Лейка стояла на чурбаке, который Клим держал на окраине сада для разделки чирков. Из двух отверстий, пробитых в ее ярко-желтых пластиковых боках, тоненькими струйками лилась вода.
Глядя на два фонтанчика, Настя думала о маленькой золотистой пуле, притаившейся в траве. Перед тем, как оказаться там, она прошла сквозь пластмассу, затем пробороздила воду, которой Настя собиралась полить гортензии, и, проделав дыру еще в одной стенке, упала на газон. Так и лежит там среди тоненьких стеблей, зарывшись одним боком в суховатый грунт.
Кусочек металла, чуть посеченный по окружности, снова и снова рисовался в Настином воображении, в деталях, с самыми разнообразными подробностями. Наверное, это происходило потому, что ствол, из которого он вылетел, был направлен на нее.
Рядом с дульным срезом она видела глаз Клима, пронзительного синего цвета, более яркого, чем небо, по которому стремительно бежали облака, и более насыщенного, чем его офисная рубашка. Другой был прищурен.
Синий — цвет спокойствия. Клим и находился в том особенно невозмутимом состоянии, которое было признаком предельной собранности. Он входил в него перед тем, как ему предстояло произвести сложное действие, чтобы, по его выражению, сорвать куш.
Если это случалось на баскетбольной площадке — будучи студентом, он играл за университетскую команду — то результатом становился трехочковый мяч. Тогда Настя впервые и обратила на Клима внимание, из-за этого его убийственного спокойствия, оно настораживало и притягивало внимание. Она догадывалась, что он так же был бесстрастен и на охоте, и предпочитала об этом не думать, игнорируя ненавистные окровавленные тушки с тусклыми мертвыми глазами, из-за чего она и Клим часто ругались.
Настя знала цену его спокойствию и умению стрелять, поэтому, когда палец на курке напрягся, приводя в действие смертоносный механизм, веки ее на мгновение закрылись. Она тут же пожалела об этом рефлекторном действии, которое, вероятно, отняло у нее последнюю возможность видеть ярко-синее небо и белые облака.
Раздался грохот. А когда Настя открыла глаза, лейка лежала на земле и из ее пробитых боков вытекала вода.
— Сука, — процедил Клим.
Отвернувшись, он пошел к калитке. Ей хотелось догнать его, потому что душа ее кровоточила, словно, уходя, Клим сдирал с этой несуществующей эфемерной субстанции кожу, самую настоящую, живую, человеческую. Но она лишь подняла лейку и поставила ее обратно на чурбак.
Десять минут назад, перед тем, как пойти полить гортензии, Настя заглянула в гараж, где Клим проверял, подходят ли патроны от мелкашки к раздобытому непонятно где самодельному револьверу, и сообщила мужу, что больше не любит его. Вот уже триста пятьдесят два дня, двенадцать часов и двадцать две минуты.