу рассмотрел некий знак, такое как бы едва заметное, и ясное только ему предупреждение. Поэтому он сказал Петронову:
- Свези меня в офис, Савелий. Праздничный обед отменяется.
- Арсений Серафимович, да ведь это же ерунда, да зачем же вы так сразу праздничные обеды отменяете…- начал было Петронов заискивающим, извиняющимся голосом.
- Не умничай,- коротко оборвал его Алконостов.- Вези в офис.
- Есть,- коротко, по-военному, ответил Петронов.
У подъезда управления земельными ресурсами Алконостов приказал Петронову ехать разговляться, но не очень, и на всякий случай быть на связи, а сам прошел в вестибюль и направился к турникету. С другой стороны турникета тут же с криком “Христос воскрес!” подбежал раскрасневшийся и расхристанный охранник, и Алконостов только окинув его беглым взглядом, понял, что тот уже не только вкусил тела, но и выпил, так сказать, крови, а потому только быстро кивнул на это восклицание, пробормотал: “воистину так” и быстро прошел к лифту.
Рабочий кабинет Алконостова располагался на пятом этаже управления и вместе с подсобными помещениями занимал его весь. Роскошная, скрытая от глаз обычных посетителей и доступная только ближайшим сподвижникам да почетным клиентам, приемная начиналась прямо у дверей лифта. Сейчас там было пусто, только на столе секретарши стоял поднос с пустой бутылкой из-под испанского ликеру, двумя грязными бокалами и надкусанным с двух сторон, с четкими отпечатками ровных зубов и слишком яркой губной помады, куском бисквита. Разглядев все это на ходу, Алконостов поморщился – он не терпел разного рода грязных бокалов и надкусанных алыми ртами бисквитов, а после сегодняшнего происшествия все это показалось ему вдвойне неприятно и омерзительно. К тому же он до сих пор ощущал тошнотворный, исходящий от его коленей запах городской свалки.
Пройдя в кабинет, Алконостов первым делом освободился от пропитанного запахами Дикобразовым пиджака, сначала ослабил, а потом и вовсе сорвал с себя галстук, вынул из бара (не глядя, наугад) какую-то пузатую бутылку и налил себе полный стакан. В бутылке оказался недурной коньяк, и, осушив первый стакан, Алконостов немного успокоился. Медлить, однако, было сейчас нельзя, и он наполнил коньяком еще один стакан, а затем прошел с ним в расположенную сразу за кабинетом комнату отдыха, где сел за небольшой столик с раскрытым ноутбуком и сразу же вышел в сеть.
Оказавшись в сети, Алконостов прошел на сайт заядлых любителей цветоводства, который так и назывался - “Цветник ру”. Он был уже давно зарегистрирован на этом сайте под ником “Маша” и имел там личный кабинет, через который общался со своим информатором из аппарата министерства, который был зарегистрирован на этом сайте под ником “Наташа”.
Информатор был старым его приятелем, они когда-то вместе начинали свою карьеру в том далеком райкоме, когда-то они вместе учили библиотекарей непростому библиотечному делу.
В свое время его старинный приятель, а ныне надежный и проверенный информатор свечой ушел вверх, и сидел сейчас в столице, прямо под кабинетом министра, но в городе N у него имелась некоторая недвижимость и довольно большой земельный участок с шикарной новостройкой, и за всем этим был нужен надежный глаз да глаз, а потому Алконостов и информатор отлично понимали друг друга и иногда обменивались секретной служебной информацией через “Цветник”. Это общение очень хорошо помогало им обоим по службе, да и с разного рода недвижимостью тоже помогало, так как и у Арсения Серафимовича уже имелось кое-что в столице.
Зайдя в личный кабинет, Алконостов тут же увидел свежее утреннее сообщение от своей Наташи. В самом его начале, как всегда, помещалась большая, перенесенная с какого-то сетевого тезауруса статья о зимнем уходе за фикусами, а уже в самый ее центр было подходящим шрифтом вставлено свежее сообщение.
Наташа писал:
“Машенька, о твоей прошлогодней закупке испанских фикусов откуда-то стало известно нашей Пелагее (так они в своей тайной переписке называли министра). А хуже всего то, что ты закупала их вместе с почвой, а времена сейчас сама знаешь какие – все порицают любителей импортных фикусов и санитарный фитоконтроль свирепствует. Пелагея просто взбесилась, когда узнала о твоих проклятых испанских фикусах, а потом решила слить тебя с нашего цветника, вместе с твоими фикусами, почвой и всем остальным. Маша, крепись, твою оранжерею ждет тотальная прополка и чем она закончится неизвестно. Я думаю, что в ближайшее время против тебя организуют первую провокацию, но что это будет – атака гербицидами, фунгициды или обычный дуст, пока не знаю. Неужели нельзя было подождать с испанскими фикусами хотя бы годик, пока все устаканится? Как это не похоже на тебя, милая Машенька! Увлечься испанским фикусом, когда у нас на дворе бушует мода на крымские маки. Стареешь, да?”

Алконостов дочитал сообщение, и у него сильно кольнуло под сердцем. Он сделал большой глоток коньяку, положил пальцы на клавиатуру и начал быстро перебирать ими. По экрану побежала синяя строка:

“Ах, Наташа, я все понимаю, кроме разве того, отчего так взбесилась Пелагея. Ведь у нее же самой в оранжерее полно и французских лилий, и немецких эдельвейсов и австрийских ландышей. По слухам у нее там имеются даже ростки американских секвой и пара мексиканских кактусов, и все это тоже с почвой и даже с насекомыми, и санитарный контроль это почему-то не беспокоит. А здесь всего лишь пара фикусов и сразу сливать с цветника? А как же компост? Ты же понимаешь, что в кучах его сейчас держать опасно. Пелагея-то сама про компост отлично понимает, вот и скупает саженцы по всему миру, а нам, дурехам провинциальным, значит, нельзя, да? Что-то не вяжется у тебя свежая завязь, дорогая Наташа. Ты уж прости, меня, дурочку провинциальную, но, по-моему, это ты стареешь”.

Алконостов не успел допить коньяк, как по экрану побежали новые строчки – Наташа очень удачно оказался на линии, даже несмотря на праздничное светлое время суток и идущие сейчас повсюду праздничные обеды. Алконостов начал читать, стараясь ничего не пропустить и быстро уловить самую суть Наташиного сообщения.

“Ха-ха, Машенька! Прими мои поздравления с праздником, троекратные воздушные поцелуи и все прочее, а теперь намотай на свою косичку следующее – у вас там есть такой малоизвестный садовник – Станислав Кибибич, из сообщества воды-мочи и прочего жкх, а он, оказывается, в родстве с нашей Пелагеей через жену, и я думаю, что решено было Пелагеей с подачи ее жены бросить его на твои аппетитные и аккуратные грядки. А испанские фикусы нужны им только как прикрытие, ими тебя только с грядки сгонять будут, моя бедная дурочка. Ну, может быть, ими еще и могилку твою для отчетности оформят, не знаю. Это зависит от того, будешь ли ты при исходе из оранжереи трепыхаться. Если сольешься тихо, то, может быть, и фикусы твои при тебе останутся. Да ведь у тебя припрятаны не только фикусы, чай? Так что, советую тебе, Машенька, слиться тихо. Оно может и правильно? Не пора ли уже и на покой? Сколько можно? Да и кибичичам дорогу пора давать. Ведь все преходяще под солнцем не этот кибичич, так другой, а сколько веревочке не виться, сама знаешь – кто-нибудь, когда-нибудь нас все равно уделает. Подросло уже, моя дорогая Маша, новое поколение садоводов (из тех, что учились садоводству в Лондоне, ну ты поняла) и сейчас они входят в страшную силу и настойчиво требуют от жизни свое. А мы с тобой обучались садоводству сама знаешь – где. Думаю, что против молодого лондонского задора нам с тобою уже не устоять, и всех нас скоро погонят с родных и насиженных грядок. Вопрос лишь в том – как? Я имею в виду – останутся ли наши фикусы при этом при нас, или же нет. Вот в чем вопрос, впрочем, зачем я тебе все это объясняю? Старость, наверное, уже стоит и на моем на пороге и мой кибичич тоже не за горами. Все это очень грустно, дорогая Машенька. Очень. Но что же делать?”

Алконостов быстро отстучал ответ:

“Я и без тебя знаю, подруга моя дорогая, что с грядки мне уходить пора. Правильно ты сказала – не сегодня, так завтра этого само новое время от всех нас потребует. Но никаких залетных кибичичей в моих планах на этот счет не было. Для такого дела меня здесь свой добрый саженец имеется”.

“Это ты про Фиксатурова? В смысле – про своего старшего помощника? Молодого, талантливого оранжерейщика?”

“Да. Он, кстати, тоже обучался современному садоводству в Лондоне, правда, на медные деньги, но зато очень успешно и никакие кибичичи в нашем нелегком цветоводческом деле с ним не сравняться, уж ты мне поверь на слово, дорогуша”.

“Охотно верю, но все равно - забудь, подруга о своем верном саженце. У кибичечей в ваших почвах целое родовое гнездо, они теперь и будут вашу оранжерею разрабатывать и окучивать, а все твои саженцы будут слиты вместе с тобой. Лучше смирись, тогда и фикусы твои при тебе останутся, а начнешь брыкаться, так и фикусы отберут и саму засадят в какую-нибудь северную оранжерею с принудительным поливом”.

“Ясно. Спасибо за ценные советы по садоводству. До следующего симпозиума”.

“А вот это вряд ли, подруга. Боюсь, что с нашими симпозиумами – все. Ты же садовод опытный, и сама все должна понимать. Ведь если отследят наши с тобой симпозиумы, задушат лианой прямо в кабинете, а мне ведь тоже пора подумать и о своих ландышах, и о своей старости. Ты же знаешь, что ничто не может скрасить старость садовода так, как вовремя посаженные и хорошо политые ландыши. Чем могла я тебе уже помогла, а дальше давай сама, по книжкам или по справочникам, а лучше всего – по садоводческому опыту, он у тебя огромный, уж я-то знаю”.

“Да. Я все поняла. Прощай, Наташа”.

“Прощай Машенька. Хорошие у нас с тобой выходили орхидеи когда-то”.

“Да”.

Алконостов выключил ноутбук, плеснул себе еще коньяку, подошел к окну и чуть отодвинул штору. По улицам города N толпами шли чисто вымытые и аккуратно причесанные простые люди. Они держали в руках красные яйца и сдобные куличи, часто останавливались, радостно приветствовали друг друга, менялись куличами, стукались яйцами и троекратно лобызались при этом.

Один вопрос: ответ Алконостова "воистину так" вы специально исказили или по незнанию. Правильный ответ ведь "воистину воскресе".
И одно предложение: а вы можете переделать ник на Омон Ру и будет прикольно.

Шестьдесят.
Кто больше?

Специально. Чуточку обюрократил.

Наблюдая за происходящим внизу из-за тяжелой шторы, Алконостов возможно первый раз в жизни и совершенно искренне, от всей души позавидовал простым людям тихой белой завистью. Он бы и сам сейчас хотел оказаться там – внизу. Ходить с беззаботной улыбкой по праздничным улицам, приветствовать знакомых и незнакомых простых людей, обмениваться с ними яйцами и куличами, троекратно целовать их в чисто вымытые щеки, обнимать их.
Но так уж сложилась его судьба – стоять сейчас здесь, за тяжелой портьерой, чувствовать исходящий от коленей тяжелый запах городской свалки и большими глотками пить французский коньяк. И виноват в этом был он сам, да даже и не виноват, а так просто… сложились его жизненные обстоятельства.
Допив коньяк, Алконостов позвонил своему начальнику канцелярии – молодому и энергичному советнику второго класса Фиксатурову и пригласил его к себе. Когда Фиксатуров приехал, они закрылись в кабинете и долго говорили о чем-то, а ближе к полуночи с Алконостовым случился сердечный приступ и он умер прямо на руках у своего начальника канцелярии. Скорая помощь опоздала всего на каких-нибудь пять минут…
***
Через два дня после похорон Алконостова в управление прибыл новый начальник – Станислав Валериевич Кибичич. Он даже не стал осматривать кабинет своего предшественника, а сразу распорядился на счет ремонта и прошел в главную канцелярию, где сделал важное заявление по своим дальнейшим планам на счет коренных изменений в работе ведомства.
Кибичич был молодым еще человеком, худощавым, с редкими светлыми волосами, которые завивались на его лбу и висках жидкими мягкими колечками, а на затылке длинными вьющимися кудерками, но взгляд имел твердый и жесткий, как бы обжигающий холодом, а голос высокий и звонкий.
Во время того совещания, он сначала обвел всех собравшихся своим жестким обжигающим взглядом, а затем громким голосом объявил, что Алконостов уже давно подозревался высоким начальством в земельной коррупции, и что бригада следователей по его делу уже якобы была назначена, и даже, что она уже якобы выехала из столицы, но скоротечная смерть подозреваемого, якобы сравняла все счеты и освободила его от ответственности. Далее Кибичич выразил всем присутствующим подозрение в коллективной коррупции или в ее покрытии (что практически одно и то же, добавил он).
- Из этого следует,- говорил Кибичич высоким звонким голосом,- что все вы утратили доверие в глазах высокого начальства, и в моих глазах тоже. И это означает только одно – вскоре против всех вас будут возбуждены дела и проведено тщательнейшее расследование. Ситуация, прямо скажем, сложная, но из нее есть пока достойный для всех вас выход.
Кибичич обвел присутствующих холодным и яростным взглядом, как бы ожидая шквала восклицаний, вопросов, плача или даже коллективного заламывания рук над головами, но в помещении канцелярии стояла мертвая тишина. Она продолжалась неприлично долгое время, а затем начальник канцелярии Фиксатуров, спокойно и прямо глядя в глаза Кибичича, спросил:
- Мы вас внимательно слушаем, Станислав Валериевич, продолжайте.
В словах Фиксатурова прочитывалось столько спокойствия и внутренней силы, что они прозвучали в гулкой тишине канцелярии как вызов. Кибичич сузил свои необычные глаза и с интересом окинул по-спортивному мощную, рельефно обтянутую модным итальянским пиджаком, фигуру Фиксатурова. После этого они начали смотреть друг другу в глаза. Волевое, с тяжелым квадратным подбородком, лицо начальника канцелярии оставалось абсолютно спокойным, его зеленые глаза были даже чуточку насмешливыми и Кибичич не смог выдержать заданный им же тон. Колечки на его висках вздрогнули, холодный свет глаз сразу как-то попритух, и он ответил уже более спокойным, почти обычным голосом:
- Если все вы напишите прошение об отставке, я обязуюсь замять это дело и остановить расследование. В конце концов, мы с вами принадлежим к одной корпорации и должны помнить о чистоте своих мундиров в любых обстоятельствах. Пишите прошения и идите с миром. Ну? Что скажете?
В канцелярии снова установилась полная и какая-то жуткая, что ли тишина, а глаза всех так внезапно и неожиданно утративших доверие обратились к Фиксатурову.
- Хорошо,- сказал тот после некоторого раздумья.- Но вы должны пообещать, что мои люди не будут подвергаться гонениям, и им дадут возможность жить спокойно и заниматься любыми занятиями.
- Я даю вам такое обещание,- сверкнув глазами, отвечал Кибичич.- Вы сможете жить спокойно, и заниматься чем пожелаете, за исключением сферы оборота земельных ресурсов. Запомните хорошенько – все, что угодно, кроме земельной сферы. Никаких земельных сделок, никаких консультаций строительным компаниям и окрестным землевладельцам, никакого участия в земельных сделках и тогда - живите спокойно. Если же кто-нибудь из вас не удержится и полезет в земельные дела, моя клятва тотчас утратит силу и такой нарушитель страшно поплатится за свою наглость. Такому не будет места на земле нашего субъекта, причем нигде, даже на местном кладбище. Земля нашего родного субъекта просто не сможет принять в себя такого человека и отвергнет его.
- Хорошо,- сказал Фиксатуров с холодной улыбкой.- Я полагаю, что обещанный вами покой стоит этих условий.
- В таком случае, ваши заявления должны лежать завтра на столе у начальника охраны. Двух дней на сборы вам хватит?
- Вполне,- подтвердил Фиксатуров.
После этого встреча была окончена, и Кибичич быстро покинул здание управления земельными ресурсами.
Должным образом оформленные и подписанные прошения об отставке уже на следующее утро лежали в красивой сафьяновой папке на столе начальника охраны, и было их там ровно пятьдесят штук.
***

Великолепно. Не зря тут за вами одна дама фанатеет. С нетерпением жду продолжения шекспировских страстей в муравейнике. Чемпионат по единоборствам среди маленьких людей в серых шинелях.

Дама? Фанатеет по мне? Вы серьезно? А кто?



нет, это по мотивам "пятьдесят самураев". А серые шинели уже давно в прошлом. Сегодня это дорогие костюмы, иномарки, французские одеколоны, виллы и тд. Акакии не стояли все это время на месте, они эволюционировали (в отличие от остальных)

***
Замена личного состава такого важного учреждения, как управление земельными ресурсами прошла быстро и без эксцессов. Ведь даже несмотря на весь ужас произошедшего, команда Алконостова оставалась высокими профессионалами и все ее члены отлично понимали, что такую важную сферу, как оборот земельных ресурсов нельзя останавливать ни на минуту из-за локальных внутриведомственных трагедий, пусть даже в результате этих трагедий единовременно лишалось источников к существованию сразу пятьдесят отлично подготовленных к решению самых сложных земельных вопросов, умелых и ответственных специалистов.
В число изгнанных вошли не только управленцы высшего, среднего и низшего звена, но и охрана учреждения, и уборщицы и даже два штатных сантехника вместе с дворником, которые, впрочем, не вошли в число пятидесяти и были уволены под различными предлогами и обычным порядком. Шофер Петронов был уволен отдельным приказом по управлению, что как бы указывало на особый, промежуточный статус и подчеркивало его. Это обстоятельство удовлетворило глубинные чувства Петронова, так как позволило ему покинуть свой пост с достоинством.
Если честно, то очень может быть, что все эти люди уволились бы и сами, так как они чрезвычайно уважали и даже любили своего безвременно покинувшего их шефа. И Алконостов тоже любил их всех, так как был горячим приверженцем служебных отношений старого, патриархального типа. Он всем им был как бы строгим, но добрым и справедливым отцом, а они были как бы его детьми. Никто из них не оставался без его участия и защиты, а в дни своих рождений, к Новому Году, к Рождеству и Пасхе даже сантехники, дворник, охрана и уборщицы не оставались без хороших премий или ценных подарков. Что уж там говорить о членах команды? Никто из них и никогда не оставался забытым или неудовлетворенным своей непростой службой. Не гнушался Алконостов лично решать земельные вопросы членов своего коллектива, их вопросы жилищные, рекреационные вопросы, вопросы устройства детей в престижные учебные заведения и так далее. Именно по этой причине его команда составляла такой как бы высокоорганизованный и сплоченный коллектив и именно поэтому ни один молодой и энергичный, но глупый следователь из налоговой милиции, ОБЭП или прокуратуры никогда не добивался успехов в ведомстве Алконостова. А старые следователи и не пытались никогда, так как знали, что это бесполезное занятие. Они только смеялись и подшучивали над молодыми глупыми следователями.
И вот какой коллектив был в одно мгновение разрушен Кибичичем. Разрушен легко и просто, одним ударом, без всякого сопротивления со стороны начальника канцелярии Фиксатурова, который по неписанным корпоративным законам должен был не только организовать такое сопротивление, но и возглавить его. Со стороны все это было похоже на бесславную сдачу и уже тогда некоторые молодые члены уничтоженной в один миг команды Алконостова из числа пятидесяти поспешили обвинить Фиксатурова в предательстве и даже в тайном сговоре с Кибичичем.
Драматизм ситуации обострялся еще и тем обстоятельством, что в числе пятидесяти оказалась любимая племянница Алконостова – Варенька Горностаева. Это была вопиющая несправедливость со стороны Кибичича, так как Варенька не имела к земельным вопросам никакого отношения, она вообще была человеком практически посторонним и как бы немного не от мира сего.
Дело в том, что Алконостов не имел своих детей, а потому испытывал к Вареньке самые теплые отеческие чувства. Это он устроил Вареньку в свое ведомство, на специально созданную для нее должность “заместителя начальника канцелярии по общим вопросам”.
Варенька ни о чем не подозревая и дни напролет сидела в своем светлом, отделанном розовыми обоями, кабинетике, где болтала по телефону с подружками, играла в специальные компьютерные игры для женщин, выбирала по сетевым каталогам различные милые тряпочки, сравнивала цены различных туристических агентств на туры в Египет, Грецию или Францию. В общем, она занималась всем тем, чем обычно занимаются юные создания ее возраста, которых незримо охраняет и защищает от жизненных ударов чья-то могущественная и сильная рука, и на подоконнике ее кабинета, прямо за тяжелой бархатной шторой сидел мягкий матерчатый, розовый в белую полоску котик – милое напоминание о еще не до конца окончившемся счастливом детстве.

Дело с Варенькой еще было в том, что все молодые сотрудники учреждения мужского пола, оказывали ей всяческие знаки внимания, стремились с ней сблизиться, так сказать и считались ее женихами. Борьба между “женихами” за сердце Вареньки была совсем не шуточной, и часто заканчивалась кровавыми драками в туалетах элитных ночных клубов, ведь большинство молодых сотрудников были отличными спортсменами и их молодые тела были буквально переполнены не только тестостероном, но и другими гормонами. Сама Варенька даже и не подозревала о том, какие страсти бушуют у нее за спиной. Конечно, знаки внимания не оставались ею незамеченными, и она часто обсуждала своих женихов в телефонных разговорах с подружками, и пересылала им их фотографии.
Когда в учреждение приходил новый молодой сотрудник мужского пола, все ведомственные дамы начинали поглядывать на него с интересом и загадочными улыбками, а другие молодые сотрудники провожали его злыми оценивающими взглядами и слишком сильно жали его руку во время первого знакомства.
Все это кружение молодых тел только развлекало опытных сотрудников учреждения из ближнего, доверенного круга, они-то знали, что Алконостов уже давно решил выдать Вареньку за Фиксатурова, так как тот уже давно и негласно считался его приемником.
Никто из опытных сотрудников не знал, обсуждали ли Алконостов с Фиксатуровым этот союз между собою, но все они были уверены – раз патрон так решил, значит так и будет. Из этого следовало, что Алконостов рано или поздно передаст не только свое состояние, но и земельные дела Фиксатурову через женитьбу его на Вареньке и таким образом продлит и продолжит себя во времени через своих будущих племянниц и племянников.
Да ведь лучшей пары для Вареньки и сыскать уже сейчас было невозможно во всем городе N. Разве только в столице, да и то очень сильно сомнительно из-за качеств тамошней пресыщенной и развращенной мужской публики. А ведь Фиксатуров был не только правая рука Алконостова, первый его помощник во всех делах, человек, посвященный в некотором роде страшные тайны, но и просто талантливый управленец, прирожденный распорядитель всякого рода (а не только земельными) делами. Кроме чисто деловых способностей, Фиксатуров имел еще и спортивные. Можно было смело сказать, что он же был и первым спортсменом учреждения - атлетом, боксером, дзюдоистом и заядлым лыжником. Да, он был не так молод, как остальные женихи, но все учрежденческие дамы считали, что некоторая зрелость в определенных вопросах может пойти только на пользу в предстоящем союзе.
И все уже вроде бы шло на лад – Фиксатуров регулярно бывал в доме родителей Вареньки – самых обычных пенсионеров Горностаевых. Отец Вареньки был раньше простым инженером, и выйдя на крошечную, смехотворную пенсию, искренне радовался огромному денежному содержанию своей дочери, а ее мать, родная сестра Алконостова, все отлично понимала и только усмехалась, когда ее простоватый супруг начинал хвалить теперешние зарплаты, нынешнее развитие и достижения современных полярников за игрой в домино перед другими, не вполне счастливыми пенсионерами.
Фиксатуров сумел очень скоро и просто очаровать родителей Вареньки, поскольку сам происходил из простых и мог и водки выпить со стариком, и в домино с ним сыграть, и со старушкой какой-нибудь глупый сериал обсудить, хотя сам он по причине получения прекрасного лондонского образования уже давно не просматривал сериалов (из разговоров со старушкой Горностаевой, впрочем, всегда выходило так, что как бы просматривал и причем очень внимательно, такова была сила прекрасного образования, которое получил он с большими трудностями через специальный образовательный грант). Вскоре он и вовсе сделался у них совсем своим человеком и прошлым летом Горностаевы охотно отпустили с ним Вареньку в морской круиз по Средиземному морю. Все, вроде бы, шло хорошо, вплоть до самой трагедии, и вот – пожалуйста.
Молодые сотрудники открыто говорили между собой, что эта скотина Фиксатуров, мог бы вступить с Кибичичем в переговоры хотя бы по поводу дальнейшей судьбы Вареньки, и вполне вероятно, что тот мог оставить ее в своей команде. Не на должности заместителя начальника канцелярии, конечно (это понимали даже молодые и неопытные сотрудники), а на какой-нибудь другой, пусть и не очень хорошо оплачиваемой должности, и не в кабинете с розовым котиком, конечно, а в обычной общей комнате.
- Все лучше, чем вот так вот – прямо на улицу,- говорили женихи.- Какой же скотиной оказался этот Фиксатуров. Предатель, предатель…
До Фиксатурова разговоры женихов доходили, но он относился к ним спокойно, так как знал, что Кибичич ни за что не оставил бы Вареньку у себя. Кто-нибудь другой на его месте, может быть, и оставил бы ее, но только не он. Не такой это было человек.
Конечно, во время изгнания пятидесяти разыгрывалась не только драма Вареньки и Фиксатурова, но и другие драмы, да что там, скажем прямо – таких драм было разыграно ровно пятьдесят. Ведь у каждого человека, пусть он и не имеет никакого отношения к управлению земельными ресурсами, всегда найдется за душой какой-нибудь невыплаченный кредит, огромный карточный долг, широко начатый, но так недостроенный загородный дом, да и мало ли еще что…

Какая дама? Ник не помню, давно что-то не показывалась, а на аватаре держит лист с надписью "Я люблю Ра".

Акакии эволюционировали, но суть то та же.

Генрих, это не тот Ра!

А-а-а... тот Солнценосный!

Обломчмк.

Как бы там ни было, а уже через два дня пятьдесят членов команды Алконостова покинули свои места в учреждении и на их место вошли ровно пятьдесят членов команды Кибичича, а на последнем этаже сразу же начался масштабный и очень дорогой евроремонт. Ремонт был именно что “евро” потому, что Станислав Кибичич был открытым западником и никогда не скрывал этого. Принципы традиционного, патриархального управления командой были ему абсолютно чужды и даже противны, а свои кабинеты он предпочитал украшать высушенными или заспиртованными акулами, купленными у какого-то европейского художника-авангардиста за очень большие евро.
***
Приблизительно через месяц после описываемых событий, поздним вечером, начальник канцелярии Кибичича Антон Дикало заехал в загородную резиденцию своего начальника.
Резиденция была куплена Кибичичем сразу после вступления в должность и сейчас на всех ее этажах шли круглосуточные ремонты. Во дворе резиденции большая бригада таджиков работала над котлованом среднего размера то ли для пруда, то ли для бассейна, а чуть дальше крошечный каток, подсвечивая себе мощной фарой, трамбовал фундамент главной аллеи неприлично огромного парка, по всей площади которого уже были рассажены реликтовые испанские сосны и низкорослые французские елки. Дикало, жмурясь от вспышек сварки, что сверкали с последних этажей резиденции и очень осторожно провел свой джип между работающими таджиками, остановился у парадного и немного посидел внутри машины, то ли о чем-то напряженно раздумывая, то ли просто собираясь с силами и мыслями.
Здание резиденции шефа ему не нравилось. Из-за понатыканных повсюду декоративных башенок и узких стрельчатых окон оно было похоже то ли на уродливый средневековый замок в стиле “скупой постмодерн”, то ли на резиденцию провинциальных сельских вампиров из очередной голливудской саги про оборотней.
Сам Дикало убежденно предпочитал архитектурный стиль “Подверсаль”, так как не без основания полагал, что уж кто-кто, а французские короли понимали толк в строительстве подходящих для человеческой жизни помещений. А здесь – какие-то башни, бойницы.
- Черт знает что,- бормотал Дикало, выбираясь из джипа.
Он заехал сюда в столь позднее время для того, чтобы передать Кибичичу тяжелый пакет с кое-какими бумагами и получить от него специальные инструкции по работе канцелярии.
Все это было заведено самим Кибичичем сразу после вступления его в должность и покупки резиденции, и страшно раздражало сейчас Антона, потому, что он был любителем хорошей ночной жизни и даже в некотором роде ее прожигателем. Сейчас бы ему весело сидеть не на приеме у своего патрона, а в каком-нибудь ночном клубе, которых в городе N на тот момент уже имелось достаточное для прожигания жизни количество, и из них целых два были очень даже приличными – “Голгофа” и “Мистер Буль”. Дикало часто бывал по долгу службы в столице и знал толк в ночных клубах. Он полагал, что и “Голгофа” и “Мистер Буль” вполне могли бы занять достойное место даже и в самой Москве. Не в центре, конечно, а чуть дальше или украсить собою окраины столицы, из тех, что так сильно вытянулись за последнее время в сторону Рублевки. Короче говоря, местные N-ские клубы были уже вполне даже ничего.
А еще Дикало был страстным театралом и довольно близким знакомцем почти всех театральных актрис города N. И это при том, что имея очень красивое, практически ангельское лицо, он страдал ужасной кривизной ног. Эта кривизна очень его портила, так как была даже не кавалерийской, а какой-то артиллерийской или даже трубопроводной, что ли.
Этот недостаток ног Дикало не мог скрыть ни один, даже самого сложного покроя костюм, и поэтому он предпочитал носить свободные спортивные вещи, а на службе почти не вставал из-за своего стола. Тем-то ему и нравилась атмосфера ночных клубов, что после четвертого коктейля или второй дорожки Дикало забывал о своих необычных ногах (да и обо всем остальном он тогда забывал тоже) и предавался там безудержному веселью. Собственно, страдал он абсолютно напрасно, так как все завсегдатаи подобных заведений отлично знали кто он такой, и какую ответственную должность занимает, и поэтому завсегдатаи совсем мало предавали значения форме каких-либо ног, но так уж устроен человек – вечно он переживает из-за пустяков, впрочем, вот и мы отвлеклись на ноги Дикало, а зачем, собственно? В мире полно вещей и пострашнее любых ног и гораздо важнее их. Одна из таких вещей – деньги, например или ковровые бомбардировки.
Совсем недавно в одном из городских театров и благодаря финансовой помощи Дикало, а также его административному покровительству, был поставлен недурной спектакль “Прометей”, в котором события известной греческой трагедии были поданы в аллегорической форме и не без национального колорита.
Одетый майором НКВД Зевс бегал там по сцене в полной форме и метал легкие поролоновые молнии в спины безликих серых персонажей, которые были одеты в бесформенные балахоны таких как бы полусерьезных каторжников. Эти балахоны были разрисованы не традиционными морскими полосками, а как бы короткими березовыми черточками, ну а костюмы для нимф, наяд и нереид были и вовсе потрясающими в том смысле, что их как бы и не было вовсе. Одетый в розовое трико Прометей всю постановку тихо стонал на заднем плане, а на сцене шла такая кутерьма, что дух захватывало.
Вот такое ночное времяпрепровождение Дикало любил, а ночные совещания его коробили, но не будешь же спорить из-за них с главой команды?
Антон открыл багажник, подхватил тяжелый бумажный пакет из-под каких-то удобрений, сгибаясь под его тяжестью и быстро-быстро перебирая своими ужасными ногами, взбежал по ступенькам резиденции на второй этаж, где замер на последней ступеньке лестницы осматриваясь, прислушиваясь и чуть-чуть принюхиваясь к обстановке.
Второй этаж был более-менее приведен уже в порядок, но и там еще кое-где работали над укладкой паркета, а мебель стояла вдоль стен еще не распакованная и укрытая несколькими слоями пластиковой упаковки. Только в правом крыле была полностью закончена курительная комната, вот в ней и проходили их ночные совещания.

Тот Ра, не тот Ра, главное шоб интересно было. Жги дальше.