Ваши деды были фашистами? Или бандеровцами?

На дешёвые провокации не ведусь. Попиариться захотелось? Ну-ну...

мАи деды были людьми.

Ясно же, что пиариаритесь за счет дедушек и тетушек и бабушек. Смешной.
Ат у меня дедушка герой!
Ат бабушке фашистким танком ногу отдавили.

Вы поняли,что я вас считаю.. не человеком, не роботом, ни кем, спасибо. если поняли.

Полегчало?.. Интересно, а что вы считаете достойным уважения в вашей жизни?

Старые обиды... Бросьте, Ра. Убогих жалеть надо, а не мучить.
А я лучше продолжение выложу...

В Москву наш эшелон прибыл ночью 1.02.1943 года. Стояли на станции Лефортово. Все интересовались, долго ли будем стоять, и на какой фронт нас повезут. Ждали отъезда каждый час, а простояли три недели. К тому времени судьба Сталинграда была решена в нашу пользу. Бои переместились на Дон и Кубань, на Украину. В середине января наши войска освободили Харьков.
За три недели мы помаленьку изучали Москву. Она выглядела хмурой и безлюдной. Днем даже метро казалось полупустым. Кругом патрули. Над Москвой болталось множество воздушных шаров на металлических тросах. Это аэростаты. Они защищали город от авиации. И небезуспешно. Вражеские самолеты натыкались на них ночью и падали. В темное время суток путь самолетам преграждали еще и прожектора. Их лучи брали противника в «фокус» и ослепляли. В это время зенитки били на поражение.
Мы нередко ездили в центр, к Кремлю, чтобы познакомиться с городом. Однако вскоре нас предупредили представитель военной комендатуры: впредь там не появляться. Так как одеты не по форме. Все были в полушубках и знаков различия, званий не видно.
Как раз в то время 6.01.43 Президиум верховного Совета СССР изменил многие воинские звания и ввел новые знаки различия. Были изменения в форме одежды и порядок ее ношения. Знаки различия в петлицах упразднялись. Вводились погоны для каждого вида войск. А гарнизон Москвы к тому времени уже перешел на новую форму одежды. Поэтому военная комендатура и не пускала нас в город, особенно в центр. В то время я имел звание старшего военфельдшера и носил в петлице три кубика. Это соответствовало званию старшего лейтенанта. С тех пор красноармейцев стали называть солдатами. В войсках и подразделениях вводилось единоначалие.
Институт комиссаров упразднялся. Комиссары стали именоваться заместителями командира по политической части. В результате авторитет командира поднимался, он становился единоначальником, его приказы были обязательны для всех, в том числе и для бывших комиссаров.
За период пребывания в Москве мне удалось сфотографироваться с моим однополчанином, лейтенантом Шварцманом, командиром взвода пятой батареи и сержантом Галлактионовым. От безделья часто посещали кино, шлялись по магазинам в поисках спиртного. Иногда удавалось выменять бутылку-другую за буханку хлеба. А с хлебом в Москве было туго. Выдавали только по карточкам на одного человека 250-300 грамм черного хлеба.
Наконец, судьба нашего 333 артполка определилась вечером 23.02.1943 г. В день 23 годовщины Красной Армии. Мы смотрели в клубе кинофильм, как вдруг прозвучала команда: «все, кто из военного эшелона, выходить строиться!» Это был отъезд. Поскольку нашего брата в клубе было много, сеанс пришлось приостановить. И тут же зазвучала песня «Темная ночь». Все вроде приостановились и выходили неспешно. Песня исполнялась впервые. И наполняла в сердцах и тоску и печаль, и вселяла уверенность в нашу Победу. А впереди нас, действительно, ждала степь, тяжелые ночи, рой пуль и снарядов, большие и малые «сабантуи», как писал Твардовский.
Немного позднее, в первых боях, все мы почувствовали, что в Заполярье намного безопаснее, чем в степях Украины. И сидеть бы там в теплых блиндажах и землянках всю долгую зиму, постреливать иногда в сторону противника, и уж вовсе не радоваться, что нас увозят с севера в сторону южную... Там, в тундре, оказывается, было легче выжить. Уже по маршруту движения эшелона: Коломна, Мичуринск, Тамбов, Воронеж, Острогожь становилось понятно, что едем на Украину. Эшелоны дивизии двигались один за одним, по пятам. Днем нигде не останавливались, потому что проезжали по прифронтовой зоне. По всему было видно, что еще несколько дней назад тут шли ожесточенные бои. Повсюду валялась обгоревшая и исковерканная техника, автомашины, танки, повозки, каски немецких солдат. А на снегу местами – большие, огромные пятна крови.
Иногда движение задерживалось из-за неисправности железнодорожного полотна. Отступая. Фашисты выводили из строя шпалы, которые в то время изготавливались из дерева. Они прицепляли к паровозу большой, специально изготовленный для этой цели плуг, и он ломал шпалы напополам.
Среди нас то и дело появлялись реплики: Хорошо наши поработали! Нарастала напряженность личного состава по мере приближения к фронту. Прорабатывались мероприятия по быстрой и безопасной выгрузке из эшелона тракторов и орудий, боеприпасов, лошадей и личного состава.

"Отступая. Фашисты..." опечатка.

УльтраМарина, за нарушение правил форума в пунктах 3.1.5 и 3.2.2, вы покидаете нас на 7 дней.
Тема почищена.

ЮГО-ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ

На рассвете 3 марта 1943 года эшелон прибыл на станцию Купянск. Здесь предстояла выгрузка, и она прошла четко и организованно. Эшелон превратился в улей, где каждый знал, что делать. Трактора сходили с платформ, цепляли орудия и вместе с расчетами уходили со станции. Не обошлось и без неприятностей. Некоторые трактора заводились не сразу, вызывая нервозность командиров. Они не-редко посматривали на небо. Слышался гул самолетов, и он все время нарастал. Послышалась команда «воздух», что означало рассредотачиваться, ложиться на землю, искать укрытие. Группа немецких пикирующих бомбардировщиков выходила на эшелон, который стоял под разгрузкой. Но нам повезло. Бомбы поразили не наши вагоны, а какой-то порожняк. Серьезных потерь у нас не было.
Первый ночной привал с ночлегом дивизион сделал вечером того же дня в деревне Васильевке. Запомнилось это село тем, что мы впервые за год пребывания на фронте ( в Заполярье ) вошли в контакт с мирными жителями. Они встречали нас, как родных детей. Делились всем, чем могли, даже последним куском хлеба. И конечно, я не мог отказать в просьбе хозяйки дома, где ночевали, убить ее собаку. Уж больно она на нее обижалась. Видимо, собака ей здорово нашкодила. Помню, собака была рыжая, большая. И с расстояния примерно 100-150 метров я выстрелил в нее из карабина и ранил. А со второго – поразил насмерть.
В ночь с 6 на 7 марта 1943 года ночевали в селе Тенеевка, расположенного на левом берегу Северного Донца. До фронта оставалось километров 20, уже хорошо слышалась артиллерийская канонада. Не припомню, где, скорей всего в Москве, с нас сняли валенки и переодели в сапоги и ботинки. Полушубки тоже оставили. В марте на Украине началась оттепель, местами сходил снежный покров. Дороги превратились в месиво. Густая грязь из чернозема наворачивалась на колеса тракторов, орудий, повозок и на ноги людей. Двигаться было трудно. Местность степная, открытая, укрыться от авиации негде, поэтому нередко приходи-лось падать лицом и туловищем в грязь. Ведь каждому хотелось выжить.
Двигались больше ночью, но и ночами враг не дремал. Именно ночью он подверг нас бомбежке перед самой Тенеевкой, Змеевского района, Харьковской области. Несколько человек получили ранения.
9 марта мы получили боевое задание: двигаться в район деревни Большая Гамольша (?) и там занять оборону. Для этого предстояло переправиться на западный берег Северного Донца возле хутора Гайдары и продвинуться вдоль берега еще километров 15. В том же районе до ст. Тарановка должен был развернуться весь 333 артполк. К тому времени наши войска освободили Харьков, Белгород, Курск, Изюм и ряд других на подступах к Донбассу. Наша 152 с.д. перешла в подчинение 6-й армии Юго-Западного фронта ( командующий генерал-лейтенант Шленин И. Т.
Командиром 152 с.д. вместо полковника Вехина назначен генерал-майор Каруна. Начальником штаба дивизии подполковник Столяров А. М.
Нашим 333м артполком продолжал командовать майор Сластюнин, его зам по политчасти оставался майор Козлов.
Еще в Тенеевке нас информировали, что предстоит не наступать, а обороняться. Что вермахт 19.02.1943 перешел в контрнаступление из района Донбасса против наших войск в районе Харькова, которые наступали на г. Запорожье и Днепропетровск.
К середине февраля 1943 положение наших войск под Харьковом ухудши-лось. Оказывается, противник нащупал брешь в обороне на флангах двух фронтов: левого крыла Воронежского фронта и правого Юго-Западного. 152 с.д. должна была заткнуть эту дыру и предотвратить наступление противника. Но было уже поздно.
К нашему прибытию в начале марта 1943 немцы создали перевес в живой силе и технике, расширили эту брешь и создали угрозу окружения Харьковской группировке наших войск. И 16 марта 1943 наши войска оставили город Харьков. Оставили город, чтобы закрепиться на левом (восточном) берегу реки Северский Донец.

В этой обстановке наш полк еще до рассвета 10.03.43 около х.Гайдары переправился через реку без потерь. Дальше нас с воздуха надежно укрывал лес. Стояла по-весеннему теплая, солнечная погода. Самолеты противника рыскали над лесом, как коршуны, иногда бомбили рядом с нами. Но ущерба не причинили. И все же в конце пути нас подкараулили. И все из-за нашей беспечности и не-опытности на войне. Зачем было гнать колонну тракторов и орудий в деревню Б.Гамольша через чистое поле длиною более километра? Дело было к вечеру и можно было дождаться, когда стемнеет. Так безопаснее. И вот, когда колонна выехала в чистое поле, на нее навалились «мессершмидты». Они буквально утюжили нас, поливая пулеметным огнем с высоты 15-20 метров. Иногда казалось, что вот-вот заденет колесами за голову. Можно было увидеть надменную улыбку пилота. Всего их было, кажется, девять, и каждый сделал несколько заходов. В течении пяти минут невозможно было поднять голову. Все лежали на земле или на снегу, где он еще не растаял. По самолетам никто не стрелял. Из винтовок и карабинов - бесполезно. Пулеметов не было. Поэтому летчики вели себя нагло и безнаказанно. Я лежал на снегу в полушубке примерно в середине колонны. Таких мишеней, как я, было немало. Помню, когда лежал на снегу, все время разгребал его, чтобы в маленькой ямке защитить свою голову. Иногда закрывал ее руками, заранее зная, что все это бесполезно. Действовал инстинкт самозащиты. Закрыв глаза и ожидая чего-то смертельного и трагического, мысленно переносился в родную деревню, в отчий дом, к родителям, которые стояли перед глазами. На моем фронтовом пути это была первая смертельная опасность. Может, поэтому и пере-нес ее тяжело. В дальнейшем их было много, больших и малых, которые переносил спокойно.
Когда закончилась атака, на какое-то время стало тихо-тихо, каждый, вероятно, проверял себя, здоров ли, не перешибло ли чего. Затем послышалась команда «По машинам»! Первое, что я увидел – началось возгорание прицепа, где везли ящики со снарядами. Видимо, самолеты стреляли зажигательными патронами. Сразу же появились раненые. С одним пришлось повозиться. Он получил пу-левое ранении в голень с переломом кости. Чтобы транспортировать его, нужно было наложить большую шину. А ее не было. Пришлось искать в деревне доску и приспосабливать вместо шины. Пока возился с ранеными, уже стемнело.
Поздно вечером в одном из домов, где разместился штаб дивизиона, командир собрал всех офицеров. К этому времени все три батареи заняли огневые позиции на западной окраине деревни Большая Гамольша. В доме, где разместился штаб, было тесно. У хозяйки было трое детей, и им тоже нужен покой, поэтому я решил переспать ночь в большой куче сена, что лежала во дворе. Тем более, что мороз был небольшой. На всякий случай я предупредил начальника штаба и часового во дворе. Уснул не сразу. Все думал за день завтрашний. Перед нашими позициями все было тихо. Только издалека, километрах в 5-7 слышалась стрельба. Туда, в сторону ст. Тарановка вчера ушли главные силы дивизии, чтобы удержать город Змиев. Слева от нас по берегу противника не было. Сзади нас местами начал разливаться Северский Донец. В случае отступления нам придется идти старой дорогой, если противник ее не перережет. Или по льду или вплавь. А как с техникой? Все это навязчиво лезло в голову.
Утром командир собрал офицеров и разъяснил депешу командования. От-ступать на восточный берег С.Донца той же дорогой... Но тут же заметил, что горючего мало, поэтому на рассвете он направил в район Тарановки бензовоз, который должен доставить горючее часам к девяти. Но его не привезли.
Между тем в районе Тарановки шел ожесточенный бой. Перестрелка перемещалась в нашу сторону и в сторону города Змиева. А перед нашими позициями по-прежнему стояла тишина. Противника не было. И только около 11 часов, когда вовсю сияло солнце, дивизион начал отход по вчерашней дороге. Поле преодоле-ли, рассредоточившись и на предельно высокой скорости. День вчерашний многому научил. Самолеты не появлялись. Лес вновь взял нас под защиту. Авиация противника работала левее нас по фронту. И там не утихал бой. Становилось ясно, что немцы собирались овладеть Тарановкой и Змиевым, выйти к реке и перехватить дорогу, не дать нам переправиться в Гайдарах, где сохранилась единственная переправа. Предвидя все это, наша колонна двигалась довольно быстро. И все же немцы опередили нас. Еще до въезда в Гайдары наша разведка донесла, что туда проникли автоматчики противника, и на улице идет бой. Немцы пока контролируют западную сторону хутора. На восточной окраине их пока нет. Командир дивизиона Данилов А.В. принял единственное и правильное решение: прорываться вперед через хутор к переправе, которая находилась примерно в километре от х. Гайдары. Если потребуется, под прикрытием тракторов и орудий принять бой. Было приказано всем орудийным расчетам спешиться или сесть на лафеты орудий и стрелять из карабинов по противнику. Не только по видимым целям, но и по предполагаемым. Тем самым заставить его убраться или нейтрализовать его действия, пока колонна идет по улице хутора.
Автоматов у нас в то время не было. Вступать в ближний бой с немецкими автоматчиками было и опасно и рискованно. Но иного выхода не было. Ведь война сплошь состоит из рисков.
Внезапное появление дивизиона и ружейный огонь застали немцев врасплох и вынудили отступить. Колонна повернула на переправу. В это время на ней уже создалась большая пробка. Кроме нас, на другой берег отходили и другие части. Немецкие бомбардировщики и штурмовики буквально утюжили нас. И только по какой-то счастливой случайности бомбы падали рядом с мостом, но ни одна в него не попала. Серьезных потерь мы не понесли, ранило несколько человек. Двух лошадей убило. Помогли наступающие сумерки.
Когда последние орудия были на переправе, начальник штаба предложил мне перейти на восточный берег. Уже не через мост, а сторонкой, по льду. Местами он был тонким и хрупким. Тоже пришлось рисковать. Еще при выезде их хутора на переправу выяснилось, что один орудийный расчет, вместе с трактором и 76 мм пушкой остался перед х. Гайдары. Испортился трактор и не заводился мотор.
После переправы дивизион рассредоточился в доме отдыха им. Орджоникидзе. А о судьбе орудийного расчета из семи человек не было известно более суток. И все мы серьезно переживали. И вдруг пришла неожиданная и радостная весть, что расчет нашелся. Переправился на наш берег и притащил орудие и боекомплект снарядов. Люди проявили мужество и смелость. Под носом немцев вы-вели из строя трактор, спрятав какую-то важную деталь в лесу, а орудие уволокли на себе и потом переправились по льду в нескольких километрах от наших позиций.

Через несколько дней, в середине марта, наш 2й дивизион занял огневые позиции около х. Омельченко, примерно в километре от штаба полка. 1й дивизион Фатьянова занял оборону возле дома отдыха. 3й дивизион в то время еще не имел матчасти ( орудий и прочего ) и личным составом не был укомплектован
Полностью и использовался как резерв. Стрелковые полки дивизии (480, 544, 646) заняли оборону впереди нас по всему восточному берегу С. Донца. Это по фронту около 10-12 км. В этом месте река делала петлю в западном направлении. Она как бы вклинивалась в оборону противника. Вроде полуострова. Мы были в невыгод-ном для обороны положении. Наши позиции подвергались артобстрелу с трех сторон. Более того, на другом берегу были солидные высоты, которые давали немцам возможность просматривать нашу оборону на большую глубину. Не случайно за неделю противник взял под прицел все дороги и перекрестки, где могли передвигаться войска. Засек и пристрелял плохо замаскированные нами командные пункты.
Между хутором и рекой, в лесном массиве, управление дивизиона оборудовало себе временные блиндажи, а месяца через два – настоящие, в три наката бревен землянки. В нашей штабной, жилось спокойно и безопасно. Если не угодит бомба или снаряд крупного калибра. В отличие от Заполярья, спали не на мерзлой земле, покрытой ветками и мохом, а на дощатом настиле, нары в два яруса. И прожили мы в ней до конца июля 1943.
В то время все понимали, что после Сталинграда и изгнания врага с Кубани, Дона и Сев. Кавказа ни одна из сторон не в состоянии предпринять большую наступательную операцию. Силы истощились, войска устали. Нужна передышка. К тому же снабжение наших войск продовольствием и боеприпасами ухудшилось. Рацион питания был настолько скудным, что приходилось затягивать ремни, чтобы удержать штаны. Наши тылы и базы снабжения войск остались далеко позади, км в 200-300 на востоке. Отступая. Фашисты уничтожали, увозили и угоняли все, что могли. В стране не было государственных продовольственных резервов, потому что все хлебные области и районы оказались оккупированы немецко-фашистскими захватчиками. Дефицит ощущался во многом. В хлебе, мясе, жирах, одежде, обуви и даже в табаке. В то время наша кухня варила борщ из конины и бурячков, добытых на месте. Бульон выглядел черным, очень жидким и имел какой-то непонятный вкус. Мясо припахивало потом. И не каждый съедал свою порцию. Не жаловались лишь татары, которых было мало. Конину добывали за счет раненых лошадей. О борще говорили: «крупинка за крупинкой бегает с дубинкой».
Надо отдать дань уважения местному населению, которое делилось с нами последним куском хлеба. Конечно, и мы делились с ними, чем могли.
Примерно к 1 мая продовольственное снабжение улучшилось. Офицерам стали выдавать дополнительный паек: мясные или рыбные консервы. Табак или папиросы. Съедали паек, в основном, коллективно, за 1-2 приседа.
Подразделения артполка перешли на новую форму одежды. Солдаты и офицеры одели погоны. Полностью избавились от зимнего обмундирования. Оде-ли пилотки. Передышка дала возможность сменить белье, избавиться от вшей, помыться. Хоть и не в настоящей бане. Личный состав попусту без дела не шатался, каждый находился на своем посту и в постоянном напряжении, в ожидании какой-то опасности. Важное значение придавалось политико-воспитательной работе. Фронтовые и армейские газеты доставлялись регулярно и прочитывались. Слушались сводки Совинформбюро и сообщения ТАСС.
В землянке, особенно вечером, прокручивались пластинки на патефоне. В моей памяти и до сих пор сохранилась песня «Утес». Она поднимала моральных дух, вселяла надежду в победу нашего правого дела. Утес и Сталинград сливались вместе. По вечерам, когда собирались все вместе, делились впечатлениями о новостях, о гражданской жизни. Иногда рассказывали забавные истории. Из теле-фонных разговоров связистов с батареями всегда можно было знать, что происходит в зоне дивизиона и полка. И оценивать обстановку.
Высокие сосны надежно прикрывали землянку с воздуха. Немецкие самолеты-разведчики, особенно фокке-вульф, с бронированным брюхом, который все называли рамой, часто кружили над нами.
В течение марта и части апреля наша артиллерия отмалчивалась, терпела обиды. Не было полного комплекта боеприпасов. Каждое орудие могло сделать не более 10-15 выстрелов. Требовалось разрешение командира дивизиона, а то и полка. Противник же давил нашу оборону всеми доступными средствами. Снарядов и бомб не жалели.

Надеюсь, это кому-то интересно.
Буду выкладывать и дальше все равно, обещал деду, что обнародую его записки.
Между прочим, недавно узнал, что фотография моего деда висит в музее обороны Брестской крепости. Он крепость не оборонял, но освобождал Брест, а потом остался там жить...

Монк, не обижайтесь, но запискам не помешала бы ваша писательская рука.

Помешала бы. Я хочу сохранить стиль изложения деда. Стиль - это личность.
Вопиющие ошибки и повторы я убираю, но их очень и очень мало.

Никто ведь не запрещает вам выкладывать оригинальную версию и параллельно с ней обработанную.
Ваше дело, впрочем.

Возможно, напишу художественный рассказ или повесть по мотивам. Когда почувствую, что готов.

С удовольствием почитаю.

Частые обстрелы и бомбежки научили нас многому: правилам поведения, бдительности и предосторожности, которые нигде не написаны. Со временем у каждого выработался инстинкт самосохранения. По орудийному выстрелу научились распознавать степень опасности. Шум или свист при движении снаряда или мины подкреплял наши предположения. Поэтому не всем пролетавшим снарядам «кланялись». Однако, тебе предназначенный снаряд часто падал бесшумно, а если и был услышан, то слишком поздно. И лишь случайность, счастливая секунда могли спасти от беды. А вот от мины немецкого шестиствольного миномета было достаточно времени, чтобы лечь на землю. Был слышен вой, напоминавший мычание осла. Между слышимым выстрелом и падением мины было около 5-7 секунд, в зависимости от расстояния, что позволяло среагировать на опасность.
С марта 1943, когда фронт стабилизировался, немцы начали тактику актив-ной обороны. Постоянно вели разведку и подвергали бомбежке наши позиции. Часто наши артиллеристы не стреляли даже по целям, хорошо видимым без бинокля. Снаряды берегли только на случай прямой атаки противника.
В июне перед нашими позициями стали появляться совершенно нам незнакомые самоходные пушки «Фердинанд» и танки «Тигр». Наши 76мм пушки были не в состоянии пробить их лобовую броню. Они не просто появлялись показать себя, но и наносили удары по целям прямой наводкой. Как из ружья.
Но через какое-то время наша оборонная промышленность наладила выпуск 100мм пушки, которая пробивала их броню.
Опыт ведения войны, как и любого дела, приходил не сразу. И пока командиры и подчиненные познали все тонкости, много чего потеряли. Гибли люди, лилась кровь. Приведу случай, который мне хорошо запомнился. Я оказался и очевидцем и участником этой трагедии.
Произошло это в конце марта, в одном из домов Задонецких хуторов, на восточном берегу Сев. Донца. Там располагались наблюдательные пункты дивизиона и трех батарей. Они выявляли и пристреливали настоящие и будущие цели, корректировали огонь. И все наносили на топографические карты, выданные специально и только для данной местности.
В середине дня с наблюдательного пункта пятой батареи позвонили в дивизион, что есть раненые и нужна мед. помощь. Я взял свою санитарную сумку и направился туда, лесом, по проводу связи. Пройти надо было метров 500-600. Листвы на деревьях вокруг еще не было, и немцы хорошо видели, что делается вокруг и во дворе. Разведчики пренебрегли элементарной осторожностью, сидели и на-блюдали открыто. И жестоко поплатились. Я тоже шел туда, как на прогулку, совершенно открыто. Во дворе дома из погреба выглянул командир батареи, коротко объяснил, что случилось, и вновь закрыл дверь. Это был типичный украинский дом, наполовину из дерева, наполовину из земли и соломы. Посредине – дверь в кухню, а справа и слева – по одной комнате. Когда я вошел в кухню, обе двери были немного приоткрыты. Слева доносился стон, и я направился туда. В комнате было темно. Единственное окно закрывала деревянная ставня. Раненые лежали на прикрытом соломой полу. Их, кажется, было трое. Один оказался раненым в голову и тяжело, даже бредил. Первую мою повязку он содрал. Наложил другую, более надежную. Перевязал еще одного раненого. На это ушло не менее 15 минут. Оставалось вызвать с батареи повозку и вывезти раненых, если позволит противник. Но раньше я решил осмотреть вторую комнату. И вдруг дом содрогнулся. Я упал на пол головой к русской печи, ногами к двери, рассчитывая. Что печь хоть немного защитит в случае прямого попадания снаряда. Разрывы снарядов буквально обложили дом. На меня сверху упало решето, потом пила, затем горшок, не то с фасолью, не то с луком. Минуты через три обстрел прекратился, но я не спешил вставать. Но надо было разобраться со всем до конца, есть ли еще раненые и оказать им медицинскую помощь. Через приоткрытую дверь я заметил, что на полу кто-то лежит или сидит. С трудом приоткрыл дверь наполовину. Ногами ко мне лежал сержант, командир разведки пятой батареи Щербаков. Я узнал его сразу. А рядом – солдат его отделения. Оба получили осколочные ранения в грудь и головы. Не проявляли никаких признаков жизни. Не разворачиваясь, я сделал несколько шагов назад, к той же двери и обратил внимание сначала на обувь, а потом на ноги человека, согнутые в коленях. Дверь дальше не открывалась, и я решил потянуть ее на себя, влево. И на какое-то время оцепенел и не поверил своим глазам. На стуле сидел боец, одетый в шинель и ботинки. Между его ног стоял карабин. Он держал его крепко обеими руками. Все было на месте, кроме головы. Вместо нее торчал окровавленный конец позвоночника. Меня охватил ужас. Хотелось бежать прочь. И я с трудом поборол страх и эмоции. Чувство долга перед товарищами и воинской присяге помогли. Пытался понять, как это случилось, где голова? В комнате ее не было. Зато стены и потолок были обильно забрызганы кровью и кусочками мяса. Под стулом, на котором сидел солдат, виднелась лужа крови. Характерно, но ни в одной из стен комнаты я не нашел дыры от снаряда. Пришел к выводу, что он залетел через окно и разорвался на голове.
Я вернулся в кухню и подумал, как уйти из дома незамеченным? Решил, что пробегу прежней дорогой. Но в это время во дворе разорвался один снаряд, потом другой, и все повторилось. И как только поутихло, стал уходить другим путем, вылез в окно со стороны противника, спустился к реке и мелколесьем пошел в штаб дивизиона, чтобы вывезти пострадавших.
Через какое-то время выяснились причины их гибели. Это пренебрежение правилами безопасности. Русская удаль к добру не приводила. Вокруг этого случая и его жертв шли разговоры не только в нашем дивизионе, но и во всем артполку. Маскировать от противника надо все, особенно орудия и наблюдательные пункты. А немцы выстрелили прямой наводкой, из самоходки или танка. И в какое время это произошло, до моего прихода или после, я не знал. Тела погибших по-хоронили с воинскими почестями недалеко от дома отдыха «Орджоникидзе».

Что просвистело, снаряд или пуля- это уже не опасно. Мина да.

Про оторванную голову - жуть, конечно.

Этот случай дед мне рассказывал лично, видимо, очень это его поразило, что и через 50 лет после войны он это помнил. А потом я прочел уже здесь...

все очень живо и талантливо написано (не понимаю, зачем править стиль мемуаров и дневников?)

Интересная глава.

Если это мне, то я ничего там не правлю. Перепечатываю только.

это - советникам

Еще один случай произошел со мной в августе 1943, в разгар Орловско-Курской битвы, когда наша 152 с.д. прикрывала левый фланг войск Белгородского направления. Тогда снаряд угодил прямо в наше укрытие, траншею, перекрытую наспех мелким кругляком и землей. Разорвался на крыше, образовав большую дыру прямо у моих ног перед входом в траншею. Кроме меня, там в углу сидели два связиста с телефонным аппаратом. Среди них был Николаев и Лукашов Иван. Нам тогда повезло. Отделались испугом. А я получил кратковременную контузию.
К концу апреля 1943 природа благоухала. Деревья покрыла листва, потеплело, установились солнечные дни. Пришло время соловьиных песен, которых я никогда не слышал. Иногда казалось, что нет никакой войны. Только одиночные орудийные выстрелы да пулеметные очереди иногда нарушали соловьиные трели. Я нередко посещал командный наблюдательный пункт и любил слушать новости из первых рук. Однажды кто-то из разведчиков оторвался от стереотрубы и говорит: товарищ капитан, посмотрите, как какая-то стерва провожает немца! Кто-то глянул в бинокль и говорит: и правда! Вот бы садануть по ним хотя бы парой снарядов. Я тоже приложился к стереотрубе. От хутора, в сторону реки, девица шла под ручку с немецким офицером. На крутом высоком берегу, перед спуском к реке, они остановились. Как раз напротив переправы, где месяц назад нас бомбили «юнкерсы».
Унтер пошел вниз, к реке, к своим траншеям. А девица оставалась на месте и все время махала ему белым платочком. Затем развернулась и медленно пошла к крайним домам.
- Ну, и стерва, - сказал кто-то из наших. Ведь и не боится и не стыдится. И тут уже все стали просить командира. И не уговорили. «Они нам ничем не угрожают. Сводить счеты будете после войны».
4.07.1943 в моей жизни произошло важное событие. В штабе 333 артполка замком по политчасти майор Козлов вручил мне партийный билет. И я стал членом всесоюзной коммунистической партии большевиков. Партии, которая к тому времени по праву называлась организатором всех наших побед. И шел, я помню, в дивизию в приподнятом настроении с карабином за спиной и противогазом на левом боку. Шел лесом и на одной из полянок неожиданно попал под мощный артналет. Все произошло так быстро, что я бухнулся на землю, где стоял и с опозда-нием. Один из снарядов разорвался в нескольких метрах, и меня обдало песком. Рядом я увидел наполовину засыпанный песком ровик и подтянулся к нему на животе, надеясь спрятать голову. Поднявшись с земли, я почувствовал зловонный запах. Оказывается, своим коленом раздавил кучу человеческого кала. Воды близко нигде, кроме кухни, не было. Пришлось идти очищаться туда. Галлактионов, старший повар, помог в этом. И все смеялись. А потом и говорит: «Товарищ лейтенант, а чего у вашего карабина ложа поцарапана и осколок торчит?» И еще обнаружили, что один из осколков пробил коробку противогаза и привел его в негодность. С тех пор я избавился от противогаза навсегда, до конца войны. Кто-то из присутствующих сказал, что мне сегодня здорово повезло. И партбилет получил и невредим остался. С хозвзводом и кухней я был связан по службе. Там я держал средства индивидуальной химической защиты ( противоипритные пакеты ). Чемодан фельдшера с медикаментами и перевязочными средствами, свои личные вещи, иногда карабин и другое. Потом я был обязан контролировать качество продуктов питания и готовой пищи. И еще тогда в хозвзводе имелось тогда противотанковое ружье, из которого можно стрелять и по самолетам. А их тогда кружило много, много и разных марок. Меня это увлекло и стал помаленьку постреливать. Лучше всего подходила так называемая «рама», немецкий разведчик Фокке-Вульф. Большая мишени и небольшая скорость. Результаты стрельбы тогда трудно было определить. Стреляли многие, из разных видов оружия. Иногда самолеты загорались или уходили на большой скорости. И поди докажи, что пуля подожгла самолет. Но были случаи, что и доказывали. И тогда снайпер получал правительственную награду – орден, не ниже. Помню, противотанковое ружье постоянно висело на березе, рядом с глубоким ровиком. Патронов хватало. И когда самолеты пролетали невысоко и группами, стрелять было приятнее. При том условии, что они тебя не заметили. И вот однажды произошло нечто подобное.

Несколько немецких бомбардировщиков на высоте метров 200-250 шли кур-сом на хозвзвод. Я успел сделать лишь один выстрел по ведущему и изготовился ко второму. И вижу, как вся группа стала пикировать, как мне показалось, прямо на нас. Мне удалось выстрелить вторично и с большим для себя риском. Прыгнул в ровик и услышал, как осколки стригут листья и ветки березы. Оказалось, что самолеты атаковали не нас, а соседний объект. Там хранились боеприпасы. Каждый день нашего пребывания в обороне напоминал в чем-то день вчерашний. С восходом в небе появлялся разведчик-рама. Иногда два. И не торопясь начинал разгружать свою почтовую корреспонденцию, так как наши самолеты появлялись редко. Выбрасывались листовки, обращения и даже журналы. Их валялось на земле так много, что хватало каждому отправить естественные надобности в любое время суток. Немецкое командование призывало нас сдаваться в плен, обещая со-хранить жизнь, или вступать в добровольческую армию под командованием Власова. Назывался пароль: штык в землю, руки вверх. Напоминалось прихватить с собой котелок, кружку и ложку. Видать, у Гитлера дела с посудой обстояли плохо. Кое-кто из наших попадался на удочку противника. Перебегали на его сторону. Ведь конца войны еще не было видно. О скорой победе никто не говорил, ни мы, ни противник. Каждая сторона готовилась к решающей смертельной схватке. И каждая верила в свою победу. Иначе и быть не могло. Сдача в плен и переход на сторону врага по законам СССР жестоко карались. И не зря. В сущности, это кара за измену Родине. И все равно такие преступления в действующей армии имели место. Чаще, мне кажется, из-за трусости или по малодушию.
Так, в мае 1943 в одном из пехотных полков нашей дивизии пропала часть боевого охранения. Без шума и выстрелов. И в нашей обороне образовалась ничем не прикрытая дыра. Ходили разные слухи. Говорили, что наших солдат ночью увела немецкая разведка. Другие говорили, что они сами сговорились и ушли добровольно. Тайное стало явным через 9 месяцев спустя. При форсировании реки под городом Николаевым старшина одного из наших стрелковых полков узнал в пленном власовце своего бывшего подчиненного и пытался устроить ему самосуд. Но о подробностях позже.
Гитлеровская пропаганда широко использовала в своих целях не только листовки и журналы, но и устраивало радиовещания на передний край обороны, призывая сдаваться в плен. Чаще всего тогда и там, где немцы имели превосходство.
Нам запрещалось подбирать и носить с собой листовки и журналы противника. И все же их прочитывали в одиночку и по секрету. Арттехник нашего диви-зиона Лобастов всегда ходил с полной полевой сумкой журналов. Он мог читать и говорить по-немецки, так как ушел в армию с предпоследнего курса горного института. Прекрасно знал астрономию, Солнечную систему, звезды и т.п. И с удовольствием делился со всеми. Его за это никто не преследовал, потому что больше всего его интересовала наука. Новое немецкое оружие, а не политика. Иначе бы он разделили судьбу с Солженицыным А. , которого наша разведка арестовала прямо на передовой, а оттуда – в ГУЛАГ.
Помню, в одном из немецких журналов была напечатана большая статья генерала Власова, командующего русской добровольческой армией. Она называлась «Как я стал на путь борьбы с большевизмом». Она адресовалась, видимо, команд-ному и начальствующему составу Красной армии. Говорилось, что у нас в стране партийная и государственная власть проявляет недоверие к командному составу, за ними устанавливается поголовная слежка, и эту роль выполняют комиссары частей и соединений. Такую политику Власов считал унизительной и связывал с ней все неудачи Красной армии. Здесь он попадал прямо в точку. Действительно, отсутствие единоначалия и персональной ответственности за отданный приказ причиняло делу большой вред. Не случайно Политбюро и Верховный признали существующее положение вещей ненормальным...
В том же журнале были помещены фотокарточки последнего русского императора Николая Второго на балконе дома Ипатьева в Екатеринбурге. На фото он с женой, дочерьми и сыном перед расстрелом. Вину за их смерть журнал возлагал на первого председателя ВЦИКа Свердлова Я. М.
В мае-июне 1943 произошли и другие изменения. Ликвидированы наркома-ты. Их заменили министерства во главе с правительством – Советом министров. По существу, как и в армии, вернулись к дореволюционной структуре власти. Не дотянули только до государственной Думы. Но это вопрос будущего России.
Тогда же пленум исполкома Коминтерна объявил о своем роспуске. Он дол-жен был облегчить работу прогрессивных сил по созданию единого национально-освободительного лагеря по борьбе с фашизмом. Именно в эти годы в оккупированной Европе стали возникать подпольные и легальные комитеты и фронты патриотических сил, независимых от партийной принадлежности и религиозных убеждений. Так, в июле 1943 в СССР был создан национальный комитет «Свободная Германия» под руководством немецких коммунистов Гика, Ульбрихта и других.

Присоединяюсь к одобрительному хору. Не помню по какому поводу, кажись что-то написать хотел, но я специально искал и не мог найти реальные подробные воспоминания фронтовиков. Дело тем осложняется, что писать и даже говорить боль-мень связно многие не могут. А то и не хотят.

Лепи, Монк. Это великолепный документ. Чего мне лично не хватает, так это диалогов. Мы не знаем, как говорили люди в то время. В кино из-за этого часто ощущается фальшь. В те моменты, когда улавливаешь фразы и обороты, которые появились относительно недавно. В течение моей жизни, например, или даже нескольких последних лет.

Июнь 1943 был напряженным. Все ждали нового летнего наступления немцев. Гитлер жаждал реванша за поражение под Сталинградом. Пропаганда Геббельса вовсю трубила, что возмездие наступит. Кичились новым оружием, которое у них появилось. Раздувался военный психоз.
Советское командование вовремя разгадало место будущей наступательной операции противника – Орловско-Курский выступ. Однако ее масштабы и время еще оставались тайной. Нужен был язык, живой немец. Конечно, чем выше рангом, тем лучше. Язык был нужен и нашей 152 с.д. которая держала оборону в рай-она г.Змиева, на Северском Донце. С этой целью была попытка взять «языка» боем. Разведгруппа силами до роты и состоящая в основном из солдат и офицеров штрафных рот, после артналета атаковали высоты, занятые врагом на западном берегу. С нашего берега действия штрафников были видны как на ладони. Для их поддержки выкатили несколько орудий, чтобы стрелять прямой наводкой. Бой начался примерно в 10 утра. День был солнечный и теплый. Первоначально нашим ребятам-смельчакам удалось продвинуться вверх по берегу, почти до вершины. Но немцы стали бросать гранаты, которые катились вниз и взрывались. Наши наверх к немцам кидали свои «лимонки». Орудия наших 76мм пушек вели огонь по самой вершине крутого берега, отгоняя пехоту противника. Бой продолжался около часа. Наконец, появилась группа немецких штурмовиков, которые и положили конец драке. Берег превратился в бугры и ямы. Наступило затишье. Все, кто остался в живых, возвращались поодиночке и долго. Орудия, возле которых я все время находился, расчеты откатили в лес. Мимо нас то и дело проходили раненые, с повязками на руках, головах, пропитанными кровью. Наше командование решило не затягивать бой надолго, ибо он сложился не в нашу пользу. Скорее всего, что мы оставили немцам своих пленных, не получив взамен ничего, кроме напрасно пролитой крови.
Один из штрафников, проходя мимо, остановился и попросил закурить. Он был ранен в руку. Я раскурил ему махорочку. Он был сильно возбужден и едва сдерживал свои чувства. Потом в сердцах излил свою злобу примерно так: «Суки, нас гнали просто на убой! Как скот. А хуй с ними! Мне-то еще повезло. Отмылся. Жалко, что там наши ребята гибнут».
И я понял, что тот, кто остался на том берегу реки, оказался обреченным: ему нет дороги ни вперед, ни назад. Пойдешь к своим без приказа, посчитают трусом и дезертиром и вновь трибунал. Вести бой в одиночку нельзя. Вот и ждешь своей участи, затаившись в болоте.
И еще понял, что передо мной стоит офицер, оказавшийся в штрафной роте. Или в дисциплинарном батальоне за совершенное преступление. Наказание оно теперь искупил кровью. Вторично его туда уже не пошлют. Можно считать, свой срок отбыл.

Итак, операция не принесла желаемого результата. Пленного взять не удалось. И не случайно. На переднем крае обороны и в глубину ее немцы создали прочную систему укреплений. Огневые точки и блиндажи соединялись траншеями, местами двойными. Впереди колючая проволока с сигнализацией и минные поля. Ночью вся местность периодически освещалась ракетами. По фронту обороны не было «мертвых» участков и зон, которые противник бы не просматривал и не простреливал. Проникнуть туда незамеченными было непросто. Надо было до мело-чей изучить систему обороны, сигнализации и связи, а уж потом идти на риск.
Командование разрешило комплектовать разведгруппы из добровольцев. В нашем 2-м артдивизионе первую разведгруппу возглавил ст. сержант Мельников, командир отделения разведки взвода управления дивизиона. Но вернулись ни с чем. На подступах к траншеям противника были обстреляны. Посчитали, что немцы обнаружили их и потому вернулись обратно.
Вторую разведгруппу возглавил ст. лейтенант Соколовский Борис Анисимович, командир взвода связи. Группу комплектовал сам и сам готовил операцию. В группу вошло восемь человек: Жирнов Вася, рослый и плотного телосложения. Его одели в немецкую форму и вручили немецкий автомат. Он должен был первым войти в контакт с фашистами. Он считался номером первым. Вторым был Соколовский. При встрече с противником они должны расстрелять из пистолета несколько человек, а одного взять в плен.
Еще в группу входили Буянов Коля и Федя Орлов. Оба – разведчики. И другие бойцы, в том числе Антоненко Иван - ординарец командира нашего артдивизиона майора Данилова А. В. , впоследствии погибшего в бою за село Гуляйполе, Днепропетровской области в начале ноября 1943 г.
Самым маленьким по росту был Орлов Федя, однако крепыш. Он ветеран 152 с.д. с Урала. Человек открытой души, веселый, смелый и решительный.
Соколовский несколько дней подряд изучал с наблюдательного пункта оборону немцев, особенно возле х.Гайдары, где она просматривалась и в глубину. Было отмечено движение немецкого солдата по одной и той же дорожке в одно время. Причем двигался он туда и обратно, что навевало мысль взять именно его в качестве «языка». Но ходил он только днем. И рядом с ним могли быть землянки или огневые точки противника, так что эта версия нуждалась в проверке не через бинокль или стереотрубу, а непосредственно на местности.
Еще в нейтральной зоне группа подверглась сильному пулеметному обстрелу. Некоторые бойцы предлагали вернуться. Полагая, что их обнаружили, но Борис приказал всем ползти вперед. Еще одна заминка произошла перед первой немецкой траншеей. Надо было выбрать момент, когда часовые, идя навстречу друг другу, начнут расходиться.
Бросок через траншею удался. Группа вышла на дорогу между х.Гайдары и Замостье-Змиев. Была ночь, в то время не слишком темная. На дороге появилась повозка с сеном, на которой сидели двое немцев. Решили не упускать возможности, хотя предполагали брать языка в другом месте. Один из разведчиков придержал лошадь за узду, другие прыгнули, чтобы стащить немцев за ноги и связать. Однако немцы проявили бдительность и не растерялись. Они подняли ноги, а один даже успел выстрелить, правда, вверх. Лошадь испугалась и шарахнулась, понес-лась, увозя и фрицев. Разведгруппа осталась ни с чем. Вступать в перестрелку было бессмысленно и опасно. Надо было уходить, ведь немцы если не ночью, то на рассвете прочешут местность, да еще, как у них заведено, с собаками. А до рассвета времени оставалось в обрез. И он мог застать ребят в неподходящий момент около переднего края обороны.
Борис не спасовал и здесь. Он увел группу в другое место, километра на два в тыл немцев, с намерением пересидеть ночь в кустах или в пустом сарае. А днем попытаться выполнить задание. Но где ночью, в незнакомой местности, найти та-кое безопасное место, чтобы остаться незамеченными и днем? Группа спряталась в заброшенном сарае, заросшем бурьяном и крапивой.
С рассветом выяснилось, что рядом расположилась немецкая батарея, кото-рая периодически стреляла по нашим позициям. Менять место укрытия и засаду было уже поздно. Решили брать языка здесь же, если кто-то из немцев подойдет или будет проходить мимо. Шли часы. И лишь после полудня по тропинке, что шла мимо сарая, неожиданно появился немец, унтер-офицер. В руках он нес портфель и мел при себе оружие. Он шел со стороны переднего края обороны в тыл, на запад. Однако разведгруппа не решилась его брать. Она оказалась не готова к внезапному и согласованному броску. Побоялись, как говорил потом Соколовский, испортить дело. Ведь рядом, на батарее, немцы.
Решили его пропустить и взять на обратном пути. У всех была надежда, что «фриц» вернется. Интуиция не подвела. Через часа два он возвращался по той же тропинке, насвистывая, рвал цветочки, проявляя приподнятое настроение. И тут на него навалились сразу трое наших ребят. Не без труда повалили на землю. Но ему удалось на какой-то момент освободиться и встать на ноги. Соколовский выстрелил из пистолета ему по ногам, но промахнулся.
Фриц оказался человеком рослым и физически сильным. И все же ему заломили за спину руки, в рот затолкали пилотку. Повязали руки и ноги, заволокли в сарай и стали ожидать, когда стемнеет. К счастью немцы на батарее никак не отреагировали на одиночный выстрел. Теперь важно было не дать обнаружить себя вечером, когда стемнеет, преодолеть немецкие траншеи и часовых именно в том месте у которому шли два дня назад. Иначе можно натолкнуться на боевое охранение противника и выдать себя. Разведчикам повезло и здесь. Удалось незаме-ченными проскочить через передний край обороны немцев и выйти на нейтральную зону. И все это выполнялось ползком, а иногда мелкими перебежками. Боевое охранение нашей пехоты уже ожидало появления разведчиков, пропустила их без всякого шума. Наоборот, помогло переправиться на свой, восточный, берег Северного Донца. Об этом наш дивизион узнал в полночь.
Все мы радовались успехам наших ребят, их мужеству. Для командования армии дивизии язык стал подарком, во время и ко столу. Сколько бойцов погибло ради языка - и вдруг все обошлось бескровно.
Переводчика в дивизионе не было, пригласили техника Лобастова и еще ка-кого-то жидка из дивизиона. Вдвоем они неплохо справились с порученным делом. Поначалу немец отказался вообще давать какие-то сведения о себе и воинской части. Требовал подать ему начальник более высокого ранга, чем капитан - начальник штаба дивизиона. Когда командир вошел в землянку, мы все, как положено, Встали. Встал и фриц. А затем сел вновь на табуретку. Но Данилов дал понять, что надо встать. И тот поднялся. В короткой, примерно 40 минут, беседе немец дал сведения о себе и назвал, в какой части служит, кто ее командир. Что ушел он из поселка в батальон и при нем в портфеле находились пакеты, с которыми он еще не знаком. Не прошло и часа, как из штаба 152 стрелковой дивизии прибыла специальная автомашина с автоматчиками, которая забрала пленного и всю группу разведчиков во главе с Соколовским Борисом.

Утром следующего дня они вернулись с правительственными наградами. Соколовскому вручен орден отечественной войны 2й степени. От пленного были получены важные сведения, касающиеся подготовки вермахтом нового летнего наступления летом 1943 года в районе Курска, Орла и Белгорода. Немецкое командование все время придерживалось ведению боя из траншей, которые связывали блиндажи, огневые точки. Наступление пехоты велось цепями. У нас же до 1943 года преобладала тактика наступления отделением, взводом и ротам, более глубоко и эшелонировано.
В обороне траншеи не рылись, а рылся окопчик индивидуально каждым бойцом и солдатом. Что серьезно осложняло руководство боем, особенно в ночное время. Не было чувства локтя своего товарища, взаимной поддержки и выручки. Чувство одиночества и неуверенности могли сломить волю к сопротивлению врагу. Вызвать панические настроения или вообще оставить поле боя, особенно ночью.
Зато в ровике безопаснее, чем в траншее при бомбежке или артобстреле. Прямое попадание в него - явление редкое. Рядом с нашим расположением у хутора появилась даже иностранная часть, как я думал тогда о чехословацкой бригаде под командованием Людвига Свободы. Моя встреча с первым чехословацким офицером произошла неожиданно и не весьма дружелюбно. Шел я днем, уже нахоженной тропинкой, лесом из дивизиона в полк. На плече висел карабин. На небольшой полянке метрах в восьмидесяти от меня шел человек в немецкой форме одежды, в пилотке тёмно-синего цвета с кокардой, как у немцев.
И вижу, двигаются навстречу мне. Я машинально сбросил с плеча карабин и изготовил к стрельбе. Сдержало меня, видимо, то, что мой враг ничего не предпринимал в свою защиту, спокойно шел навстречу мне. Он имел при себе пистолет, но не прикоснулся к нему. На какое-то время я устыдился своему поступку и взял карабин на плечо. Проходя мимо, я виновато ему улыбнулся. И он мне тоже. Чехословацкая бригада провела свой первый бой по соседству с нашей 152й стрелковой дивизии около деревни Соколово. После войны в память о первом на-родном президенте Чехословакии товарище Готвальде Змиевский район переименовали в год в Готвальдовский.
Там же первое свое крещение приняла Первая Польская армия, так называемое Войско Польское, сформированное на территории СССР. Это произошло в начале августа 1943 года. Мощная артиллерийская подготовка наших войск по противнику 5 июля 1943 года нанесла ему большой урон. Некоторые генералы вермахта сочли нужным требовать отменить генеральное наступление на другой срок, чтобы пополнить потери. Однако Гитлер был неумолим. И всё же в ходе многодневных ожесточенных боев немцам удалось кое-где вклиниться в нашу оборону в 35 км. Кульминационной датой стало танковое сражение под Прохоров-кой. Прохоровка - это железнодорожная станция на линии Белгород - Курск, 56 км севернее города Белгорода. Там 12 июля 1943 года произошло самое крупное встречное танковое сражение второй мировой войны между наступающими немецкими войсками и наносящими контрудар советскими войсками. В сражение с обеих сторон одновременно участвовало 120 тысяч танков и орудий. Гитлеровцы потеряли убитыми около десяти тысяч солдат и офицеров, да 400 танков и штурмовых орудий. Не добившись успеха, противник под ударами наших войск начал отход. 5 августа 1943 года советские вооруженные силы освободили Белгород.
Двумя днями ранее, 3 августа 1943 года началось наступление войск Воронежского и Степного фронтов и правого крыла юго-западного фронта, куда входила и 155 стрелковая дивизия, находясь в составе 6 армии. Кодовое название операции: «Полководец Румянцев». Операция являлась продолжением Курско-Белгородской битвы. Войсками воронежского фронта командовал генерал армии Ватутин Н.Ф. Степного фронта - генерал-полковник Конев И.С.

Наступление мы ждали и готовились к нему. Не был известен лишь день и час. Буквально за несколько дней до него вокруг нас понаставили столько артиллерии разных калибров, что, как говорят, плюнуть некуда. Более 200 стволов на каждом квадратном километре. Накануне нашему дивизиону и полку было приказано срочно, в течение ночи, освободить ранее занимаемые помещения: штаб дивизиона, блиндажи и землянки. И в течение двух ночей оборудовать другие, ближе к переднему краю обороны, на берегу Северного Донца. Чтобы надежно за-рыться в землю и построить блиндажи, не было времени. Пришлось все делать наспех. Помню, связисты вырыли себе траншею в рост человека, напоминающую букву Г, оборудовали вход с одной стороны, и все это накрыли кругляком из сосен в два настила. Набросали веток и засыпали землей. Там поставили коммутатор связи, соединяя с батареями дивизиона и командными пунктами. Подобные укрытия не гарантировали безопасность в случае прямого попадания снаряда, и спасти могло только чудо. Но именно чудо и спасло нас спустя два часа.
В блиндаже нас оказалось трое. Двое связистов: Лукичев Иван и Николаев. Артиллерийская подготовка по позициям противника началась в 8 часов и продолжалась около двух часов. Это был кромешный ад. Работала наша артиллерия всех калибров, в том числе и катюши. Сотня орудийный выстрелов в минуту сливались в единый гул, канонаду, содрогалась земля, поднималась гарь, дым и копоть. Особенно после того, как противник открыл ответный огонь. Лес, который укрывал наши позиции, стал постепенно оголяться и падать.
Разговор друг с другом мог состояться или на ухо, или криком. Уже через несколько минут перекрытие в блиндаже стало подпрыгивать и болтаться. Содрогалось от разрывов рядом с ним снарядов и мин противника. За воротник гимнастерки и на голову то и дело сыпался песок.
Наконец, оборвалась телефонная связь с командиром дивизиона. Значит, оборвало провод и его надо идти восстанавливать. Когда телефонист ушел в этот клан огня и металла, я подумал про себя: «Не дай бог мне идти следом за ним. Точки 2й и 4й батареи расположены почти рядом с нами. Возможно, там уже появились убитые и раненые». И в этот момент блиндаж наш словно подпрыгнул, раздался взрыв наверху, волна ядовитого дыма ударила в нос и глаза. Ноги засыпало песком. Я искал облегчения, уткнувшись лицом в землю. Какое-то время я не смог сосредоточиться. Что же случилось? Проверку начал с того, что пошевелил ногами. За голову и руки почему-то не тревожился. Не почувствовал никаких болей, подумал, что все в порядке, можно вырезать и осмотреться. Никто из связистов не подавал голоса. Все они находились рядом со мной, в тупиковой части блиндажа, а снаряд разорвался у входа, где были мои ноги. Гробовое молчание нарушил разведчик Орлов, он крикнул: «Братья славяне, вы еще живы?» «Живые», - ответили мы, словно сговорившись. Не помню, как поступили связисты, остались там или ушли, но я приготовил себе другое убежище. Ровик в рост человека. Набросал на дно ветки деревьев и травы, и оставался в нем еще несколько дней до завершения наступательной операции.
Напряженный бой продолжался еще не один день. Последнюю точку поставила немецкая авиация. Немецкие пикирующие бомбардировщики несколько дней подряд атаковали наши позиции. Особенно досталось 4й батарее, появились убитые и раненые, много раненых. В числе их сам инструктор Мезенцев. Его обязанности пришлось исполнять мне. Никого из медицинских работников на батарее более не оставалось. Так продолжалось до октября 1943 года. Батарею еще не раз приходилось посещать ползком или короткими перебежками. Артиллерийская ду-эль через реку Северный Донец продолжалась около недели, утихая только но-чью. Только ночью можно было привести себя в порядок: умыться, разуться, нормально покушать и отправить свои естественные надобности. Днем я покидал свой ровик только для оказания медицинской помощи раненым. Конечно, все подраз-деления управления артдивизиона находились рядом. В середине августа 333 арт-полк получил приказ сняться с занимаемых позиций. Куда отходим, не объяснили. Отход начался еще затемно, перед рассветом. Для противника он не остался не-замеченным, потому что передний край обороны постоянно освещался ракетами. И была видна ему вся наша оборона. Проскочить район боя до рассвета не удалось. И тогда вовсю заработала немецкая артиллерия. Позднее, уже в ржаном поле, рядом с хутором Омельченко на нас навалилось и авиация противника. За неделю ожесточенных кровопролитных боёв в районе города Змиева мы, артиллери-сты, понесли серьезные потери в людях и технике. Лишились нескольких тракторов. Нуждались в ремонте отдельные орудия. Дивизион частично перешел на конную тягу. Первую дневку сделали в селе Благодатное, километрах в 12-15 линия обороны. Предоставилась, наконец, возможность расслабиться, снять напряжение, отоспаться в сарае на сене и даже живой природе, под открытым небом. Август 1943 года в тех местах выдался теплым и жарким. Дожди выпадали редко. Именно тогда, Благовещенск, я больше всего почувствовал и ощутил смысл своей жизни. Лишиться ее было так просто и легко. Жизнь и смерть в течение более недели ви-тали над нами. Вроде они боролись друг с другом. От души, видимо, радовались все, что остались живы. И мне казалось тогда, что не иду, а лечу на крыльях. Го-тов был обнять первого встречного на улице и закричать во весь дух: «Я жив, жив я!» Сердце сжималось от радости. Хотелось поделиться с кем-то своими эмоциями, но с кем, если все, кто рядом с тобой, пережили то же самое, и все были повязаны одной судьбой. Тяжелые дни и ночи потом еще долго вспоминали в своем родном ветеранском кругу. Угоди снаряд в блиндаж по центру, а не у входа над моими но-гами, вряд ли бы кто-то из нас выжил. Не хватило всего одного метра, чтобы оборвать жизнь сразу четырем. А ведь беду-то свою мы сами накликали. Как ни странно. Зарывшись в землю за короткую летнюю ночь, у нас не нашлось времени посмотреть утром на свое укрытие. Оказывается, мы не замаскировали себя даже от наземной разведки противника, и утром он засек наш блиндаж, как новую цель, которую надлежало уничтожить. Нас опять наказали за халатность и беспечность. Мы не учли, что после длительной артиллерийской дуэли деревья станут голыми и наш блиндаж, засыпанный свежим песком, станет мишенью для немецких «тигров» и «пантер».
Стреляли прямой наводкой. Немецкое командование наверняка записало на свой актив потери противника. Не исключено, что командир и наводчик танка или самоходки получил в награду железный крест. Парадокс в жизни и на войне. Чем больше солдат убивает своих врагов, таких же солдат, как он сам, тем выше награду он получает. Так поступают все государства мира и их правители. Делают, прикрываясь именем Всевышнего. Какая мерзость.

За несколько дней кратковременной передышки в селе Благодатное личному составу артдивизиона представилась возможность привести себя в порядок. Хорошо обмыться, хотя и без бани и душа. Постирать, и заменить белье, гимнастерки и брюки, портянки и так далее. Прошли в подразделениях партийные и комсомольские собрания, на которых обсуждались итоги боев, мобилизация сил по изгнанию немецко-фашистских захватчиков. Питание стало нормальным, трехразовым. Даже махорочки и папирос всем хватало. Табачок снимал стресс, подарил душу солдата. И там, где собрались курильщики, особенно трое или больше, всегда шла оживленная беседа, появлялись новости. Выходит, табачный дымок объединял нас. Это немаловажно. Известный советский писатель Демьян Бедный первым заметил целительную роль табака и придал ему литературной облик. В те тяжелые военные годы на обложках спичечных коробок печатались его стихи: «не забыть нам годы боевые (фронтовые) и привалы у Днепра, развивались в кольца голубые дым махорки у костра... Эх, махорочка, махорка, подружились мы с то-бой...»
Известно, что в конце 1930-х годов Демьян Бедный попал в опалу к властям, какое-то время не печатались его произведения. Но в войну его стихи во-одушевляли фронтовиков.
Но недолго нам пришлось нежится в селе Благодатном, уже 14 августа 1943 года части 152 стрелковой дивизии форсировали реку Северный Донец в отдельных местах на участке фронта между городами Змиевым и Чугуевым.
Дивизионная разведка нащупала в обороне немецко-фашистских захватчиков ничем не прикрытый участок. 16 августа 1943 года, после полудня, в образовавшуюся брешь командование ввело один из пехотных полков. Нашему второму арт.дивизиону было приказано следовать за ним и поддерживать пехоту огнем двух батарей 76 миллиметровых пушек. Выдали сухой паек на трое суток. Все лишнее из вещей оставили в селе. Даже шинели, потому что стояла большая жара. Была задача: форсировать реку, выйти противнику в тыл и до рассвета следующего дня совершить глубокий рейд в условиях лесистой местности, перерезать железную дорогу от Змиева на Харьков и перекрыть пути отхода противнику.
Конечная цель - совместно с другими частями дивизии армии овладеть го-родом Змиевым. Важным опорным пунктом фашистов на подступах к городу Харькову. К тому времени нашу дивизию переподчинили 34му стрелковому корпусу 1й гвардейской армии. Колонна наша, состоявшая из пехоты, орудий и минометов на конной тяге, растянулась не менее чем на километр. Первые 2-3 часа, пока еще не стемнело, немецкая артиллерия постоянно обстреливали нас. Двигались медленно и с большой осторожностью. Ночью запретили курить и пользоваться спичками. Ездовым приказали подавлять желание лошадей ржать. В пути не раз останавливались перед перекрестками лесных дорог, пропуская отдельные машины против-ника. В бой не ввязывались, даже тогда, когда имели большие шансы на успех. На рассвете, когда еще не взошло солнце, лес кончился. Перед нами простиралось огромное поле, без единого деревца или домика. Лишь кое-где доспевали кукурузой и помидоры. Поля пересекала железная дорога Змиев-Харьков. Батальоны пехоты начали разворот из походного положения в виде колонны фронтом на юго-восток, в направлении города Змиева. Артиллерия противника молчала. Не появлялись и самолеты. День был солнечным и жарким, как предыдущие. Орудия на-шей батареи еще не разворачивались к стрельбе, находились в походном положении. И вдруг кто-то крикнул: смотрите, смотрите, кажется, немецкая легковушка катит прямо к нам.
И действительно, метрах в 300-400 по полевой дороге к нам приближалась легковая автомашина черного цвета. Однако вскоре вдруг повернула влево, на запад. И помчалась параллельно железной дороге. Вся эта ситуация сложилась настолько быстро и неожиданно, что никто даже и не выстрелил. Все охали да ахали. Еще месяц назад за «языка» проливалась кровь, гибли солдаты, а тут он сам пришел к нам. Но опять же из-за ротозейства нам не достался. А ведь этот чин не ходил пешком, а ездил на автомашине, и его показания были бы намного ценнее. Ну, бог с ним. На фронте, на войне бывало еще и не такое. Произошедшее навело нас на мысль, что боевое охранение нашей колонны сработало очень плохо.
Настоящие бои разгорелись спустя часа два. Батарея дивизиона расположились прямо на плантациях помидор, которые к тому времени хорошо подрумянились и созрели. Мы кушали их прямо из кустов, которые лежали на земле, без всяких подвязок. Кушать их одна прелесть. Вечером 18 августа перед уходом на новый рубеж, повар приготовил из них отменный борщ. Утром 19 августа город Змиев был взят. Наша 152я стрелковая дивизия впервые удостоена была благодарность верховного товарища Сталина за успешные боевые действия и прояв-ленные при этом героизм и мужество.
В течение примерно трех дневных ожесточенных боев мы вновь приблизились хутору Гайдары и городу Змиеву. Бои велись каждый день. Стало ощущаться превосходство нашей артиллерии. В авиации продолжало оставаться примерное равновесие сил. Это все мы чувствовали на себе. Наша пехота несла большие потери, местами казалось, что идем по своим трупам. Их не убирали и не вывозили по нескольку дней. При сильной жаре они быстро разлагаясь, сдувались до неузнаваемости, издавали зловонный трупный запах. Даже ночью, в прохладу, когда находились в ровиках, они вызывали у многих тошноту. В отличие от нас, даже отступая, противник не оставлял на поле боя убитых и раненых, всех выносили и вывозили. Ответ на это неоднозначный. Большое сопротивление немцы оказали перед селом Малая Гамольша, несколько дней пришлось топтаться на одном месте.

В этих условиях наша разведка должна была контролировать дорогу до выхода колонны на новый рубеж. Это означало блокировать все дороги, и вероятные подходы противника для контратаки. Да, трудно себе представить, появились перед нами не легковые автомашины, а танки или пехота противника. Не избежать бы нам трагического конца. Развернуть пушки стрельбе нужно время, а у нас его не было. Без артиллерийской поддержки пехота не смогла бы защитить себя. С нами трагедии не произошло. Командование задачу выполнило. Дорогу оседлали крепко. Пехота пошла вперед искать противника. Далее начали рассредоточиться для стрельбы. Немецкая артиллерия сразу же ранила несколько человек, в том числе санинструктора 5й батареи старшину Сомова, жителя города Сарапула. Он получил открытое осколочное ранение голени с переломом кости. Я перевязал всех раненых и тепло попрощался с Сомовым. Пожелал выздоровления и возвра-щения в часть. Однако, к нам он больше не вернулся.
Зрелище было приятным. Снаряды рвались по всей линии траншей, летели вверх бревна и доски, метались и падали солдаты, отдельные блиндажи горели, дымилась земля. Возмездие настигло оккупантов. Наша пехота подошла к траншеям противника, когда артподготовка закончилось, оказалось, там не осталось ни одного живого человека, кто мог бы защищаться. Но это казалось только нам, наблюдавшим со стороны. Когда наши орудия прекратили стрельбу, а пехота ворвалась в траншеи, чтобы добить неприятеля, а пыль и дым рассеялись, нам предстала такая картина: немцы мелкими группками и в одиночку уходили от траншей и убегали, отстреливаясь на ходу. Их по пятам следовала наша пехота, тоже ведя огонь. Расстояние между противниками составляло около 200 метров. Казалось, что немцам уйти живым не удастся. Затаив дыхание, многие из нас ждали развязки. И вдруг видим, что в процессе движения нашей пехоты, впереди нее, сзади немцев взрываются снаряды и мины. Обстрел нарастает, пехота залегла, а немцы тем временем уходят все дальше, в сторону рощи.
Командир полка закричал с дерева: «Ёб твою мать, какая сволочь стреляет по своим! Под трибунал отдам!» Каким образом он определил, что стреляла наша батарея, не знаю. Ему с высоты было виднее. И при том, он специалист, профессионал. Он оказался прав. На войне всякое бывает, и такое нередко. Могла быть ошибка при стрельбе, неверный расчет. В результате этого немцам удалось оторваться от нашей пехоты и укрыться в соседнем лесу. Но немногим.
Предстояли бои за Верхний Бишкинь. Вскоре последовала команда: «на передки», значит, артдивизион меняет огневые позиции и подтягивается ближе.
Воспользовавшись относительной стабильностью и за тишину командир дивизиона приказал оборудовать вход в какую-то баньку помыться, сбросить грязь и пот, которые накопились у всех за месяц непрерывных ожесточённых боёв. В овраге, не-далеко от Северного Донца, вырвали небольшой котлован, и хозвзвод уже начал строительство. Установили будку для дезинфекции обмундирования и белья. Ведь вшей за это время прибавилось. Однако труды оказались напрасными. Утром следующего дня артполк выкатил пушечные батареи на опушку леса перед селом Малая Губа, чтобы совместно с пехотой атаковать противника, оказавшегося в лощине перед самой деревней. Орудиям по прямой наводке до траншеи немцев было метров 350-400. Все траншеи и блиндажи хорошо просматривались даже простым глазом. Дивизион занял свои огневые позиции быстро и скрытно, чтобы расстрелять противника, разрушить его укрепления буквально в упор.
Командир нашего 333 артполка майор Галкин прибыл к нам, чтобы лично командовал артиллерией. Свой наблюдательный и командный пункт устроил прямо на батарее, на сосне в гуще деревьев. Конечно, он видел все, что должно было произойти и произошло в то утро. К нему подвели телефонную связь. Кроме арт-полка стрельбу по противнику вела и полковая артиллерия дивизии. Так что плотность огня была довольно высокой. Артналет по противнику продолжался не-долго, минут пятнадцать - этого было достаточно, чтобы разрушить и подавить его оборону. Ведь каждое орудие стреляло прямой наводкой, поражало наверняка. К тому времени обе пушечные батареи растеряли свои трактора и перешли на конную тягу... Две пары лошадей тащили одну 76-мм пушку. Это при нормальной погоде без дождя и грязи. Бывали случаи, когда впрягали и 8 лошадей.

Немцы отходили быстро, и наша пехота едва поспевала за ними. В конце дня над нами на большой высоте пролетели бомбардировщики противника. Мы даже удивились тому, что нас оставили в покое, когда орудийные расчеты растягивались по дороге метров на пятьсот. Командир дивизиона Данилов А.В. приказал дивизиону свернуть с полевой дороги в рощу, что на берегу глубокого оврага, и рассредоточиться. Однако в лесу укрыться не удалось, опоздали по времени. Раздалась команда «воздух» что означало: нависла опасность с воздуха. Бомбардировщики противника появились как-то незаметно, на высоте около 500-700 метров, двумя группами. Их было не менее 12. Мы стояли на опушке рощи и наблюдали за приближением бомбардировщиков. Хотелось угадать, определить место, куда они нанесут бомбовый удар, раньше, чем укрываться и прятаться. Долго га-дать не пришлось. Самолеты взяли курс прямо на нас и пошли на снижение. Это означало, что они изготовились к бомбометанию. Вот вижу, что командир артдивизиона и несколько разведчиков и связистов бегут из рощи в чистое поле. Сразу и не сообразил, в чем дело, почему они так рискуют. Оказалось, что они нашли более безопасный выход: противник не будет бомбить пустое поле, если рядом, в лесу, скопилось живая сила и техника. А самолеты тем временем вошли в пике и выбросили что-то непонятное, вроде большой плетеной корзины, из которой, как яблоки, вывалились бомбы или мины небольшого калибра. Рядом с нами падали металлические бочки, издавая устрашающие звуки вроде сирены. Прикинув в уме, что все эти подарки упадут на нас, стал метаться от дерева к дереву, куда можно было спрятать хотя бы голову, которую я оберегал больше всего.
И, наконец, уткнулся носом между корнями двух деревьев. Но именно это место избрали для укрытия двое моих однополчан. Когда все кругом рвалось, громыхало, я не чувствовал их присутствия. Мины от миномета, как град, посыпались на нас, рвались на деревьях и на земле. Помню, я ждал конца своей жизни с закрытыми глазами. Мысленно видел перед собой родной дом в деревне Мстишино, две березы около него. Улицу, отца и мать, и многое другое. И все это промелькнуло в моей памяти за какие-то две минуты. Затем установилась гробовая тишина. Пришел в себя и почувствовал, что рядом со мною, с обоих сторон, голова в голову лежат еще двое наших. У сержанта топографического взвода Реутова из виска свистит кровь, выливаясь для меня. Едва я успел перевязать его, слева последовала команда «воздух». Все началось сначала. Вновь появилась группа бомбардировщиков. Раненых появилось много, очень много. Были и убитые. К тому времени в дивизионе медиков уже никого не осталось, кроме меня. Поэтому оказывал медицинскую помощь в первую очередь в тому, кто был рядом и получил серьезное ранение. Пришлось метаться из стороны в сторону, по вызову или без него, просто по стону...
Особенно запомнилась мне встреча с ездовым 5-й батареи, кажется, Юсуповым. Скорее всего, что он был по национальности татарин и исповедовал ислам. Раньше он обращался ко мне за советом и помощью. Человек уже пожилой, лет 45, сухощавый. Русским языком владел слабо. Когда я подошел к нему, чтобы оказать медпомощь, то еще не подозревал о его безнадежности. Он стоял на коленях и молился, часто упоминая слово «аллах», водил обеими руками по лицу и наклонил голову. Вокруг него не осталось живой травинки, все выгорело и почернело. Рядом стояло орудие, поодаль лежали несколько убитых лошадей и трупы солдат. Вокруг него дымилась и дышала жаром воронка от мины. Его гимнастерка обгорела. Грудная клетка сильно травмирована. Я понял, что он доживает последние минуты, потому ничего не предпринимал. Наконец, он ткнулся лицом в землю. В моем дневнике о войне записано, что тогда дивизион потерял убитыми и ранеными 34 человека и пало 20 лошадей. До глубокой ночи я оказывал медицинскую помощь и эвакуировал раненых. Это был последний наш бой на берегах Северного Донца. По своим трагическим последствиям он не имел себе равных за все последующие годы войны.
Ночь прошла неспокойно и нервозно. Спал я в своем ровике совсем мало. Немецкая тяжелая артиллерия всю ночь вела по нам методический огонь, по площадям, на поражение. С восходом солнца всех убитых похоронили с воинскими почестями. В то же самое утро едва не оборвалась моя жизнь. Тяжелый снаряд от 150 миллиметровой пушки упал от меня метрах в двух-трех, я даже не успел лечь на землю, как передо мной вырос холмик из земли, а из него шел густой дым. В тот же момент воздушная волна ударила в лицо. Оказывается, произошел камуфляж, снаряд не разорвался на полную мощность. Заряду хватило силы только для того, чтобы поднять землю, но не разбросать ее. Поэтому я не пострадал. Случилось это 21 августа 1943 года.

152 стрелковая дивизия действуя в составе 1й гвардейской армии Юго-Западного фронта получила задачу наступать фронтом на город Днепропетровск, обходя город Харьков. 23 августа стало известно, что город Харьков освобожден от фашистов. Преодолевая ожесточенное сопротивление врага за каждый населенный пункт, за каждую высоту, дивизия медленно продвигалась вперед. Фашисты уничтожали, угоняли все, что могли: людей, скот, хлеб. Преднамеренно сжигали деревни и села. Эту роль нередко выполняли власовцы из числа калмыков, чеченцев, татар и других изменников родины. И мы знали, если вечером горит село, значит фашисты уходят или уйдут утром. Специальные конные группы, с горящими факелами в руках, зажигали соломенные крыши домов и сараев. Хорошо запомнилось большое село Николаевка. Мы вошли в него на рассвете. Шли по улице, протянувшейся не менее как на километр. По обоим сторонам улицы на месте домов стояли одни обгорелые трубы. Пахло гарью. На улице ни одного живого человека. А между домами сохранились аккуратно сложенные в пирамиды арбузы, дыни, тыквы и другие овощи. Никто из нас к ним, естественно, не притронулся.
В то время Гитлер вовсю трубил, что сделает реку Днепр неприступным оборонительным восточным валом. Отступление своих войск объяснял сокращени-ем своего фронта, но отнюдь не поражением. Однако после поражения под Сталинградом и Курском его пропаганде никто всерьез не верил. Даже собственные солдаты.
Сентябрь 1943 года на юго-западе Украины выдался дождливым. Догонять противника и вести встречные бои становилось всё тяжелее. Проселочные дороги настолько размыло, что они превратились в месиво. Грязь тащилась за ногами как тесто. Быстро не пойдешь и не поедешь. Времени для отдыха и передышки не оставалось. Днем или бои, а ночью настигали отступающего противника. Причем он уходил от нас на машинах, а мы догоняли пешком. У него была возможность от-дохнуть за ночь и закрепиться на новом рубеже. Трудно поверить в то, что можно иногда спать на ходу секунду-другую, потом снова, и так наберутся минуты. Если ты промок, голоден и обессилен, согласишься на любой ночлег: на земле, в избе, в сарае и траншее. Особенно если при тебе есть плащ-палатка. Однажды я с кем-то из однополчан завалился в проливной дождь в ровике. На полу постелили большой сноп овса, натянули сверху плащ-накидку и, хотя были промокшими на-сквозь, не просыпались до утра. Поутру пар валил из ровика, как из медвежьей берлоге. За ночь одежда высохла. И никакой тебе простуды или насморка. Первым большим городом на пути от реки Северный Донец до реки Днепр стал город Новомосковск. Расположенный примерно в 25 километрах от городов Нижнеднепровск и Днепропетровск.
Бои за город велись не один день. Помнится, артдивизион занял огневые позиции прямо на арбузном поле. Наевшись их вдоволь, завалился спать в ровик, чтобы снять с себя напряжение, вызванное постоянным обстрелом противника. Разбудили, когда поступила команда ехать вперед. По соседству с нами на город наступала 195я стрелковая дивизия, которая отличалась в этих боях и стала именоваться Новомосковской. В город Новомосковск вошли с восходом солнца. Поначалу город казался безлюдным. Но вдруг, неожиданно выбежали на улицу не-сколько женщин с детьми. Заливаясь слезами, кричали: «Господи боже, ведь это наши пришли!» Одна из них ухватила меня за шею и стала целовать. Оказывается, все они уцелели чудом. А сидели в погребе, куда немцы забыли или не успели бросить гранату. Дивизия, продолжая наступление, в последних числах сентября 1943 года вошла в город Нижнеднепровск. А на правом берегу Днепра, напротив Нижнеднепровска, все еще оставался занятый врагом Днепропетровск. Его пред-стояло еще освободить. Город Нижнеднепровск запомнился огромным по тем временам заводом, полностью разрушенным немецкими захватчиками. Да и вокруг самого завода все лежало в развалинах. Артполк развернул свои огневые позиции на окраине деревни Сугаковки и Подгородное. И еще запомнилось, что на улице деревни на нескольких столбах с перекладиной не болтались трупы мужчин в гражданской одежде. Естественно, поначалу все мы восприняли это зрелище, как очередное зверство фашистов над советскими людьми. Оказалось, что это был самосуд партизан и подпольщиков над изменниками родины...
Подобного рода самосуды и суды могли покарать и ни в чём не повинных людей, особенно связанных с партизанами и подпольщиков, которые на первый взгляд сотрудничали с врагом, а на самом деле боролись с ними смело и мужественно. Разобраться во всем этом должен был суд праведный, а не самосуд. Раньше должны были работать органы СМЕРШ - советской военной контрразведки. Буквально на второй день после выхода к реке Днепр командир артдивизиона Данилов А.В., уже майор, приказал мне и старшине, чтобы после развода мы с ним соорудили баню. Стройматериала, кирпича и камня хватало, и дня за два соорудили настоящую парную русскую баню. Впервые с февраля 1943 года, то есть полгода спустя после города Москвы, всему личному составу 1го дивизиона представилась возможность выбраться теплой водой с мылом и даже попариться с веником. Освободиться, наконец, от вшей, которые в летнее время не покидали нас. Белье менялось месяц раз по возможности. Иногда и чаще. А вот гимнастерки и брюки не мылись все лето до полного износа. Они выцвели от пота и грязи. За несколько месяцев постоянных боев обувь снималась редко, портянки, обмотки почти не прослушивали и представляли из себя грязные тряпки, которым не помогало ни-какой стирка. Одновременно с мытьем в бане заменить заменялась нательное белье, заменялась изношенная одежда, обувь, портянки и так далее. Подвергались дезинфекции гимнастерки и брюки.

Первым, естественно, пошел мыться и париться наш командир дивизиона майор Данилов А.В., сибиряк. Человек в годах, кажется 1910 года рождения, то есть старше меня лет на десять-двенадцать. Человек требовательный, спокойный и справедливый. Несмотря на разницу в возрасте, между нами сложились доверительные отношения. Еще весной 1943 года под городом Змиевым он заболел малярией, и она долго беспокоила его. Хорошо помогали таблетки акрихин желтого и зеленого цвета. Помню, вручил ему таблетки и схему приема их на несколько дней, с определенными правилами. Какое-то время он чувствовал себя нормально, казалось, что выздоровел. Затем приступы лихорадки возобновились. Пришлось все начинать заново и убедить их пройти курс лечения до конца. Его ординарец Антоненко охотно согласился проконтролировать мои рекомендации.
Данилов на фронте не новичок. Он еще летом 1941 года получил тяжелое ранение. Его рассказ я выслушал с большим интересом. Пуля пробила его тело почти насквозь. Она вошла в область ключицы. Прошла по невральной полости между легкими и ребрами, захватила часть кишечника и вышла в паховой области, не повредив внутренних органов. Ранение подобного рода - редкость. В то же самое время осколок снаряда глубоко рассек его щеку и оставил после себя неизгладимый рубец, в какой-то степени обезображивающий его лицо. Там же в Сугаковке, в бане, командир проявил ко мне внимание, которое до сих пор я с благодарностью вспоминаю. Тогда я мылся вместе с ним и с начальником штаба дивизиона. Командир лежал на стеллажах из досок и пыхтел от удовольствия, когда его ординарец Антоненко плескал воду на камни в печи, подавая в жару. По-хлестал веником по спине и ногам. Мы с начальником штаба сидели лестнице ниже. Мылись с большим удовольствием с мылом и горячей водой. И вдруг командир неожиданно спросил у начальника штаба: «А что, начальник, мы доктора нашего представляли к награде, или нет?» «Нет, не представляли», - ответил начальник штаба. «Тогда оформите наградной материал и принесите мне на подпись». Через несколько дней начальник штаба сообщил, что наградной материал на меня уже выслан. Представлен к ордену "Красная звезда". За вынос с поля боя не менее 30 человек раненых, давалось право командованию представлять нас, медиков, к награждению такими орденами. Конечно, я вынес и оказал помощь большему числу раненых. Чего стоил лишь один бой под Верхним Бишкиным. Их на пути от города Змиева до Днепропетровска был не один десяток.

Я рекомендую перефразировать это как-то поконкретнее. Не знаю, глаз царапнуло, ожидаешь бог знает чего.

Я знаю, что фраза несколько двусмысленна... исходя из нынешних реалий и современного языка... Но это писалось пятьдесят лет назад, когда словосочетание "голубой вагон" не давало никаких ассоциаций, кроме самых добрых.
Это писал мой дед, а не я. И ничего исправлять здесь не буду. "Каждый понимает в меру своей испорченности"...

...перенесу в другую ветку.

Через три месяца, в конце декабря 1943 года, под населенным пунктам Лысая Гора, мне эту награду вручили. Наш отдых и подготовка форсирования реки Днепр растянулись на целый месяц. В этот период усиленно работали все части дивизии. Особенно дивизионные и армейские саперные части. Строились плоты и паромы, ремонтировались старые лодки, и все доставлялось ближе к берегу, к месту будущей переправы. Делалось все скрытно, и маскировались от воздушной и наземной разведки противника.
Попытки преодолеть водную преграду с ходу не имели успеха. Захватить и удержать плацдарм на правом западном берегу Днепра тогда не удалось. Не хватило ни сил, ни средств. Части дивизии понесли большие потери в личном составе и в технике. За два месяца непрерывных боев здорово устали и физически и духовно. Нуждались в отдыхе. Кроме того, нужно было восполнить поредевшие ряды новыми людьми, особенно в стрелковых полках. Сделать взводы, роты и батальоны вновь боеспособными. Это касалось не только одной пехоты. Большие потери понесли артиллеристы, связисты, медики и другие подразделения. Надо было серьезно поправить материальное техническое обеспечение войск. Так что период с конца сентября до конца октября 1943 года был передышкой между боями и периодом активной подготовки к форсированию Днепра и освобождение Днепропетровска.

Пришло пополнение и в артполк. В 4 и 5 батареи 2го артдивизиона вместо выбывших по ранению пришли новые санинструкторы - женщины. Я с облегчением вздохнул. Ведь два последних месяца приходилось работать одному. Буквально за 10-15 дней удалось очистить и отмыть от грязи и вшей весь личный состав. Люди преобразились на глазах и внешние и внутренне. Стали чистыми и жизнерадостными. Готовыми выдержать новые испытания во имя полного изгнания с род-ной советской земли немецко-фашистских захватчиков. К тому времени на пути к победе мы еще не прошли и половины его. Враг по-прежнему хозяйничал на правобережной Украине, в Крыму, Молдавии, Белоруссии и Прибалтике. Более того, еще не был полностью разблокирован город-герой Ленинград.
Надежда наша на открытие второго фронта союзниками по антигитлеровской коалиции еще в 1942 году оставалось иллюзией. СССР продолжал вести вой-ну с армиями фашистов по существу один. Однако чаша весов склонялась в нашу пользу. Перед форсированием Днепра нашу дивизию передали в состав 46й армии, командующий генерал-лейтенант Глаголев В.В. С весны 1943 года командиром 152 стрелковой дивизии стал генерал-майор Каруна. Начальником штаба остался подполковник Столяров Александр Меркулович. Командиром нашего 333го артполка стал майор Галкин, заменивший майора Сластюнина, который к тому времени уже командовал артиллерией 152 с.д.
Первой форсировала реку Днепр рота лейтенанта Евстафьева Т.А. В ночь на 19 ноября 1943 года она лодках и плотах высадилась на западном берегу Днепра около деревни Диевка 1-я, захватила небольшой плацдарм и закрепилась. Следом за ней высадились батальоны пехотных полков Беляева В.Х. и Тарасова И.И. С расширением плацдарма переправились основные силы дивизии. Это произошло в ночь на 21.10.43 года. Я переправлялся на плоте вместе с орудийным расчетом 76 миллиметровой пушки, всего нас было 7-8 человек.

Через реку был переброшен и закреплены над водой металлический трос , держась за которые, все мы медленно, уверенно подтягивались берегу. Примерно на середине реки оказался небольшой островок. Мы пришвартовались к нему и перекати лягушку. Затем вновь поставили его на плод и причалили к берегу. Вся эта операция заняла около часа. Ночь была темной. Место переправы не отмечалось. Поэтому многое приходилось делать на ощупь. К тому времени противник уже был оттеснен от берега и его осветительные ракеты ни нам, ни ему пользы не приносили. Хотя сама переправа противником обстреливалась постоянно. Вероятно, он взял переправу под прицел еще днем. Дивизион не имел потерь это главный успех. Еще до рассвета дивизиону удалось занять огневые позиции и окопаться. Утром разгорелся ожесточенный бой. Фашисты часто контратаковали нашу пехоту с помощью танков и самоходных орудий. Артиллеристы не раз подавляли своим огнем их контратаки. В траншеях противника, куда врывались наша пехота, дело доходило до рукопашных схваток. Командиры дивизионов и батарей полка все время находились в пехоте и оттуда координировали огонь наших батарей.

Утром 25 декабря 43 года части 152 стрелковая дивизия 46 армия освободили город Днепропетровск. В честь его освобождения 10 воинским частям присвоена почетная наименование Днепропетровская. Такой чести удостоена наша 152 стрелковая дивизия. Кроме того, имущество ее солдат и офицеров она награждена орденом красного знамени. Звание Героя Советского Союза получили 12 человек, в том числе командир 1 дивизиона Фатьянов. В боях за Днепропетровск оборвалась жизнь нашего командира дивизии генерал-майора Каруна Василия Петровича и многих других бойцов, командиров начальников. Вечная им память.

Гитлеровцы за время своего хозяйничанья уничтожили в городе свыше 30 тысяч советских военнопленных, 75002 жителей угнали в немецкое рабство. Город лежал в руинах. Разрушены все мосты, большая часть доменных печей, все металлургические и машиностроительные заводы. Известный публицист, член союза писателей СССР и ветеран 333 артполка Глебов Владимир Петрович написал песню «Марш 151 стрелковой дивизии». Она опубликована в газете «Приднестровский металлург» за 24 декабря 86 года. Там же один из ветеранов 151 стрелковой дивизии Кочуров Сергей Павлович в 1988 году написал песню, посвященную боевым действиям 152й стрелковой дивизии в сорок втором году: «Прощайте, скалистые горы». В ноябре 1988 года в городе Бресте посол Украины в республике Беларусь вручил большой группе участников освобождения Украины от немецко-фашистских захватчиков медаль «Участник освобождения Украины» в том числе и мне.

Monk, ну вы как пклемёт, ей богу, аж зависть в пятки ушла

upd
Я догнал это мемуары а не вы

Что значит: как пулемет?)))
Это да, мемуары. Я их просто перепечатываю с рукописей. И выкладываю по мере сил.

Так вы значит писатель 3-го поколения?

Давайте не будем меня обсуждать. Лучше вот о войне почитайте. Интересные вещи можно узнать.

А вы отсебятину дополняете или в чистом виде?

Обижаете... Ничего от себя, разве что изредка пунктуацию правлю. У деда было два образования: медицинское и юридическое, он пишет грамотно. И стиль его я не меняю.

Ок

26 мая 2000 года в Брестской Крепости президент Украины Леонид Кучма вручил группе участников освобождения республики Украина медали защитника отечества. В том числе и мне. А четыре - героям Советского Союза, кроме того ордена Богдана Хмельницкого.
Развивая наступление, 152 стрелковая дивизия продвигалась на юго-запад и юг в направлении города в Кривой Рог и Никополь. 28-29 октября мы вошли в большое село Сурско-Михайловское. Жители его встретили нас на улице по славянскому обычаю, с караваем хлеба с солью, на полотенцах. Это были люди, которых гитлеровцы не успели и не смогли угнать за собой в Германию.

Радости и ликования людей, казалось, не будет конца. Там мы переночевали до утра. Отужинали в какой семье и даже немного выпили. Этому времени о спиртном и даже забыли. Во всяком случае с марта 1943 года его не употребляли. Дальнейший наш путь проходил через Алексеевку, Александровку, Ветровку и Смоленску, где шли ожесточенные бои. А по большому нам навстречу шли, в основном, женщины и дети. Кто-то вез, кто-то нес свой скарб, вещи и утварь. А вперемешку с этим людом наши солдаты вели на восток группы и колонны немецких военнопленных.
Пришлось стать очевидцем такого случая. Несколько женщин ворвались в колонну военнопленных, вытолкали из нее немца и стали избивать. Кто чем мог. Повалили на землю, пинали ногами. Для интереса остановились и мы. Выяснилось, что одна из женщин опознала в военнопленном фашиста, который не столь давно поджог в деревне ее дома и дома соседей, ее с детьми, под дулом автомата, гнал из деревни неведомо куда и зачем. Самосуд бабий наверняка бы закончился смертью оккупанта, не вмешайся в неё наш конвой. Когда фрица подняли на ноги, он вновь падал, идти не мог. Тогда его подхватили за руки другие пленные и буквально уволокли в колонну. Женщины еще продолжали грозить новой карой. Вот и разошлись наши пути.
Трудно сказать, как в дальнейшем сложилась их судьба. Понес оккупант наказание за содеянное на нашей земле или отделался синяками? Ведь сведения его бесчинств и насилия могли и не дойти до лагеря военнопленных и где-то затеряться. За неделю боев за населённые пункты Ветровка и Смоленка и большое село Гуляй-поле, мы вновь подверглись жестокому испытанию. Не только пехота, но и артиллеристы несли большие потери от танков, самоходок и авиации противника. Вновь и вновь хоронили своих боевых товарищей. Так как танки «тигр» и самоходки «фердинанд» постоянно атаковали нашу оборону. Прямой наводкой расстреляли наблюдательный и командный пункт нашего артдивизиона. Он располагался в одном из сараев у опушки леса. Несколько разведчиков дивизиона получили ранения.

9 Ноября 1943 года дивизия овладела высотой на подступах к Гуляй-поле, родине атамана Нестора Махно. Она располагалась в лощине между высотами. Сложилось так, что сам Гуляй-поле оказалось на нейтральной полосе. С высоты с высот обстреливали мы друг друга, а по самому селу не стреляем. Но перед нами - как на ладони. Наша пехота постоянно атаковала противника и не раз овладевала его траншеями. Однако при поддержке танков противник вновь оттеснял нас. И так высоты в день по нескольку раз переходили из рук в руки. Пушечные батареи нашего дивизиона вели огонь прямой наводкой по пехоте и танкам противника. Это все можно было видеть простым невооружённым глазом. Наконец, немцы ввели в бой свою штурмовую авиацию.
Орудия прямой наводки не раз подвергались атакам с воздуха, но серьезного урона не понесли, так как и орудия батареи были хорошо рассредоточены на местности. В ночь с 13 на 14 ноября 1943 года, на высотах занятых противником, был убит наповал, почти расстрелян в упор, наш командир карты дивизиона майор Данилов Александр Васильевич. Тяжело ранен командир отделения разведки артдивизиона старший сержант Мельников. Они в темную ноябрьскую ночь шли на одну из высот, где располагался командный пункт дивизиона. И натолкнулись на пулеметную точку противника. И были расстреляны почти в упор. Похоронили своего командира на лужайке одного из домов села Гуляй-поле, по соседству с кустами молодых вишень. В деревянном гробу, изготовленным нашими же солдатами буквально за час. Похоронили со всеми воинскими почестями. Около гроба выстроился весь личный состав артдивизиона. Заместитель покойного по политической части капитан Козлович Василий произнес краткую речь. И мы дали клятву отомстить врагу за смерть нашего командира. В то утро 14 декабря враг, опасаясь окружения и полного разгрома, оставил занятые высоты. Пришлось догонять, насту-пая ему на пятки. По этой причине даже поторопились с похоронами, поставили на могилу деревянный крест и дали салют из личного оружия. Сих пор не приходилось мне побывать в Гуляй-поле. В семидесятых годах я долго переписывался с учащимися средней школы, имел приглашение погостить и побывать на братской могиле, да так и не собрался. Меня огорчило, что в списке похороненных в братской могиле Гуляй-поля солдат и офицеров нет фамилии Данилова А.В. Возможно, его и не перезахоронили.

21 ноября 1943 года мы освободили большой населенный пункт Александрово-Белово, а затем Смоленку и Конзавод. Фронтовое командование предоставило дивизии отдых, она нуждалась не только в воде, но и в пополнении. Пехотные полки не располагали и половиной своего личного состава. Месяц ежедневных, ожесточённых боёв на пределе своих возможностей вызвал и физическую и моральную усталость солдат и офицеров. Временно мы расположились на территории завода, где сохранились еще кое какие постройки. В артдивизион пришло пополнение.
После смерти Данилова его обязанности исполнял капитан Булгаков Александр Яковлевич, заместитель по строевой части. Сменился начальник штаба дивизиона, фамилию не помню. Но он был у нас недолго: под Лысой Горой через месяц его ранили в верхнюю треть бедра. Офицер соседней с нами части, будучи пьяным, в ссоре выстрелил из пистолета в начальника штаба дивизиона. И к нам он больше не вернулся. Очевидцами этого случая были Соколовский Борис и я. Офицер, который стрелял в начальника штаба, тут же заорал как сумасшедший: «полундра!» И тут же из землянки к нему прибежала еще человек пять солдат с автоматами. Он, вероятно, испугался возможных ответных мер с нашей стороны и решил под-страховаться. Но все обошлось без дальнейшего кровопролития.
Вскоре командиром 2-го артдивизиона стал ст. лейтенант Кулеш, погибший в боях за Берлин в конце апреля 1945 года.

Продолжаю выкладывать мемуары деда... Переписал почти всё. Надеюсь, до 9 мая выложить полностью.

3-й Украинский Фронт.

В конце декабря 1943 г. 152 с.д. оставила район Конзавода и вернулась в состав 46й армии, перешедшей уже в состав вновь сформированного 3-го Украинского фронта.
Перед нами ставилась задача совместно с 4м Украинским фронтом разгромить Никопольско-Криворожскую группировку противника, ликвидировать его плацдармы на реке Днепр в районе Никополя и Мелитополя. В состав №го Украинского фронта ( командующий генерал армии Малиновский ) входили 37, 46, 8я и 3я гвардейские, 5я ударная и 6я армии, которые вместе с 4м Украинским фронтом имели превосходство над противником в живой силе в полтора раза, по орудиям и самолетам в два раза, лишь немного уступая по количеству танков.
Нам противостояла 6я армия немцев из группы армий «Юг» в составе 17 пехотных, 4х танковых и одной моторизованной дивизии, численностью около 540 тысяч человек, 2400 орудий, 327 танков и самоходок и около 700 самолетов.
Главный удар наносила 8я гвардейская и наша 46я из района Лысая гора и Новониколаевка в направлении города Кривой Рог. Наступление фронтов началось 30-31.01.1943г.
Это наступление в день нового, 1944 года, было неудачным, если не хуже, едва ли не катастрофичным и трагическим. А было так.
29 декабря дивизия прибыла из района Конзавода, после небольшого отдыха и пополнения. И сразу включилась в подготовку наступательной операции. О ее начале не знали. По ходу подготовки чувствовалось, что начнется она через день-два. Мы подготовили огневые позиции, укрытия для личного состава, лошадей и техники. Работали все до пота, потому что погода стояла скверная, мороз чередовался с оттепелями, дождь сменялся мокрым снегом. Успела промерзнуть и земля. Стояла гололедица, а сильный ветер прошивал тебя до костей. В такой обстановка, да еще и при отсутствии стройматериалов, оборудовали лишь временные, холодные укрытия. Небольшие траншеи, прикрытые сверху брезентом или плащ-накидками. А вокруг – голая степь без единого деревца или домика.
Наступление поддерживала не только артиллерия 152 с.д, но и специальные артиллерийские части из резерва командования. В частности, реактивные установки «Катюши» и «Андрюши». Их огня фашисты особенно боялись. Снаряди «Андрюши» стартовали с земли прямо с деревянными упаковками (ящиками). На высоте 50-100 метров ящик разваливался сам по себе, а снаряд длиною около метра продолжал лететь. Его движение было видно до места падения, так как сзади снаряда горела красная лампочка или что-то, ее напоминающее. Скорее всего, реактивная жидкость. Зрелище приятное, а действие эффективное. Говорили, что впервые их применили под Сталинградом. И немцы грозились ответными мерами – применить отравляющие вещества, если мы не перестанем бросаться ящиками.
По соседству с нашим дивизионом стояло несколько таких установок. С большим любопытством и интересом я наблюдал за их работой. Ведь вся р.у. «Андрюша» состояла из автомашины с боевым расчетом человек 7-8, деревянной «бороны» и ящика со снарядами, к которому подсоединялся электрошнур от машины. Этим устройством, схожим с бороной, придавался определенный угол наклона, и снаряд уходил на цель.
Наступление пехотных полков началось около 9 часов утра вместе с рассветом, после мощной артподготовки продолжительностью в полчаса. Пехота продвигалась медленно, пока не очистила от противника его же траншеи.
В середине дня в дивизион поступила команда «на передки». Нужно менять огневые позиции и подтянуть их ближе к боевым порядкам пехоты, к тому времени продвинувшейся вперед до 3,5 и 5 км. Наступали цепью, в два эшелона.
Я шел со взводом связистов во главе с Соколовским Борисом. Они тянули за собой кабельную связь к новому месту расположения штаба. Место должен был указать следующий за нами начальник штаба. Когда до залегшей впереди пехоты оставалось метров триста, мы наткнулись на пустую немецкую землянку. Она очень нам понравилась. Имела сверху несколько накатов нетолстых бревен. Стены обшиты досками, дощатые нары, печка. Этим временным домом мы были рады. Наконец-то отогреемся и отоспимся в тепле хоть одну-две ночи. Единственным недостатком была входная дверь, обращенная в сторону противника.
Связисты начали подключать телефонные аппараты. Начальник штаба и Соколовский волновались: батарей еще не было видно. А цепь нашей пехоты впереди почему-то лежит на земле без движения, давненько. Они вероятно заметили что-то, что не могли видеть мы, и потому не продвигались вперед. Пехота лишилась огневой поддержки и потому проявляет нерешительность. Но в таком положении на голой земле долго не пролежишь. Окопаться пехота не могла. Потому что земля промерзла на солидную глубину, и простой саперной лопаткой укрытие себе не вырыть. Надо много времени. А день уже подходил к концу. Начинало темнеть.
Обстановка прояснилась, когда над нами пролетел сначала один, потом другой снаряд, разорвавшись в метрах 30 от нас. Затем обстрел наших позиций усилился. Стали слышны даже выстрелы. Из ближайшей к нам цепи пехоты донеслась команда: «Впереди танки, готовиться к бою!»
Впереди, на горизонте, виднелись темные предметы, которые двигались на позиции, занятые нашей пехотой. Мы стали считать их. Когда счет перевалил за 30, Соколовский приказал связистам сматывать связь. Танки продолжали двигаться на нашу пехоту широким фронтом и медленно. За их броней шли автоматчики. Танки вели огонь по нашей пехоте из орудий и пулеметов. И вот тут-то нервы у нашей пехоты не выдержали напряжения. Сначала побежали назад из цепи отдельные бойцы и небольшие группы, потом и вся цепь, которая находилась ближе к нам. Но цепь, расположенная ближе к противнику, лежала и не двигалась с места.
В это время появилось несколько орудий нашего дивизиона, которые стали разворачиваться для отражения атаки танков и пехоты противника. И повели огонь прямой наводкой. Но вот и вторая цепь пехоты стала отходить, и вскоре обе они слились вместе и уже приблизились к нам. Образовалось скопление солдат, похожее на неуправляемую толпу, которая поначалу шла, отступая назад, а потом обратилась в бегство. К ним присоединились и мы.
Незаметно наступил вечер, стало темнеть, видимость ухудшилась. Ориентироваться на местности стало трудно. В такой ситуации можно было не попасть в ту дыру в обороне немцев, которую мы сами же создали, а угодить прямо в лапы противника. Общим ориентиром, куда отходить, стала зона сосредоточения огня, которая просматривалась в темноте в виде перекрестного пулеметного огня трассирующими пулями. Нам всем предстояло попасть в его центр, фокус. Противник вел огонь и с флангов, к месту нашего единственного прохода. Его не обойдешь и не объедешь. Хочешь избежать окружения и плена – иди через это пекло, может, и выживешь. Через какое-то время наше отступление стало неуправляемым. Противник наступал буквально на пятки. И каждый стремился от него оторваться, обгоняя друг друга.
Поначалу, когда еще совсем не стемнело, командование дивизии пыталось предотвратить отступление. На нашем пути появилась большая группа автоматчиков. Она создала цепь, и приказано было остановиться под угрозой расстрела на месте. В какой-то мере положение немного поправилось. Но приказу подчинились те подразделения, которые отступали компактно, во главе с командирами. Все остальные, а их было намного больше, продолжали отходить на свои прежние позиции до начала наступления.
Я все время держался своих, связистов. В какое-то время мы попали под прицельный огонь противника. Около меня стали падать раненые солдаты, которым надо было помочь. Приходилось просить других, чтобы увели или унесли раненых. А время шло. Связисты ушли, и я остался один среди своих «чужих». И вот тогда я ощутил нечто большее, чем тревога за свою жизнь. Мелькнула мысль: а что, если ранят меня, да еще тяжело? Тогда наверняка не выберусь отсюда. Кто будет возиться со мною, если каждый находится в опасности, в толпе, которой никто уже не управляет? Все торопились вырваться из котла, который устроил нам противник. Особенно тяжело было преодолеть последний километр перед нашей линией обороны, откуда утром того же дня начали наступление. Именно в этом месте немцы пытались перекрыть нам пути отхода, часто контратаковали, вели непрерывно перекрестный пулеметный огонь. И им в какой-то мере это удалось. Подразделения нашей пехоты, которые подчинились требованиям заградотряда дивизии, не отступили и, проявив мужество, остались на месте, в степи. Поплатились своей жизнью. Танки и пехота противника постреляли всех, как куропаток.
Несколько дней спустя, во время второго, более успешного наступления дивизии, мы стали очевидцами этой трагедии. Солдаты лежали на земле цепью, лишь слегка окопавшись, чтобы спрятать голову. Лежали, как живые, держа в руках винтовки, за спиной вещмешки. Казалось: подай команду, и они поднимутся. Однако они были уже мертвы. Немецкие танки и пехота расстреляли их. За ночь, в мерзлой земле, они не смогли глубоко зарыться.
Командование дивизии, мне кажется, допустило ошибку и совершило большую глупость, не дав подразделениям пехоты отступить на прежние позиции, и заставило занять оборону в голой степи, на промежуточном рубеже. Оставило их в окружении противника. На второй день, 2 января 1944г. надо было контратаковать противника, чтобы высвободить своих, попавших в окружение, но командование не пошло на такой шаг. Посчитало их погибшими. Наша армейская разведка скорее всего тоже бездействовала. Иначе как объяснить тот факт, что группа наших солдат, тоже попавшая в окружение, 10 дней пряталась в скирде соломы на поле, в нескольких десятках метров от землянок противника? Им чудом удалось выжить.
10 января их обнаружили наши и вывезли на повозках. Я до сих пор помню их беспомощность и страдания. А выжили не все, потому что выпал снежок, он и дал им силу не умереть голодной смертью. По ночам они выползали из своих нор, чтобы насладиться вместо воды снегом.
Той ночью артиллеристы нашего дивизиона подожгли и уничтожили несколько танков противника. Расчеты двух орудий 4й батареи едва не погибли полностью. Однако орудия удалось спасти.
В ту ночь погиб мой фронтовой друг, командир взвода 5й батареи, ст. лейтенант Шварцман. Его фото я взял на память, сохранил до конца войны и в 1984 году передал музею 152 с.д. в деревне Эсхар Чугульского района, Харьковской области.
В ту новогоднюю ночь мало кто спал. До самого рассвета поодиночке и группами выходили из окружения наши бойцы. Долго не было сведений о судьбе наших орудийных расчетов, преградивших дорогу немецким танкам. Мы всю ночь с тревогой ожидали их возвращения. К сожалению, вернулись не все. В ту темную новогоднюю ночь в степи сложилась такая ситуация, когда рядом друг с другом блуждали и наши и немецкие солдаты, танки противника принимались за свои танки и мирно расходились.
Помню, сержант пехотного полка рассказал, как они приняли немецкие танки за свои, залезли на них и какое-то время даже ехали. Заметив, что танки ведут себя странно и двигаются не туда, стали присматриваться, нашли кресты и тогда спрыгнули с брони и убежали.