Я иногда переживаю, что мои герои недостаточно долго страдают, перед тем, как жизнь поворачивается к ним лицом.
Вот, скажем, герой в трудной ситуации. Сколько страниц нужно держать его в этом маринаде несчастий? Или глав?
С одной стороны, нельзя торопиться, т.к. читатель не прочувствует всей боли и не оценит облегчения участи героя. С другой стороны нельзя затянуть, потому что читатель может устать и заскучать.
Сколько страниц герою должно быть плохо? Строк? Глав?
Чтобы читатель сопереживал глгерою, а не мечтал о том чтобы тот уже как-нибудь самоубился.

Есть книги, даже очень успешные, где герой в начале страдает, потом страдает-страдает-страдает, а в конце умирает.

Не спорю, может быть, я бы читать сплошные страдания не стала. Хотя бы одна полоска да и должна быть светлой. А вот если мы про приключенческий жанр? Просто поворот сюжета? Ну пострадал и будя.
У меня то страдают, то не страдают. И так все время.

Берите пример с Джорджа Мартина, убивайте всех.

Сразу вспомнил "Смерть Ивана Ильича"...

А бывают книги успешные и вообще без страданий, например "Вино из одуванчиков"! Почему герою обязательно должно быть плохо и он должен страдать? Kukaracha я вам уже советовала Чака Паланика и его "Призраков" и еще раз посоветую, там все так хорошо написано про страдания

Ну потому, что у меня страдают, Алиса. Давайте я напишу Вино из одуванчиков 2, потому что бывают успешные книги без страданий.
У меня был прецедент с одним драматургом, который покритиковал меня за то, что герой недостаточно долго страдал, читатели еще не смогли проникнуться , а я уже спасла его.

Ну вот он доубивался. 6 сезон мало кто хочетсмотреть.

Вы какие-то странные вопросы задаете. Вы должны перевоплотиться в героя и представить, сколько он может и должен страдать. И потом сделать так, чтобы это было убедительно. И потом это зависит от того, насколько вы сами способны выдержать описаний этих страданий. Потому что описание страданий должны вытягивать много сил у автора.
У меня есть рассказ, где герой только страдает, в конце концов его казнят на электрическом стуле. Там целый паровоз из хромых котят, однаногих собачек. Но я пыталась писать в стиле нео-нуар. А там и должно быть все плохо, плохо и потом все умерли. Но я не в состоянии даже это перечитывать теперь.

Сильвер, если бы я чувствовала я бы не задавала эти вопросы. Понятно, что когда все плохо, никто читать не будет. Должно быть плохо-хорошо. У меня попала героиня в беду. Мучается пару глав. Я начинаю писать что ей стало хорошо, и понимаю, что не готоав она еще возрадоваться жизни. Но это не значит что читателю не надоело читать про ее слезы. Я уверена что есть порог читательского терпения как и есть формула, идеально-рассчитанное время для страданий. Может кто-то знает ее и хочет поделиться.

Я то же самое думал про пятый сезон.

Не, ну ладно бы он выпиливал героев второго плана. Мы же все следили за теми, к кому привязались. Но тут, когда он посягнул на святое, все махнули рукой.

По сабжу.
Как я себе представляю, смысл испытаний и побед героя в искусстве заключается не в изображении этих испытаний и побед, а в изображении внутренних изменений, которые происходят в герое в ходе преодоления этих испытаний (страданий). Так что сам вопрос не имеет смысла. Ниспосланных вами испытаний герою должно быть достаточно для того, чтобы раскрыть читателю его характер и изменения этого характера. Это не должно быть простым описанием и какой-то обязаловкой, а то достаточно было бы написать: "Степан потерял зарплату, потом от него ушла жена, он запил, его уволили с работы, банк за кредиты отобрал квартиру, потом у Степана нашли рак. Он поехал с намерением повеситься в разрушенный домик в деревне, оставшийся от прабабки, залез на чердак и нашел там клад с золотом и бриллиантами. Он побрился, купил костюм от Логерфельда, оросил себя винтажным парфюмом Крид Табаром за три тысячи долларов, сел на белый пароход и поплыл на Канары. А рак у него прошел".
Ну и все, не интересно про такого Степана читать.

В общем, все умерли

читателю интересно читать, когда всё внутренне и внешне правдоподобно..))))
в плане эмоций героини.
а так-то да, можно чередовать страдания - нестрадания.

Мои родители периодически смотрят мелодрамы. Вот там слезы в три ручья и несчастья сыплются на героиню вплоть до финала, где в финале образуется принц на белом коне и все разрешается. Я такое смотреть не могу вообще. А мои родители (и отец и мама) порой смотрят с удовольствием. Так что ориентироваться на что-то среднее невозможно. Мне кажется, тут зависит от болевого порога, от возможности сопереживать герою. Я сразу перемещаюсь себя на место несчастной и мне так ужасно, что смотреть не хочется. А другим может плевать.

*** Читателя цепляет не то, сколько герой страдает.
Цепляет то, почему и зачем страдает. Никто не станет отождествлять себя с мелочным страданием - это банально,
скучно и навалом в реальной жизни. Страдания за себя - отдают эгоизмом.
Страдания должны стать лакмусовой бумажкой - проявляющей качества героя.
А спрашивать про длительность страданий - это как спрашивать про длительность секса)

И да, страдать нужно обязательно красиво, эмоционально, драматично, с самобичеванием, даже с толикой пафоса)
Примерно вот так:

_____
Попробовав пальцем гадкую красную жидкость, я сердито зашипела. Так называемое озеро оказалось почти непрозрачным и холодным, будто лед. Вот уж действительно – Мертвая вода! Купаться в ней – то еще удовольствие, но разве у меня есть какой-то иной выход? Поворчав для проформы, я зачем-то разулась, закинула сапоги в мешок и, мысленно на все лады костеря свою горькую судьбину – полезла в воду. Ноги немедленно свело от жесточайшей судороги… Ругнувшись уже вслух, я набрала в легкие побольше воздуха и нырнула, с трудом преодолевая сопротивление плотной, вязкой как кисель, воды…

Сначала мне никак не удавалось что-либо рассмотреть, но затем мои глаза понемногу привыкли к темноте, и я постепенно научилась различать всевозможные оттенки багрового цвета, переливающиеся в толще Мертвой воды. Вокруг меня царила абсолютная тишина, а тока воды совсем не наблюдалось, словно весь объем озера замер в такой же безжизненной неподвижности. Но странное дело, своим внутренним чутьем я ощущала в этой, казалось бы мертвой воде, присутствие некоего сильного разума – злобного и враждебного, настроенного против меня. А еще, я прекрасно понимала, что рано или поздно этот пресловутый разум как-то проявит свое присутствие, и тогда наше неизбежное столкновение не принесет мне ничего хорошего…
Но, так или иначе, а мое погружение продолжалось, и лишь очутившись у самого дна, я сумела поймать некое подобие слабого течения и последовала за ним, углубившись в разветвления узкого каменного коридора – образующего русло впадающей, а может вытекающей из озера реки. Ее вялое тело полностью укутывал каменный кокон подземной пещеры, а поэтому я никак не могла подняться на поверхность воды, оставаясь постоянно погруженной в нее с головой. Дно каменного желоба выстилал слой костей, не ясно кому принадлежащих ранее, однако – приведших меня в содрогание. Как и следовало ожидать, вскоре запас воздуха в моих легких подошел к концу, и мне потребовалось его пополнить. Еще ничего не опасаясь, я попробовала раскрыть жабры и начать дышать самой водой, как то уже произошло в Великом море, подарившим мне встречу с усопшим королем Арциссом. Но не тут-то было – Мертвая вода не подчинилась моему напору, даже и не подумав выделить мне хотя бы один глоток воздуха. Раньше мне уже доводилось управлять водной стихией, но та густая, кровавая субстанция – коя окружала меня сейчас, похоже, имела к воде лишь самое отдаленное отношение, а посему, не поддавалась воздействию чар. Я напрасно сплетала заклинания – они не возымели на Мертвой водой ни малейшей власти. В висках у меня застучало. Невидимая рука сдавило горло, а во рту появился сладковатый привкус крови. Мысли путались, вгоняя меня в панику и подсказывая: на сей раз тебе уже не вырваться из беспощадных объятий смерти, Наследница. На сей раз ты попалась! И вот осознав, что задыхаюсь, я испуганно забилась словно пойманная в сеть рыба, не желая расставаться с ускользающей от меня жизнью. Видят Неназываемые, мне так не хотелось умирать!...
Но увы, похоже сегодня мне противостояли не только смерть и судьба, ибо на помощь им вдруг пришла безликая темная сила, живущая в толще озерной воды. И лишь теперь я поняла, откуда взялись кости, так сильно меня озадачившие. Судя по всему, они покоились тут уже очень давно и принадлежали каким-то дерзким и безрассудным путникам, осмелившимся посетить озеро до меня.
- Усни, спи, останься со мной навсегда! – настойчиво нашептывала мне Мертвая вода. – К чему тебе вся эта суета? Я подарю тебе вечный покой… - озеро вкрадчиво убаюкивало, притупляя чувства и сводя на нет мое желание жить. Здесь было так хорошо – темно, холодно, спокойно. Мне захотелось немедленно улечься на дно и спать, спать, спать…
«Тьма, и правда, а зачем я вообще ввязалась в эти дикие приключения? – обреченно билось у меня в голове. – Разве я герой или опытный воин, способный успешно противостоять любым невзгодам? Разве я великий чародей или прославленный король, будто орехи щелкающий все выпадающие на его долю злоключения? – и тут до меня дошло: - Нет, я не тот и не другой, я просто хрупкая женщина, по ошибке или глупости взвалившая на себя слишком тяжелую ношу. Я – женщина! И даже в организме у меня все так, как природа задумала для женщины: где надо – узко, где полагается – широко, здесь – впало, а тут – округло. Я – часть общей головоломки, называемой любовь, вторую половину которой образует разлученный со мной мужчина. Нас просто нужно соединить, составить вместе, и тогда механизм мироздания – заработает. Ой, только не требуйте от меня выполнения каких-то других функций. Мой удел – это хрупкость, беззащитность, уют. Когда я закалываю волосы наверх – кокетливо выпуская одну прядь, то это выглядит красиво. Да на мне даже духи пахнут лучше, чем то задумал их автор. На мне браслеты звенят как обещание радости. И нужно ли упоминать о том, что я умею выполнять эти обещания?..
Я создана отнюдь не из тех материалов, из коих можно ковать твердый характер и формировать судьбу, полную свершений. Нет, я не могу выживать сама по себе. Я предназначена для кого-то. Я сотворена для кого-то. Уж не знаю из чего: возможно из его ребра, или из какой-то иной частицы. Впрочем, это и не важно. Я все равно чувствую себя так, будто во мне гораздо меньше костей чем это нужно для того, чтобы твердо стоять и быстро ходить. Высоко прыгать, махать мечом и метать копье. Лучше я пойду – сяду в кресло, накроюсь пледом. Или поцелую ребенка… Или обниму любимого мужчину…
Нет, я отнюдь не хочу говорить ни себе, ни другим: «Я справлюсь, я разберусь!». Я хочу позволить себе впадать в смятение, падать в обморок, отключаться – чтобы очнуться в твоих объятиях. И мне не нужны никакие жизненные встряски. Мне нужен кружевной корсет и шелковые чулочки со швом!
Не трудно быть женщиной, если не стесняться ею быть. Кто-то обольет меня презрением, скажет, что я совсем размякла и разнежилась… Да, я совсем! Я больше не хочу быть женщиной в том мире, где нужно демонстрировать силу, бороться за себя и осваивать новые возможности. Где нужно кусаться, предлагать себя и продвигать себя. А по ходу, еще и подцепить успешного мужчину, чтобы затем навешаться за него, удержать его, ревновать его, сражаться за него и интриговать против соперниц. И потом предъявлять его всем друзьям и врагам как символ своего успеха и знак того, что ты состоялась… Не хочу! Потому что я состоялась только в одном. Я умею его любить. Я хочу быть его женой. Я умею быть честной. Мне не нужны его дворцы и титулы. Для счастья мне вполне хватит одного – чтобы меня любили. И мне достаточно самой желанной возможности – спать по ночам в той выемке у него на плече, которая тоже часть великой любовной головоломки…

- Наследница, не отчаивайся и не сдавайся! – в голове возник чей-то тихий голос, поначалу принятый мною за душу короля Арцисса, уже неоднократно помогавшую мне выпутываться из очередной передряги. Но, прислушавшись, я поняла – это не он.
- Кто вы? – мысленно осведомилась я, пытаясь справиться с предобморочной дурнотой, волнами наплывающей на сознание.
- Овэлейн! – этот, пришедший откуда-то извне ответ, поразил меня чуть ли не до беспамятства.
- Кто? – растерянно переспросила я, боясь поверить.
- Овэлейн! – однотонно повторил воин. – Верный оруженосец вашего деда.
- Но ты же умер? – глуповато напомнила я, воскресив в своей памяти образ священной рощи и процесс волшбы Лаллэдрина.
- Мы все когда-нибудь умрем! – усмехнулся воин, повторив начальную строку баллады, исполненной мною во дворце моего отца. – Главное, как и во имя чего…
- Хм…, - призадумалась я, на мгновение совершенно позабыв о надвигающейся на меня смерти. – И я тоже?
- Разве ты этого хочешь? – так неправдоподобно удивился Овэлейн, будто он делал мне величайшее одолжение, спровоцированное чисто девчоночьей наивностью.
- Нет, сейчас нет, - я решительно отмела подобное предположение. – Но лучше умереть тогда - когда ты хочешь жить, чем дожить до того дня – когда захочется умереть…
- Возможно, - снисходительно согласился мой собеседник. – Но вспомни, ты же обещала мне бороться до конца!
- Так куда уж конечнее-то, - неубедительно пробурчала я, почти теряя сознание. – И неужели все – когда-то данные обещания, выполняются?
- За всех не поручусь, а свое – выполню! – четко, словно на параде отрапортовал Овэлейн. – Много лет назад я обещал своему умирающему повелителю, что позабочусь о его потомках. И теперь нужное время пришло. Глотните из фляги – в которую Лаллэдрин поместил мою жизнь и тогда ты сумеешь вырваться из плена Мертвой воды.
- Хорошо! – смущенно согласилась я, чувствуя себя виноватой непонятно в чем.
- А еще помните о том, что женщины намного живучее мужчин, - почти весело продолжил мертвый оруженосец. – Они выносливее и терпеливее, они умеют не только дарить мужчинам счастье, но и надежно хранят свою любовь – не разменивая ее на мелочи, благополучно пронося через беды и испытания. Хранят назло и вопреки всему. Не забывайте, о своей любви, Наследница…
- Хорошо! – однообразно повторилась я, словно разом позабыла все известные мне слова. – Не забуду!
После этого странного диалога, я сняла привешенную к поясу флягу, открутила туго притертую крышку, и прижала к губам ее узкое горлышко. Превозмогая слабость, я судорожно глотнула… Ощущение было таким, словно по моему пищеводу скатилась порция холодного горного воздуха, оставившего на языке упоительный вкус лесной мяты. Мои мысли прояснились, мышцы налились свежей энергией, а желание жить вспыхнуло во мне с доселе не испытанной страстью. Тьма, и как же я могла подумать о том, будто ничего не значу, не умею и не могу? Да, я люблю мужчину, но не имею права позволять себе быть слабее него, ибо не я, а он нуждается теперь в моей помощи. А значит, браслеты, поцелуи, хрупкость и бестолковое нытье – отменяются… Кляня себя за проявленную квелость, я – мощно загребая руками, целенаправленно поплыла вперед, на ощупь продвигаясь по темному подводному туннелю. Нет, я не сдамся! Нет, я не отступлю! Не дождетесь – смерть, судьба, Банрах и Кларисса. А еще, мне очень хочется стать достойной той (надеюсь, не напрасно потраченной) жизни, которую отдал мне благородный Овэлейн – принеся себя в жертву ради торжества добра, света и справедливости!
Коридор оказался длинным… Еще четырежды я приникала губами к спасительной фляге, пока она полностью не опустела. К счастью, вода начала постепенно светлеть, что свидетельствовало о приближении искомого выхода, должного вывести меня наружу. И вот, последним, исступленным рывком, я прорвала липкую поверхность Мертвой воды, отчаянно цепляющуюся за добычу - ускользающую от ее жадных лап, и вынырнула на поверхность. Я победила!
Упоенно вдыхая чистый, сухой воздух, я огляделась – обнаружив, что нахожусь в середине небольшого, довольно грязного озерца, расположенного в какой-то неприглядной, каменистой и безжизненной местности. Я доплыла до берега и, тяжко отдуваясь, вывалилась на сушу, чувствуя себя выброшенной из воды рыбиной. Ухватилась руками за клочок сухого ковыля и подтянулась, вытягивая повыше свое непослушное тело. Стремясь очутиться как можно дальше от этой кровавой мерзости. Рывок, еще рывок… Вода неохотно стекала с моих бедер, коленей, лодыжек…
- Да отпусти ты, зараза! – я гневно лягнула ногой, с остервенением отпинываясь от привязчивого озера и с утробным чмоканьем отделилась от воды. Торопливо откатилась подальше и замерла, бездумно рассматривая раскинувшееся надо мной небо. Ласковые лучи теплого Сола незамедлительно высушили мое лицо, я благодарно улыбнулась, расслабилась и сама не заметила, как заснула…

Блеклый рассвет следующего дня застал меня уже на ногах, уверенно вышагивающую по россыпи мелких камушков, устилающих здешнюю почву. За ночь все мои насквозь промокшие вещи успели высохнуть, правда, сапоги немного сморщились и утратили прежний глянец. Беззаботно посвистывая, я натянула их на ноги и упрямо топнула малость сбитым каблуком.
«А ведь жмут теперь, собаки. И выглядят – соответствующе, - я сердито хохотнула. - Вот уж точно: но все времена женщины стремились иметь узкую ступню и жить на широкую ногу. Ну и Тьма с непрезентабельным видом моей обуви! Тьма с помятой, попахивающей кровью одеждой, грязной сумкой, слипшимися волосами и траурными ободками под ногтями. Не на бал собираюсь. Красота – страшная сила, поэтому она многих и отпугивает! Ну да мне это не грозит…». - Я саркастично показала язык озерцу Мертвой воды, типа – попрощалась, и самоуверенно пошкандыбала по своим делам, немного прихрамывая на правую, ушибленную об какую-то каменюку ногу. Я шла куда глаза глядят, строго по рецепту нашей сметливой Ребекки. Ничего хорошего от поджидающих меня приключений я не ожидала, но настроение почему-то было радужным и даже немного самоироничным. Подобная ситуация характеризуется примерно так: «Направо пойдешь – в морду получишь! Налево пойдешь – в морду получишь. Прямо пойдешь – в морду получишь! Ну давай, решай уже – куда идти, а то здесь в морду получишь!» Как говорится - выбирать не из чего, куда ни кинь – везде клин. Приходилось надеяться на то, что нужные беды выберут меня сами.
Так оно и случилось…

любишь ты свои примеры везде вставлять))))

Ну типа конфликт произведения, эпизода... Как же без страданий?
Впрочем у меня со страданиями как то плохо. Слишком деятельные герои - самокопанием даже если и занимаются, то исключительно по делу, а если ситуация трудная - надо сосредотачиваться на ее описании, а "страдания" пусть читатель сам себе придумывает - если способен себя на месте ГГ представить.

З.ы. а вот пытать ГГ (точнее - проводить полевой допрос) оказалось довольно неприятно...

*** Скучно, мож попинают)

*** А я своих и пытала, и казнила)

Убивать героя... просто больно пожалуй. Кусок собственной души, как никак.
Улыбаться по этому поводу - точно не возникает желания.

Да и сомнительно мне что вы пытки и казни "пропусали через себя" - тогда бы так легко об этом не говорили.

З.ы. хвастайтесь короче

*** Если хотите реальности и достоверности в романе, то можно и частью собственной души пожертвовать.
Улыбаюсь, потому что горжусь собой) Долго не решалась создать такую сцену, но все же решилась.
И нехило меня потом в инете за нее и пинали и хвалили)
Кста, не пропустив подобное через себя - невозможно такое написать.
Ведь там эмоции вообще зашкаливать должны)
Хотите эту сцену? Ну, она длинная очень)
И вообще, мои герои гибнут довольно часто)

Меня больше интересует достоверность
Давайте. Можно в конце концов кусочками.
Надеюсь автор темы на нас за "страдания" не обидется?
А то можно и отдельную тему создать - вопрос можно сказать животрепещащий.

***
Тристан с облегчением смотрел в окно, ощущая себя совершенно здоровым и непривычно обновленным. Кризис его странной болезни благополучно миновал, оставив после себя только недоумение и любопытство. Несомненно, он заразился этим недугом от Мадлен и Гортензии, передавших ему инфекцию посредством своей крови из слабых десен, попавшей в ранки на шее доктора. Ночью, чувствуя что умирает, и страдая от каких-то неосознанных, смутных желаний, он схватил пробегающую по полу крысу и с упоением вгрызся в ее бурое тельце, алчно высасывая кровь животного и кусками глотая теплые, дымящиеся внутренности. Утром, к своему стыду и раскаянию, Тристан обнаружил возле своего жалкого ложа останки не одной, а целых пяти крыс, разорванных в клочья и выпитых им досуха. Но, как бы там ни было, а их кровь ему помогла, и сейчас он понимал, что никогда еще не находился в столь прекрасной физической форме, ведь его мысли текли легко и непринужденно, восхищая многократно усилившиеся обоняние, осязание и зрение. Его прежде смуглая кожа стала бледной и волшебно шелковистой на ощупь, черные волосы завились в тугие локоны, а мускулы буграми перекатывались на бицепсах, гладкие и ровные. К тому же, он даже и не догадывался ранее, что способен голыми руками поймать верткую и острожную тюремную крысу…
Размышления Тристана прервав громкий скрежет дверного замка. Решетка распахнулась, и в камеру важно вступил гражданин Демулен, сопровождаемый десятком вооруженных солдат. Де Вильфор гибко поднялся с тюфяка, безмерно удивленный торжественной поступью оной мрачной делегации.
- Ишь ты, прыгает как жеребец! – недовольно хмыкнул Демулен, неприязненно оглядывая высокого и стройного Тристана, на две головы возвышающегося над его собственной толстой, кургузой и кривоногой тушей. – А мне сообщали, что ты приболел…
Вместо ответа Тристан лишь протестующе развел руки и галантно поклонился.
- Ну, ну, скачи, шоркай ножками, пока еще можешь! – иронично посоветовал комендант. – Недолго тебе уже осталось паясничать…, - он развернул вынутый из кармана лист бумаги и злорадно зачитал: - Народным трибуналом свободной республики Франция, ты – гражданин Тристан де Вильфор, признан виновным в побеге девиц де Шаторэ и приговариваешься к смертной казни через…
- Но я не совершал ничего подобного! – изумленно воскликнул ничего не понимающий Тристан. – Девушки болели, а я просто оказал им первую помощь!
- … через сдирание кожи заживо! – невозмутимо закончил Демулен и командно взмахнул рукой, подзывая солдат: - Взять его, а приговор привести в исполнение немедленно!
Упирающегося, бурно протестующего Тристана силой выволокли из темницы, и грубо потащили вниз по лестнице, в подвал…

Мрачный подземный каземат, сложенный из больших каменных блоков, ярко освещался огнем – бушующем в гигантском камине, и не менее чем десятком толстых сальных свечей, расставленных на выступах стен. Центр комнаты занимали пыточный станок и стол с аккуратно разложенными на нем ножами всевозможных форм и размеров. Сладко пахло свежей кровью, какими-то травами и невыдубленной кожей.
- Посмотрим, как ты здесь попрыгаешь! – мстительно пробормотал немного оробевший от траурной атмосферы этого места Демулен, усаживаясь в деревянное кресло. Противоестественное обаяние оного страшного подвала пугало и притягивало одновременно, затрагивая самые порочные струны, скрытые в душе каждого человека. Ведь наслаждение зачастую так сильно граничит с болью, что многие из нас абсолютно не способны различить того, где заканчивается одно ощущение, и начинается другое.
Солдаты втолкнули Тристана в каземат, привязали к пыточному станку и поспешно покинули оное царство боли, мысленно жалея несчастного приговоренного. Незаметная дверца, скрытая в недрах каземата растворилась, и в подвал шагнули два приземистых, коренастых человека. То были палач и его помощник.
- Приступайте к казни, гражданин! – едва скрывая нетерпение, хрипло приказал Демулен, обращаясь к поклонившемуся ему палачу. – Именем республики приказываю вам сделать все возможное для того, чтобы осужденный как можно дольше оставался в сознании, ужасно страдал и не умер слишком быстро!
- Вы изволите наблюдать за казнью, гражданин комендант? – с удивлением спросил палач, бросая на Демулена заинтересованный взгляд. – Предупреждаю, зрелище такой казни – развлечение не для слабонервных!
- Я знаю! – холодно отчеканил комендант, давая четко понять палачу – тот вмешивается не в свое дело, и к тому же – слишком много говорит.
Отлично понявший его палач поклонился повторно и обернулся к Тристану…
На широком, невыразительном лице пыточного мастера промелькнула непроизвольная гримаса извращенного восхищения, когда он внимательно рассмотрел того, кто попал сегодня в его опытные руки. Никогда еще не приходилось ему работать со столь прекрасной фигурой, нежной кожей и гордой осанкой. Палач трепетно провел пальцем по щеке осужденного и радостно улыбнулся, как улыбается избалованный ребенок, получивший новую игрушку.
- Добро пожаловать в мой волшебный уголок слез и боли, прекрасный мальчик! – почти приветливо сказал он. – Меня зовут Жан-Мясник, а моего помощника можешь величать просто Шило. В ближайшие несколько часов нам с тобой предстоит стать самыми близкими друзьями и узнать друг о друге много интересного. Ничего, что я немного фамильярен и сразу перешел на «ты»?
- Да пошел ты! – в тон ему отозвался Тристан.
Шило восторженно расхохотался. Демулен нетерпеливо заерзал в кресле и неодобрительно фыркнул, сигнализируя – приступайте к казни. Мясник и его подручный синхронно поклонились идеально отработанным движением, словно находились на сцене театра. Шоу началось!

Теперь настало время для более серьезных дел. Шило сорвал с Тристана рубашку – обнажая его гладкую будто мрамор грудь, и замкнул кандалы на запястьях осужденного. Потянув за прикрепленные к ним цепи, палачи подняли юношу вверх, оторвав его ноги от пола. Они остановились лишь тогда, когда стопы Тристана зависли почти в метре от каменных напольных плит, прочерченных желобками для стока крови. Он спокойно висел минуту или две, пока Жан-Мясник не выбрал несколько ножей и не принялся затачивать их на виду у пленника. Тогда до де Вильфора наконец-то дошло, какой ужас его ожидает - он грязно выругался и дико забил ногами, отчего с них слетели щегольские туфли на высоких каблуках. Шилу с трудом удалось поймать его лодыжки и стянуть с них белые шелковые чулки. За чулками последовали штаны и нательное белье. Затем он привязал к щиколоткам полностью обнаженного юноши толстый деревянный брус, заставивший узника держать ноги широко разведенными в стороны. К брусу он принялся подвешивать тяжелые гири до тех пор, пока Тристан не начал хрипло, судорожно дышать, а все его тело не вытянулось, как струна. Пот ручьями струился по юному телу, все мускулы напряглись, словно литые, отчетливо проступив под атласной кожей, когда Шило подвесил еще одну гирю. Теперь он медленно опустил распятого вниз, так - чтобы его босые ступни едва касались холодного пола, опираясь на него лишь кончиками пальцев. Тристан не мог даже шелохнуться, а каждый сантиметр его прекрасного тела оказался растянут до предела. Широко раскрытыми глазами красавец недоверчиво уставился на ножи, которые затачивал главный палач. Их было штук двенадцать, различной длины и формы. Вид этих живодерских орудий почти заворожил Тристана, и он уже не мог отвести от них взора, а все его мысли витали лишь вокруг оных пыточных инструментов, которые скоро будут терзать его плоть. Несмотря на ужас, он стал дышать более спокойно, так как распятое тело уже привыкло к тому, что его растянули. Внезапно он содрогнулся, почувствовав, как к его подбородку прикоснулось что-то влажное и холодное. Держа в руках большую серебряную кружку, Шило поднес ее к губам пленника и предложил напиться. Испугавшись, Тристан поначалу отказался и протестующе замотал головой из стороны в сторону, строптиво развевая своими длинными локонами.
- Это всего лишь вода, не бойся, солнце мое, - ласково сказал ему Шило, настойчиво прижимая кружку к губам осужденного. – Или ты выпьешь ее сам, или я буду вынужден напоить тебя насильно, через воронку, - мягко добавил он.
Уязвленный подобной унизительной перспективой, Тристан подчинился. Вода оказалась свежей, прохладной, так что он с удовольствие выпил ее всю, почувствовав прилив сил. Юноша был так напуган, что даже не взирая на весь свой врачебный опыт, так и не почувствовал вкуса добавленных в воду травяных отваров, обладающих сильным стимулирующим действием. Шило заставил его выпить еще две полных кружки. Когда Тристан закончил, то вновь повернул голову в сторону старшего палача. Он вскрикнул от ужаса и отвага снова покинула его, ибо Мясник заканчивал приготовления к казни, затачивая последний из ножей - восьмисантиметровую кривую бритву из отлично закаленной стали, отсвечивающую беспощадным синим блеском.
В эту же самую минуту Шило почтительно разговаривал с вальяжно развалившимся в кресле Камилем Демуленом, понизив голос так, чтобы приговоренный не сумел услышать его объяснений.
- Мы должны хорошенько его напоить, чтобы он не потерял сознание слишком быстро, лишившись находящейся в организме влаги, когда мы сдерем с него кожу.
Демулен непонимающе вздернул брови.
- Уж поверьте моему опыту, много крови не выльется, не волнуйтесь, но в теле мальчика имеется много другой, прочей жидкости - помимо крови, и после удаления кожи она начнет обильно сочиться наружу, если вы знаете, что я имею в виду, - в голосе палача проскользнули похотливые нотки. Очевидно, вид совершенной красоты узника сильно возбудил этого морального урода, и теперь он с нетерпением предвкушал, как обезобразит то, что настолько прекрасно. Зависть – страшное чувство, становящееся орудием тех, кто повышает свою самооценку не путем свершения добрых или гуманных дел, а вульгарно паразитирует на боли и страдании, причиняемых ими другим людям.
- Поэтому частью моих обязанностей было дать ему выпить пару кружек воды, - невозмутимо продолжил Шило, надеясь поразить коменданта своим профессионализмом. - Это продлит ему жизнь и также помешает лишиться чувств. Нет ничего более противного, чем красавец, потерявший сознание до того, как с него содрали кожу. Это испортит все удовольствие!
Демулен одобрительно расхохотался, всецело согласный с палачом.
- Шило, хватит молоть языком, пора начинать, - позвал старший палач. Повернувшись к перепуганной жертве, он картинно раскланялся: - Месье, прошу извинить меня за то, что заставил вас ждать. Однако, теперь уже все готово, так что мы можем начать немедленно. - Затем он поднес к лицу Тристана нож, угрожающе сверкавший в свете свечей. – Видишь это лезвие, радость моя, - весело спросил Мясник. – Обещаю, настанет миг, когда ты попросишь, чтобы я перерезал им твое очаровательное горлышко!..
- Никогда! – непреклонно выдохнул Тристан. – Никогда, слышишь ты, мразь, я не попрошу у тебя снисхождения, пощады или скорой смерти!
- Гордец! – рассердился Мясник. – Попросишь, еще как попросишь! Все просят, – он собственническим жестом погладил обнаженную грудь юноши и похотливо хохотнул. – Убереги меня от искушения, Иисус, но ты, мальчик – намного красивее и аппетитнее всех виденных мною девушек!
Шило плотоядно облизнулся, перебирая шелковистые кудри Тристана.
Де Вильфор непокорно зарычал, и забился в цепях, пытаясь отстраниться от масленых лап своих мучителей.
- Я вернусь и отомщу! – дал зарок он, и в его глазах зажегся нехороший огонек.
Мясник и Шило дружно заржали, забавляясь наивной отвагой странного заключенного. Видит Бог, эти стены еще не видывали подобного оригинала!
Демулен поспешно передвинул свое кресло, ставя его так, чтобы без помех видеть происходящее, а Шило встал за спиной Тристана и обеими руками плотно обнял его за талию, надежно фиксируя для того, чтобы не дать ему двигаться во время пытки, нарушая работупалача.
- Теперь мальчик, глубоко вдохни и зажмурься, тогда ты даже не почувствуешь первый разрез, - наигранно добросердечно посоветовал он узнику.
Тристан машинально вдохнул и закрыл глаза, сделав все так, как и говорил его мучитель. Старший палач прижал бритву к правому бедру заключенного, сантиметров на пять ниже лобка и медленно, почти любя, очертил полный круг, вернувшись точно в то место, откуда начал разрез.
- Уже все, красавчик, можешь вздохнуть, - подсказал Шило, когда нож оторвался от тела пытаемого. Тристан громко перевел дух, открыл глаза и посмотрел вниз. Он почти ничего не чувствовал в момент разреза, только легкое давление, но сейчас он видел, как по его ноге побежала струйка крови и с легким шорохом закапала на пол.
- А теперь быстренько, сделай еще один глубокий вдох, - заговорщицки прошептал Шило, ведя себя так, будто они играли в некую запретную и чрезвычайно увлекательную игру.
Тристан вновь крепко зажмурился и тихонько ахнул, пока палач очертил второй круг чуть выше его колена. Но он опять не почувствовал боли, настолько острой оказалась бритва. Кровь тонкими ручейками сочилась из еще одного разреза, стекая на ступню.
- Еще раз, миленький! – шаловливый голос Шила настырно проникал в сознание Тристана. Юноша снова зажмурился и задержал дыхание, когда вдоль его бедра прошел третий разрез, соединивший между собой два первых, и завершивший омерзительный рисунок.
Шило вразвалку отошел от узника, преисполненный осознанием выполненного долга, пока старший палач тщательно вытирал кровь с бритвы и выбирал новую. Этот нож имел длину покороче, обладал более широким основанием и острым закругленным концом. Тристан с нездоровым любопытством смотрел на него, чувствуя, как по его ноге стекает теплая кровь.
- Я не боюсь! – отчетливо выговорил он, стараясь не стучать зубами от дикой паники, рвущейся из глубины его души. Нет, чтобы они с ним ни делали, он никогда не покажет этим мучителям своих истинных чувств, ведь в оном героизме и заключается его сила!
Ее истязатель приблизился, держа в руке очередное орудие пытки.
Тристан задышал чаще, следя за Мясником нервно расширенными глазами, когда Шило вернулся к своему подопечному, держа в руке короткую палочку из мягкого дерева, переходящую в кожаные ремешки, размещенные на каждом из ее концов.
- Закуси ее, мальчик! - предложил он, прижимая палочку к губам пленника.
Де Вильфор отрицательно замотал головой и сказал “нет”, но Шило продолжал настаивать.
- Тристан, сейчас тебе будет очень больно, по-настоящему больно. Или закуси эту палочку, или тебе придется кусать собственные губы, понимаешь? Выбора нет…
- Чуть погодя, он высокомерно хмыкнул и презрительно добавил: - Ты ведь не хочешь умереть - истошно визжа, как свинья, которую режут и свежуют?
Последнее замечание отрезвило де Вильфора, поумерив его запальчивость, ибо он понял, что его хотят унизить, превратить в бездушное животное. Его гордость подчинилась здравым доводам разума, и он собрал все свои силы, чтобы если не выжить, то хотя бы достойно встретить смерть. Слегка кивнув, Тристан подчинился безнадежности своего положения, разжал губы и взял в рот палочку. Шило, быстро завязав ремешки узлом на его затылке, закрепив оный кляп между зубами несчастного юноши, равнодушно взнуздав его - словно прилаживал удила во рту у лошади.
Теперь помощник палача снова стал позади пленника, положив руки ему на бедра, пока мастер готовился к работе новым ножом. Сначала он ввел острие ножа под кожу на верху первого разреза. Лицо Тристана исказилось от боли, он изо всех сил впился зубами в мягкое дерево, пока истязатель работал бритвой. Внезапно сквозь его сжатые зубы послышался тихий стон, когда палач оторвал уголок полоски кожи и начал оттягивать его левой рукой, одновременно отделяя от тела ножом в правой. Тристан все сильнее вгрызался в палочку, встряхивая головой с мотающейся гривой черных волос. На его лбу выступили капли пота, отчаянным усилием воли он пытался выдержать изуверскую пытку. Сдавленные стоны вырывались из его груди между судорожными вздохами. Шило удерживал на месте бедра истязуемого, помогая палачу и чувствуя, как напряглось тело Тристана. Они аккуратно, медленно работали, и им понадобилось около пяти минут, чтобы оголить плоть между двумя разрезами на верхней части бедра юноши. Наконец Мясник победно поднял вверх окровавленную полоску кожи, снятую с ляжки узника.
В это мгновение, Тристан перестал бездумно мотать головой и посмотрел вниз. Его глаза стали еще шире от ужаса, когда он внезапно обнаружил жуткий красный предмет… Предмет, который совсем недавно был его белоснежным, мускулистым бедром.
- На память, гражданин! - картинно расхохотался старший палач, протягивая свежесодранный клочок кожи икающему от потрясения Демулену, но тот испуганно отшатнулся и, потеряв равновесие, чуть не выпал из кресла.
Мясник и Шило веселились напропалую, сгибаясь в три погибели от смеха, а затем они вновь обратили внимание на свою распятую жертву, хранящую гробовое молчание.
Тристан по-прежнему висел на пыточном станке, выпрямившись и пристально глядя на противоположную стену, чтобы не смотреть на свою изуродованную ногу. Безумная боль, растекающаяся по всему телу, заставляла его морщиться и еще крепче сжимать зубы.
Камиль Демулен, чувствуя неприятную слабость в животе, неотрывно таращился на ужасную рану, понимая, что не видел в жизни ничего более отталкивающего, но вместе с тем – и более прекрасного. Контраст белой кожи и красной плоти очаровывал и завораживал. Как ему и обещали, крови вытекло совсем немного, хотя и достаточно для того, чтобы под ногами пленника на полу скопилась небольшая лужа. Между его тазобедренным суставом и коленом образовалась полоса сырого мяса, поблескивавшая в свете очага, освободившаяся от покрывавшей ее кожи. Комендант легко разглядел вены и артерии, пульсирующие под оголенной плотью и нечто еще, что могло быть мышцами или жиром. Несмотря на легкую тошноту, Демулен вдруг почувствовал прилив желания, его мужское естество вздыбилось под штанами. Этот обреченный на смерть юноша… Какой же ангельской, а вернее дьявольской красотой преисполнилось его перекошенное от страданий лицо! Было ли, оставалось ли в нем хоть что-то человеческое? Демулен вдруг подумал: «А как именно Тристан излечил тех недужных девиц? И чем после оной процедуры болел он сам?» И тогда его трусливое подлое сердце вдруг наполнилось недобрым, мрачным предчувствием надвигающейся неотвратимой беды…

Палач прервал это зрелище, начав сдирать кожу с икры и голени Тристана. На сей раз разрезы расположись чуть ниже правого колена и над лодыжкой. Шило крепко зажал в своих здоровенных кулачищах ногу пленника и держал ее до тех пор, пока палач буквально не “развернул” всю кожу, словно снимая бумагу с покупки. Теперь юноша уже не смог сдержаться и отчаянно стонал, несмотря на плотно заткнутый рот. Он продолжал вскрикивать и корчиться, пока Мясник сдирал кожу с передней части его колена, оставляя нетронутой заднюю поверхность. Да, он пощадил лишь узкую полоску кожи на внутреннем сгибе колена, объяснив:
- Мы оставим эту кожу красавчику. Иначе слишком легко повредить большие сосуды. Не хотим же мы дать ему слишком быстро истечь кровью и умереть.
К окончанию оной части пытки, Тристан почти лишился сознания, исходя холодным потом, закатывая глаза под лоб и предобморочно вздрагивая всем телом.
Затем они подождали несколько минут, чтобы пленник пришел в себя и смог вновь чувствовать боль. Когда его стоны сменились хрипами, Шило принес кружку воды. Вытащив кляп, он прижал край посудины к губам истязуемого, оттянув его голову назад, и принялся медленно вливать воду ему в рот. Тристан уже осип от стонов, и поэтому с трудом глотал воду. Напившись, он машинально посмотрел вниз, чтобы понять, откуда исходит такая страшная боль, кусающая его ногу, будто стая голодных пчел.
Сперва он не воспринял того, что именно видит. Де Вильфор тупо разглядывал пол и оковы, пытаясь отыскать свою ногу.
- О, Господи! - шокировано всхлипнул он, вглядевшись в месиво живой плоти, появившееся между его бедром и лодыжкой, вернее – между тем, что от них осталось. Теперь он уже потерял всякий контроль над собой и зарыдал, оплакивая свою молодую жизнь, и страдая от боли. Все мысли о мужественной смерти вылетели из его головы при виде того, во что превратили его правую конечность. – Это не мое, не мое! - стонал он, лишь остатками воли удерживаясь от того, чтобы не начать умолять своих палачей поскорее избавить его от этой изуродованной конечности. Душераздирающая сцена продолжалась до тех пор, пока Шило вновь не заткнул ему рот палочкой.
Закончив с его правой ногой, палачи перешли к левой, искалечив ее аналогичным образом. Боль, которая пронзила измученное тело узника, было невозможно представить. Обнаженные, зияющие нервы ног Тристана чувствовали даже малейшее движение воздуха, отзываясь острой судорогой, сводившей его с ума. Он истошно вопил, пока не сорвал голос, поперхнулся, закашлялся и вновь закричал, перейдя на низкий, звериный вой, лишенный человеческих интонаций и заглушить который уже не мог никакой кляп
Палач позволил ему несколько минут “наслаждаться” этими ощущения, а потом юноше дали еще воды, но его внезапно вырвало прямо в лицо мучителям, после чего садисты рассвирепели и перешел к следующей части этого показательного мученичества. Они решили преступить к его прекрасной груди с ее нежнейшей, чувствительнейшей кожей. Тристан молчал – закрыв глаза и почти не подавая признаков жизни.
- Он умер? – возмутился разочарованный Демулен. – Гражданин палач, вы же обещали мне, что казнь продлится долго. Признаюсь, я был лучшего мнения о вашим мастерстве!
- Терпение! – вызывающе рассмеялся Мясник. – Самое интересное еще впереди…
Демулен жарко задышал и взволнованно подался вперед.
Покончив с грудью, палачи игриво переглянулись и перешли к промежности заключенного. Мясник медленно разрезал кожу на складке, разделявшей упругие ягодицы юноши. Введя округлую бритву в рану вокруг заднего прохода, он повел разрез к его ногам, потом осторожно очертил кровавый овал вокруг каждой ягодицы. Наконец он провел лезвием по его выбритому лобку и рассек последние полоски кожи вокруг полового органа распятого. Затем Шило медленно содрал кожу с его мошонки и два окровавленных лоскута упали на пол. Невозможно описать, как вопил и корчился от невыносимой боли связанный Тристан. Когда мучители принялся сдирать тончайшие кусочки кожи с его детородного органа, он уже не мог кричать, сорвав голос. Старший палач прервал казнь и вытащил изо рта узника кляп, в котором уже не было никакой необходимости.
Демулен, уставший от вида этого омерзительного действа, поднялся с кресла и направился к двери, намереваясь покинуть пропахший кровью подвал.
- Почему вы уходите так рано? - удивился главный палач. – Он еще не умер.
- Казнь длится уже почти три часа, - брезгливо поморщился Демулен, - и теперь, по-моему, он уже впал в ступор, а возможно – даже лишился рассудка. Я не думаю, что осужденный все еще понимает суть происходящих с ним процессов. Ведь он уже давно не издает ни единого звука и никак не реагирует на ваши манипуляции. Вы не считаете, что он онемел или, вероятнее всего, попросту откусил себе язык от боли?
- О, уверяю, его голос еще вернется к нему. Он пока еще находится в полном сознании и понимает, а так же чувствует все, происходящее с его телом. Сейчас я это докажу...
Палач велел Шилу опускать распятого вниз до тех пор, пока гири не легли на пол, ослабив чудовищное напряжение в его суставах. Он внимательно осмотрел лицо Тристана. Глаза юноши оставались закрытыми, а кровь сочилась из уголка рта, там - где он прокусил себе губу. Мясник намотал на руку его пышные, но теперь слипшиеся от пота волосы и, подтянув голову узника к себе - заорал прямо ему в ухо:
- Тристан, ты меня слышишь меня, мальчик? Просыпайся, пора вставать, сладенький. Проснись и немедленно улыбнись своему папочке, вот так-то, крошка!
Веки Тристана дрогнули, глаза открылись, и он с ужасом уставился в лицо склонившегося над ним мучителя. С огромным трудом он попытался что-то произнести, но вместо связной фразы палач уловил только слабый, обрывочный шепот:
- Я вам отомщу…
«Ого, - мысленно хмыкнул Мясник, поеживаясь от совершенно непривычного для него чувства уважения и страха, вызванного непреклонной силой воли умирающего узника, - а он чертовски смел и вынослив, этот симпатичный мальчишка. Никогда я не видел подобной упрямости…»
- Гражданин Демулен, думает, мальчик мой, что ты уже не понимаешь, что с тобой происходит. Ну, я знаю, что это не так. Давай, конфетка моя, скажи мне, что мы с тобой делаем? Сделай это, красавчик, и я позволю тебе умереть. Честно, сделай это, и я позволю тебе умереть быстро – прямо сейчас, разве это не прекрасная возможность, дорогой?
Тристан медленно обвел затуманенным от страдания взором всех собравшихся в камере пыток людей. Он облизал пересохшие губы, затем посмотрела на свое истерзанное тело и на его лице появилась насмешливая, жуткая улыбка – придавшая ему нечто демоническое.
- Вы губите свои души и обрекаете их на вечные адские муки! – четко и громко произнес он. – Клянусь, я вернусь с того света и убью каждого из вас. Клянусь!
Демулен шумно откинулся на спинку кресла и истерично заверещал от ужаса. В словах этого умирающего пленника прозвучало нечто такое, что заставило коменданта поверить в его абсолютную правдивость, в возможность реализации подобной клятвы.
Палач мрачно взглянул на то, что осталось от восхитительного шевалье Тристана де Вильфора. Он видел ободранную, кровоточащую плоть, блестящую в свете камина, какая-то желтая влага сочилась из его истерзанного тела. Обнаженные мышцы самопроизвольно сокращались, реагируя на малейшее прикосновение или веяние воздуха. Слабым голосом, более похожим на шелест морских волн или дуновение ветра, узник произносил, будто читал молитву:
- Я вернусь, вернусь…
- Тогда я постараюсь отсрочить момент твоей смерти! – суеверно буркнул старший палач, хлопая по его освежеванным ягодицам так, что брызги крови полетели во все стороны и попали на дрожащего от страха Демулена. «Что же он такое, этот мальчишка? – мысли палача метались как мыши в клетке, не находя выхода из оной, им же самим созданной ловушки. – Еще не один человек не вел себя так – будучи обдираемым заживо, и не продержался так долго. А может, он вообще не способен умереть? А если он и взаправду вернется с того света и отомстит за свои мучения?» - усилием воли Мясник прогнал свои жуткие домыслы и мстительно ударил Тристана кулаком в лицо.
Юноша гневно завопил и тогда Шило опять потянул за цепи, оторвав его ноги от пола. Потом палач выбрал новый нож. Им потребовалось еще целых три часа, чтобы закончить обдирать тело Тристана. Шило заботливо поддерживал силы осужденного, заставляя того время от времени пить воду со стимулирующими травяными настоями, но Тристан уже не мог удерживать мочу, и жидкость покидала его тело так же быстро, как и поступала.
Когда варварская работа была окончена, на всем теле Тристана кожа оставалась лишь на лице, шее, пальцах рук и ног, вокруг суставов – на коленных сгибах, локтях, подмышках, запястьях. Вся остальная кожа оказалась содранной, обнажив кровоточащее мясо. Но он все еще оставался жив, продолжал чувствовать, всхлипывать и иногда вскрикивать в течение целого часа, пока Шило обдирал его шею, а старший палач проделывал тоже самое с животом, ладонями и, наконец, подошвами стоп. Палачи старались вовсю, но – вопреки их ухищрениям, пленник настойчиво цеплялся за жизнь, не желая умирать.
Теперь настало самое время прикончить мученика, но Мясник собирался реализовать еще пару задумок, приготовленных для этого развлечения. Сняв с юноши все путы, палачи уложили Тристана спиной на пол камеры пыток, и Шило принес большое зеркало, установив его напротив узника. Вдвоем они усадили юношу, выплеснули ему в лицо ушат ледяной воды, чтобы привести в чувство и заставили посмотреть в зеркало, дабы он сумел увидеть, во что они превратили его тело. Истязуемый с ужасом уставился на свое отражение, обнаружив в зеркале страшную коричневую массу, в которой он с трудом узнал себя. Его тело начал сотрясать приступ безудержной рвоты, вызванный отвращением, а так же бессильной жалостью к самому себе.
Когда приступ прекратился, палачи еще несколько раз окатили водой измученного узника – настало время обмыть тело. Держа под руки умирающего юношу, они провели его в другой угол комнаты, а ободранные ступни де Вильфора оставляли кровавые следы на полу. Очень нежно они положили его на соломенный тюфяк. Тристан попытался прижать колени к груди, чтобы хоть как-то защититься, но прежде чем ему это удалось, Шило высыпал на его оголенную плоть несколько пригоршней мелкой соли, с восторгом наблюдая за корчами, охватившими тело несчастного юноши.
Мясник был поражен, ибо Тристан все еще находился в сознании. Чтобы это проверить, он изо всех сил сжал его истерзанную шею, пока из-под пальцев не брызнула кровь, и внимательно смотрел, как лицо его жертвы исказилось от нового приступа боли.
- Он все еще чувствует боль! Его жизнеспособность просто потрясающа! – шокировано выкрикнул палач. – Но, как же такое возможно?
- Достаточно, - вдруг хрипло произнес Демулен, - даже слишком достаточно, он держался чудесно. Давайте прекратим его страдания, кажется, я итак не смогу уснуть следующей ночью, а возможно – и никакой другой, потому что вид этого жуткого полутрупа навечно запечатлелся в моей памяти!
Мясник молча кивнул в знак согласия. Он взял Тристана за волосы и оттянул голову страдальца назад, открывая горло. Он сам застонал, встретив пристальный взгляд юноши, так и оставшегося непобежденным, и поспешно прижал один из ножей к его подбородку. Поняв, что его наконец-то собрался добить, Тристан мстительно улыбнулся и твердо произнес:
- Я вернусь! Помни. Я вернусь! Жди меня, жди каждый день своей гадкой жизни…
Не дав ему договорить, Мясник одним движением перерезал горло своей жертвы…
Так, спустя шесть часов, страдания Тристана наконец-то завершились. Его окровавленное тело завернули в плащ из грубой парусины и выбросили за стену тюрьмы, в ров - доверху наполненный уже разлагающимися и еще свежими трупами других казненных…

Как можно пинать пук, то есть что-то нематериальное, некий зловонный выхлоп?

Про реальность не будем - они столько возились... в то время как на всю процедуру в реале уходит минут десять если не меньше.
Но начало (не в смысле поедание крысы - там вообще не реал, а собственно пытки) неплохо, если б не ощущение что описывается не пытка а половой акт причем женщиной.
А вот продолжение - вообще никак, палачи смеющиеся над комендантом... м-да без комментариев. Профессионализм у них нулевой - возились очень долго, делали много лишнего, а в конце непонятно с чего зауважали.
Ну а сам ГГ я та понимаю вампир? Потому как ведет он себя тоже не по человечески.

Много неточностей - например ГГ корчится когда его присыпают солью, а вот когда на тело попадает кислота из рвоты - никакой реакции. ГГ сначал привязывают к станку, а потом (не отвязывая?) вдруг одевают на свободные руки кандалы и подвешивают. Ну и так далее.
Перечитывать не хочется - автор слишком игриво описывает процедуру все же.

Но в принципе - достаточно антуражно, это я так понимаю стилизация под приключенческий роман конца 19-го века?

Да ладно вам, впечатляющая сцена. Есть даже элемент психологизма, когда жертве подносят срезанную кожу. Вторая попытка с отражением в зеркале уже типично женская, контраст между изначальной пригожестью персонажа и описание тела во время экзекуции тоже рассчитан на вполне определенную аудиторию - отсюда скрупулезность описаний и общая затянутость сцены. Понятно, что сюжетная значимость эпизода не соответствует объему истраченных на него слов, но какая же женщина удержится от описания внешнего вида. Мужчина напишет "волосы жертвы спутались, из груди рвался едва слышный стон" и сочтет это достаточным, сосредоточившись на аспекте мести, т.е. расставляя опоры для сжатой пружины возмездия, как бы предопределяя развитие сюжета и заглядывая в будущее, а женщина не упустит возможности посмаковать настоящее, мечтательно закатив глаза. Сражаться с ветряными мельницами половой дивергенции нет никакого смысла.

Я вот только не поняла, зачем так долго описывать эту сцену? Она что-то дает читателю? Тем более, что я как-то не почувствовала боли и ужаса казненного. Уж слишком автор любуется его внешней красотой. У меня в общем тоже есть подобная сцена (только там человек не умирал). Приводить ее не буду. Но Квакуша, которая читала мой роман потом предлагала из-за этого ужаса поставить для моего романа рейтинг 25+ Все достоверные подробности выглядят технически слишком. Ну как отличие эротики от порно. Кто куда чего всунул. Простите. И здесь тоже - дали воды, отрезали кожу - красиво блестит плоть.
Хотя сам текст хорошо написан, но на мой взгляд излишне.

Ну видимо оправдание того что дальше будет творить ГГ
Не говоря уже об удовольствии представить на его месте... нет не себя, а скажем начальника
Нет таких рейтингов максимальный 18+

Сколько у меня было дураков-начальников. Сколько было людей, которые меня унижали и которых мне хотелось убить, но я никогда не представляла их в таком виде. Вообще я для своих вещей периодически посещаю сайт пытки.ру. Потом я смотрю сериал "Следствие вели с Л.Каневским", но подобная жестокость вызывает у меня отвращение. На Дискавери был какой-то сериал о казнях и пытках. Ну на фиг это. Не понимаю. Вон в играх даже запрещено показывать, что кровь хлещет из ран. И обычно противники - не люди, а мутанты или звери какие-то. А тут человека - противно.
Я смотрела серию про маньяка, который орудовал где-то в Подмосковье. Он приманивал пацанов, сдирал с них кожу и мучил, солью присыпал раны. Насиловал. Я когда посмотрела эту серию первый раз было страшно, но я все-таки пережила. А когда случайно это повторилось в другом сериале, у меня было такое жуткое впечатление, что мне просто вообще расхотелось что-либо смотреть. Одну только ванну показали жестяную, в которой скопился слой крови, где этот ублюдок мучил этих мальчиков и мне стало так жутко, я описать не могу.


Да нет, конечно. Это было просто реакцией на подобные вещи.

С рейтингами надо поработать. Создать полноценную шкалу, увязать с Трудовым кодексом РФ, возрастом выхода на пенсию, социальным статусом, семейным положением. Профессиональной ориентацией, наконец.

Попробовав пальцем, Рыжая! Или это про вид у которых вкусовые рецепторы на пальцах?

Да ладно, наваливайте свои страдания сюда, все равно тема поползла. ))

Ну скажем так - есть определенная категория людей для которых подобные действия - часть профессиональных обязанностей.
Собственно в эпизоде Рыжей все такие и мое разочарование больше связано с тем, что она пошла по пути наименьшего сопротивления - показывая их сугубо отвратно.

Хм ну если женщина просит...

Предыстория. ГГ (на момент описсания ему 13-14 лет) во время боевых действий убивает разведчика. Немного позже зайдя на сайт "виртуальной реальности" на тактическом полигоне сталкивается с его товарищами и попадает в плен.

Глава 27. Молчание дорого... обходится

С неба пролился небольшой водопад и, едва, отфыркиваясь от попавшей в нос воды, Федька успел подумать: "С фантазией разработчики подошли к "возрождению"", - как его дернули вверх, отчего связывающий кисти пластик иммобилизатора больно врезался в тело, а на противоположную голове точку пришелся импульс ускорения. Такой, что аж дух перехватило - пришлось бодро семенить туда, куда тянули. Его пленители оказались со знанием анатомии... и своего дела. Ковылял, прихрамывая разом на обе ноги, да по-цыплячьи подпрыгивая. Ноги связали хоть и не так туго, как руки, но всё равно не шагнёшь как следует.
Мысль о сопротивлении в голову не то, чтобы не пришла, просто не успела оформиться, когда за простую заминку (не разобрался с какой ноги шагать - здорово мешала короткая веревка, связывающая щиколотки), левый бок познакомился с чужим прикладом. Не сильно. Экономно так, но почка не только "ёкнула" но и, такое впечатление, что оборвалась нафиг. Скособочившись, засеменил ещё быстрее, оставив "на потом" все мысли о качании прав.
Ковылять пришлось недалеко, а обращались с ним сноровисто, словно опытные грузчики с тюком - беззлобно и эффективно, но по наработанной за годы привычке, чётко контролируя любую мелочь. Прижали с разгона грудью к деревцу - ствол в руку толщиной очищенный от веток, но с оставленными в нужных местах сучками. Это, судя по тому, что кисти рук, вздернутые сильно выше головы, как раз на такой сучек и нацепили. Между стволом и торчащими вперед локтями тут же просунули палку, и оказался Фёдор полностью зафиксированным в положении "стоя на цыпочках": палка не даёт отклониться назад а, просунутый между связанными запястьями сучек над головой - вниз. Нос же упёрся в ствол дерева.
Правда, простоял Федька в таком положении недолго. Буквально пару секунд, пока под выдвинутые вперёд колени не просунули еще одну палку. Затем оба конвоира зашли с боков и хекнув: "Ну и здоров, лось!", - дёрнули его тело вверх, сняв стянутые запястья "с крючка", чтобы, плавно опустив, снова зацепить, но уже ниже. Пока один из них удерживал тело за подмышки, второй быстро оттянул щиколотки назад, пока палка между колен тоже не уперлась в ствол дерева. Нажав своей ногой Федьке на пятки, мучител,ь не обращая внимания на его сдавленное мычание, двумя ударами вбил в землю колышек, зафиксировав ноги связывающей их веревкой в натянутом положении.
После этого вся суета была закончена, и два парня - на вид не старше двадцати лет - открыто и по-доброму улыбнулись выпучившей глаза жертве, да и пошли себе дальше обустраивать лагерь. Вся процедура, если верить висящим перед глазами часам, заняла у них от силы пятнадцать секунд. Профессионалы.
Федька попробовал первым делом распрямить руки, чтобы опереться на колени, а не висеть буквой "зю" на врезавшемся в запястья пластике. Но не тут-то было, едва начал распрямлять уже нывшие ныть от напряжения бицепсы, как пришлось мигом подтягивать тело выше - вбитый сзади между пятками колышек чувствительно уперся в копчик.
М-да, в такой позе точно не заснешь. Поерзал, пытаясь найти положение поудобнее - такового не находилось. Силы рук пока хватало, чтобы держаться, но запястья резало уже невыносимо, незаметное ранее давление палок на внутреннюю (и очень нежную) сторону локтей и коленей становилось жутко неприятным, а стопы, вынужденные опираться о землю подъемом вместо ступней, тянуло как больной зуб. А ведь и одной минуты ещё не прошло, как поставленное в неестественную позу тело начало скулить, словно побитая собака и молить о пощаде.
Хуже всего было от понимания, что это всё очень надолго и у него нет ни малейшей возможности облегчить своё положение, а располагающиеся прямо перед глазами на отдых люди, его и за человека-то не считают. Они даже не смотрят в его сторону, хотя врагам, вроде как, положено издеваться над попавшим в плен героем, и наслаждаться его муками. Но, похоже, происходящее для них - рутина, а закипающая на костерке вода и перспектива получить по кружке кофе приносит им куда большее удовольствие. Неправильные Федьке враги достались. Не киношные.
И от этого понимания и тоски он, кажется, слишком выразительно заскулил через забитый в рот кляп. О чём мигом пожалел. Забыл, что никогда не бывает так плохо, чтоб не могло стать ещё хуже.
От "кашеваров" отделился один человек и замер напротив скрючившейся вокруг древесного ствола фигуры. Не слишком высокий, не чересчур крепкий на вид молодой парень. В чём-то даже симпатичный. Но от его ледяного взгляда все потроха Фёдора пронзил такой холод, что даже боль отступила. Подошедший безразлично потыкал пальцем в дрожащие от напряжения мускулы - так хозяйки тыкают в куски мяса на базаре - и спокойным голосом произнес:
- Что, уже готов говорить? Быстро же ты спёкся. Вот только расспрашивать тебя пока никому не хочется. Так что ты подумай, поразмышляй - чем можешь быть полезен. Учти, герой, если ты заставишь меня потратить лишнее время, то я буду сильно огорчён, а тех, кто меня огорчает, хоронят в закрытом гробу. Это если есть чего хоронить. Понял? - и он приблизил лицо, внимательно глядя в глаза. И вдруг совершенно искренне и радостно улыбнулся. - Не понял? Значит, придется объяснять. Ох и порадовал ты меня парень!
И от души поцеловав передернувшегося от отвращения мальчика, бросил в сторону:
- Командир, я за дровишками схожу? Заодно и пару полешек прихвачу...
- Давай, - ответили от костра.
И, шепнув на ухо: "Никуда не уходи", - "рыбоглазый" пропал из поля зрения.
Оказывается, невозможность стереть со щеки чужие слюни бывает мучительней кола в заднице.
Пережив приступ ярости, Фёдор сразу впал в апатию. Собственное бессилие многократно усиливало боль, просто выжигая волю. К чему сопротивляться, если его сведения никому не нужны? К чему этот балаган? Хоть бы просто убили, да и всё.
Тело, которому вроде бы, по уверениям "опытных", следовало затечь и перестать беспокоить своего хозяина, открывало все новые горизонты страданий - болели такие мышцы и уголки, о существовании которых Фёдор даже не догадывался. Но сильнее всего его душу терзало понимание собственной глупости - что мешало честно принять бой в том окопчике и там же сдохнуть, но попытаться прихватить с собой хоть кого-то из нападающих? Трусливое желание выжить привело его в плен, а ведь можно было хотя бы прицельно расстрелять последний рожок, а как дошло бы облака газа - пустить себе пулю под подбородок. Что в итоге выгадал он, попытавшись уцелеть?
За всеми этими самокопаниями Фёдор прозевал появление рядом нового персонажа.
- Зря ты его разозлил парень, - сказал мужчина лет двадцати пяти, присаживаясь рядом на корточки, чтобы заглянуть мальчику в глаза. Фёдор тоже вскинул голову, чтобы посмотреть на неожиданного "сочувствующего". Открытое волевое лицо, карие глаза и выгоревшие, соломенные волосы. Наверняка обычно добрый, а сейчас еще и какой-то виноватый взгляд. Было в нем что-то неуловимо знакомое, от многих сослуживцев и друзей отца исходило точно такое же чувство покоя и безопасности. Подобное впечатление производят уверенные в себе люди, привыкшие решать вопросы, полагаясь исключительно на собственную силу.
- Ваши, недавно убили его друга. Хорошим парнем был Колька. Эх! - "сочувствующий" махнул рукой и отвел виноватые глаза. - Ты только его не раздражай. Отвечай на вопросы, от тебя ведь толком ничего не надо. Что ты там можешь знать, ведь правда? Ну вот, главное здоровье сохранишь, мамку порадуешь. А там отсидишь сколько положено, да живи себе, девушек люби... будет чем. Главное героя из себя не разыгрывай, ведь за минуту геройства потом можно всю оставшуюся жизнь провести лежа в собственном дерьме, понимаешь? Питаясь через зонд в заднице. И даже сдохнуть уже не получится...
От этих слов у Федьки просто душа оборвалась. Он неожиданно ярко и совершенно четко понял - всё, что говорит этот дядечка - чистая правда, причем, если и искаженная, то в меньшую сторону. Более того, "сочувствующий" действительно за него переживает и не желает ему такой судьбы. Но вот только его слова...
Выжить любой ценой. Слизняком, лижущим сапоги победителям, предателем, в глаза которому смотрят со страхом и беспомощностью, а в спину с презрением и ненавистью. Не важно кем и как, главное - выжить! И в ответ на эту мысль, вместо отвращения, он вдруг почувствовал практически неодолимое "Да!" - его измученное собственной беспомощностью тело каждой своей дрожащей от боли клеточкой хотело жить! Действительно, не важно, как и какой ценой - просто уцелеть сейчас и жить дальше.
И как ни странно, но именно это желание жить вытащило наружу другое чувство - гнев. На себя, на свою слабость, на то, как легко он отринул гордость и собственную правоту. "Да это же Добрый и Злой полицейский! - ошарашено подумал Фёдор, от удивления забыв и о боли, и о желании жить, - меня банально разводят на эту древнюю как мир уловку!"
Еще миг до того болтавшийся в полной пустоте собственной беспомощности и ненужности, полной бессмысленности дальнейшего сопротивления, мальчик неожиданно обрел точку опоры - в ненависти. В желании поступить наперекор собственной слабости и чужой силе, готовой в любой момент его сломать.
И видимо что-то такое отразилось в глазах, отчего "сочувствующий" вдруг запнулся на полуслове, и в его ответном взгляде проступило понимание тщетности усилий. Удивительно, но Фёдор не увидел в глазах врага разочарования или гнева на упрямого мальчишку, даже досады там не было. Только безмерная тоска и детская обида на жизнь. Таким взглядом порой смотрят на свое любимое сверхсущество умирающие собаки, будто спрашивая: "Как же так, Хозяин? Как же ты будешь дальше... без меня".
Но прошел тот миг, когда можно заглянуть в самую суть человека - взгляд стал просто взглядом умного, внимательного и немного уставшего от жизни и её тупой подлости человека. Врага.
- Жаль. - Сказал он спокойно, больше не стараясь давить на эмоции. - Мне действительно жаль, что ради непонятных идеалов и собственной гордости ты решил сдохнуть героем. Вместо того, чтобы жить... просто жить. Самое главное, что не умрешь ты героем, скорее всего и вообще не умрешь - никому твоя жизнь не нужна. А вот жить дальше, скорее всего, будешь слизью, которая готова на что угодно из страха перед легким пинком. Не понимаешь? Я объясню.
И снова в глазах "сочувствующего" Фёдор не увидел ни злобы, ни ненависти, только сожаление. Даже когда тот быстро протянул обе руки к его голове и левое ухо будто обдало кипятком.
- Вот, смотри. Это была часть тебя, которая теперь больше не часть тебя. И это уже ничто не сможет изменить. Никогда. Ты понимаешь - ни-ко-гда.
Фёдор понимал. Глядя на окровавленные пальцы, держащие прямо перед глазами отрезанную мочку уха. Его уха. И всем своим существом чувствовал нереальность, точнее совершеннейшую невозможность произошедшего. Но глаза глядели на лезвие ножа, по которому плыли розовые разводы крови. Чувствовал, как на плечо капают горячие капли. И это восприятие того, чего не может быть, наполняло душу леденящим ужасом, просто стирая и делая неважным совершенно всё - от чувств и убеждений, до гордости, самоуважения и просто желания жить.
- Ну, я так не играю... - раздался наигранно-обиженный голос со стороны, и ледяные тиски ужаса, сдавившего сердце, слегка разжались, зато тело самостоятельно забилось в дрожи от предвкушении боли. - Я тут пол леса перерыл, подыскивая хорошее полешко, а наш Миротворец развлекается?
Голову бесцеремонно дернули вверх. Заглянув в расширенные от ужаса глаза, "рыбоглазый" довольно кивнул и улыбнулся каким-то своим мыслям. Отчего у Фёдора вдоль позвоночника потек ручеек холодного пота.
- Не вышло значит у тебя с твоей психологией... - протянул "рыбоглазый", и Фёдору даже сквозь пелену страха, застилающего сознание, почудилось сожаление в его голосе.
"Сочувствующий" в ответ безнадежно махнул рукой, заодно отбрасывая в сторону кусочек Федькиной плоти и, плюнув на пальцы, принялся вытирать их о грязный носовой платок. А вот нож он, почему-то, перед тем как убрать в ножны, вытер одноразовой медицинской салфеткой. Разлившийся от неё запах шмурдяка показался отупевшему сознанию мальчика особенно неуместным в степи.
- Ну, тогда придется по-простому, без всякой психологии, - решительно заявил "рыбоглазый", поднося полено к лицу пленного. - Как оно тебе нравится? Долго выбирал, все думал, что кто-то поумнеет, но не судьба. Значит, придется вам свести близкое знакомство. И нечего на него так таращится! Обычное полено, Буратины из него точно не выйдет, а вот выйдет ли толк? Сейчас посмотрим!
Двумя быстрыми движениями выдернув палки, резко дернул Фёдора в верх и сразу толкнул назад. Удара о землю онемевшее за все это время тело просто не почувствовало, только сыпануло из глаз искрами, когда затылок встретился с грунтом. Легонько пнув под ребра заставили перевернутся на живот. Подумал было рвануть подальше, но занемевшее тело не слушалось, и подняться вышло только на четвереньки. "Рыбоглазый" легко нажал стопой между лопаток заставив ткнутся носом в землю, а потом и вовсе уселся на поясницу, отгибая голову двумя руками назад - за волосы, и захватив шею в сгиб локтя.
- Я понимаю голубчик, что ты готов уже все мне рассказать и расколоться, как то полешко, до самой опы, - зашипел он в ухо. - Но дело в том, что мне совершенно не нужен поток вранья, который ты там себе обдумал и заранее приготовил. А потому - говорить ты будешь, только когда будешь готов говорить. Чистую правду, можно сказать - на грани откровения. Более того, говорить её ты будешь, когда я решу, что ты готов говорить.
Голову резко выпустили, отчего Фёдор ткнулся со всего маху носом в землю, зато наступили на сгиб ноги с обратной стороны колена.
- А ножку мы немного приподнимем... - комментировал свои действия "Рыбоглазый", - вот под неё поленце наше и подложим...
"Давай", - буднично раздалось сверху над сжавшимся от ожидания непонятно чего Фёдором, а потом на ногу прыгнули...
Самым жутким в произошедшем была не боль. В первые мгновения её не было, или она была столь сильна, что вообще не воспринималась. Тяжелым свинцовым ужасом придавил затрепыхавшееся сердце мокрый хруст, воспринятый даже не ушами, а скорее всего, прошедший через тело. Этот жуткий звук и новое ощущение необратимости произошедшего оказалось многократно сильнее. Ледяной ужас уже не промораживал внутренности, он плескался внутри, не находя выхода - кляп не позволял излить его даже в крике.
Казалось, ещё миг - и сердце просто остановится, превратившись в ледышку в этих тисках, но потом пришла боль. Хотя вернее будет сказать - боль, которая просто огнем выжгла разлившийся по телу мертвый холод. Но она тоже не имела выхода и теперь все внутренности превратились в сплошной пульсирующий огонь. Кажется, он всё же, кричал, забыв про воткнутый в рот кляп, и только благодаря этому бушующее внутри пламя начало угасать.
Когда стало возможно отвлечься от внутренних ощущений, Фёдор осознал, что ему опять задирают голову вверх, ухватив за волосы, но в этот раз он совсем не чувствует боли. Точнее, эта боль совсем не воспринимается на фоне лавы, плещущейся внутри черепушки. И совершенно не было никаких сил даже плюнуть в маячившую перед глазами рожу "Рыбоглазого".
- Да, я всё понимаю, - ласково сказал палач, размазывая по щеке мальчика слезы вместе с грязью, - ты уже согласен, и всё такое... Просто надо повторить, поверь мне. Это чтобы ты понял намёк - насколько хуже будет, если ты только попробуешь что-то недоговаривать.
На вторую ногу наступили, а под голень сунули полено. Прежде чем прыгнуть на лодыжку несколько раз нажали, видимо рассчитывая сделать ожидание более мучительным, но Фёдор уже не имел сил на переживания и тупо ждал повторения случившегося.
И дождался! В этот раз ощущения были намного сильнее, хотя, казалось, что это невозможно. Отвратительный хруст, потом ужас, потом боль. Последняя, казалось, дошла до такого крещендо, что дальше только смерть и... исчезла. От ноги по телу теперь прокатывались не волны боли, а нестерпимого блаженства, мир наполнился светом и красками. Фёдор вдруг понял, что он любит даже этого несчастного человека, который опять дергает его за волосы и вообще зря он так ненавидел всех этих людей - они ведь просто выполняют свой долг. Ненависть разрушает...
Тело резко перевернули на спину, и теперь волны счастья катились к голове сразу с двух сторон, это было так замечательно! А небо... как давно он не видел такой изумительной голубизны....
- И чего мы лыбимся? - часть небесной синевы заслонила голова "Рыбоглазого", но и это было хорошо - Фёдор от души улыбнулся своему палачу. В глазах последнего мелькнуло нешуточное беспокойство пополам с ужасом. Мальчик огорчился, что расстроил этого замечательного человека, но перестать улыбаться не смог. Заслоняющую небо рожу перекосило еще больше, а потом преграда между ним и облаками исчезла.
- ...ять! Что делать? - послышалось издалека, как сквозь вату.
- Опиаты являются естественными антагонистами эндорфинов, - донеслось со стороны.
- Быстро колите ему блокаду! Только минимальную дозу.
И краски мира начали потихоньку блекнуть, небо теряло свой цвет, и вместе с этими изменениями понемногу возвращалась боль.
- Какой... интересный... пациент... но.. не... таких... обламывали... - в такт словам "Рыбоглазый" пинал то одну то другую голень, и Фёдор просто всем телом слышал как трутся друг о друга края сломанных костей. Тело выгибало дугой, еще больше усиливая эффект, но с каждым разом волна ощущений становилась все ниже, а боль притуплялась. Уже и дышать можно почти свободно...
Видимо это заметил и "Рыбоглазый". Ухватив Фёдора за кисти рук он зачем-то одним ударом ножа рассек пластик иммобилизатора и быстро завел кисти к голове ладонями вверх после чего уселся прямо на грудь, придавив кисти коленями, а руки от локтей до плечь своими лодыжками.
Задумчиво посмотрев вниз, на зажатую между его ног голову Фёдора, "Рыбоглазый" вытряхнул из пачки сигарету и не спеша закурил.
- Признаю свою ошибку, - сказал он, выпуская струю дыма прямо в глаза мальчика, - голени тебе сломали практически зря...
Он еще раз со вкусом затянулся, и стряхнул пепел.
- Вот только я бы на твоем месте этому сильно не радовался, - новая затяжка и новое стряхивание пепла, - потому, что теперь придётся начинать всё сначала, - "Рыбоглазый" с грустью посмотрел на сигарету и быстрым движением сунул её Фёдору в подмышку. Там, оказывается, в ходе предыдущей возни, оторвался рукав и образовалась приличного размера прореха. От дикой, ошеломляющей боли тело выгнуло дугой, а крик не дошёл даже до кляпа - застрял где-то ниже, перехваченный судорожно сжавшимся горлом.
- Понимаешь, - доверительно сказал мучитель, пытаясь вытряхнуть из пачки новую сигарету. Получалось это у него не очень, потому что тело под ним билось как в припадке, - Есть много методик, а я грешным делом, начал с самой простой и не слишком неприятной. Но теперь видимо придется применить другие средства.
Протянув руку вперед, "рыбоглазый" одним движением вывернул кляп, буркнув - "нам понадобится поддерживать вербальное общение" и, схватив Федькину голову двумя руками будто в тиски, медленно надавил большими пальцами на глаза.
Кажется, Федька кричал.
И не столько от новой, необычной боли (последний час познакомил его с большим разнообразием форм и оттенков этого ощущения), сколько от страха потерять зрение и навсегда остаться в этой пронизанной огненными всполохами темноте. А ещё там было очень одиноко.
Из горла вместо крика вырвалось лишь слабое сипение, не принесшее никакого облегчения, и тут давление на веки пропало.
- Что-то я совсем голову потерял, - донеслось сверху, - надо же хоть один глаз оставить, а то, когда объект не видит того, что с ним делают, большая часть эффекта насмарку.
И палец по новой впился теперь уже только в одну, левую глазницу. В этот раз крик вышел просто на загляденье - с переходом в клекот. Федька уже начал было "уплывать", теряя сознание, когда давление на глаз (вызвав жуткую вспышку боли) резко ослабло, а вместо этого пальцы, будто щипцы, резко скрутили верхнюю губу. Подействовало похлеще нашатыря.
- Ты наверно думаешь, что сейчас тебе было страшно? - поинтересовались у Фёдора, пока он мучительно заглатывал воздух. Не дождавшись, а в принципе и не ожидая ответа, "Рыбоглазый" снова затянулся папиросой и покатал ее между пальцами. Увидев вытаращенный на нее в страхе глаз мальчика, он нарочно поднес её так близко, что прижег ресницы, а потом ещё и поднял веко и поводил тлеющим огоньком над зрачком... чтобы со смехом убрать опасность подальше со словами: "Не переживай, я могу долго не повторяться..."
- Для того, чтобы человек испытал настоящий страх, не нужно практически ничего. Даже папиросы. Достаточно просто отобрать какую-либо неотъемлемую потребность организма и дать понять, что вернуть её можешь теперь только ты. Например - сон. Самые отъявленные мазохисты или истовые фанатики ломались, если их лишали сна. То же самое можно сказать про темноту, тишину или возможность вытянутся в полный рост. Но это всё очень долго, а у нас с тобой нет столько времени. Но от этого возможности не становятся менее богатыми. Например - можно дать человеку понять, что этот конкретный его вздох - последний.
В этот момент "Рыбоглазый" слегка сместил центр тяжести и попросту уселся всем весом Фёдору на грудь. И тот действительно понял, что этот вздох - последний. Даже новые сильные мышцы были не в состоянии поднять вес пусть и не особенно крупного взрослого человека.
Лёгкие горели, но ещё больше терзал душу панический ужас и ледяное дыхание смерти. Если раньше страх хватал изнутри, то теперь Фёдор чувствовал, как его накрывает смертная пелена. Этот ледяной могильный холод напрочь парализовал волю, только где-то внутри билось нестерпимое желание жить.
- Знаешь, - попыхивая сигареткой "Рыбоглазый" с интересом наблюдал, как Фёдор разевает рот, будто выброшенная на берег рыба, в мучительной попытке вздохнуть, - я бы с удовольствием сейчас услышал от тебя - фамилию, имя и кличку, позывной в радиосети, дату и место рождения, место жительства и последнее место регистрации, численность и принадлежность базирующейся бандгруппы, имя, фамилию, кличку главаря банды и его личный позывной в радиосети бандформирований, наличие и местонахождение минно-взрывных средств на базе и вокруг нее, местонахождение тайников с оружием боеприпасами и другими материальными средствами. Но ведь ты все это и так расскажешь, причём не мне, а любому, кто спросит... Верно, мой хороший?
"А ведь он прав, - отстранённо подумал Фёдор, разглядывая тёмные кольца, плывущие перед глазами, - расскажу. И плевать мне на гордость и чужие жизни. Уже плевать. Хочется просто, чтобы всё скорее закончилось". В глубине души шевельнулось презрение и гадливость к самому себе, но быстро затихло, завёрнутое в смертный саван равнодушной апатии.
- Так вот, - продолжали разглагольствовать сверху, на миг приподняв задницу и давая сделать вдох, но тут же опуская её назад и заставляя выдохнуть такой желанный и сладкий воздух. - Всё это ты и так скажешь. Я далек от политики, но хочу одного, - в голосе Рыбоглазого вдруг прорезались настоящие чувства, и в душе разом трепыхнулась надежда, нет не на освобождение, а на то, что палач увлечётся и отпустит его из этого мира. Впрочем, враг моментально взял себя в руки и продолжил тем же насмешливым голосом: - Я хочу, чтобы любой гаденыш, вроде тебя, ссался в штаны при мысли, что он может взять в руки оружие и чего-то там требовать его с помощью. Оружие не делает червяка воином, и место червей - в земле. Копаться или разлагаться! Но никак не стрелять в хороших парней, которым они не достойны даже сапоги вылизывать! Эй, ты куда собрался?!!
Последний возглас прошел будто сквозь вату, но боль, скрутившая уши, опять вернула Федьку на эту землю. На грудь больше не давило, и можно было сделать аккуратный вдох.
- Ага, - довольно кивнули сверху, пока Фёдор судорожно пытался надышаться, - страх мы прошли, теперь вернёмся к боли.
Нагнувшись вперед, "Рыбоглазый" ловко накинул на пальцы обеих рук какие-то петли и взял в руки небольшую коробочку.
- Высоковольтный блок взрывмашинки отсоедини, а то скопытится... - посоветовал неизвестный доброхот.
- Не учи отца детей делать! - огрызнулся "Рыбоглазый", а дальше Федьке стало не до того.
Мышцы рук и груди начали сами собой сокращаться, причем так быстро, что не успевали расправляться до того, как приходил следующий импульс. Казалось, что каждое крохотное мышечное волокно превратилось в бешено извивающегося червяка, вцепившегося крохотными зубами в своего соседа. Боль была не такой сильной, как когда ломали кости, но гораздо более мучительной. Холодный пот крупными каплями стекал по лбу, и не только от навалившейся боли, но и от понимания, что она может длиться сколь угодно долго. Ведь она не настолько сильна, чтобы погасить сознание.
Кажется, он опять кричал, но воздух отказывался покидать легкие. А когда всё вдруг закончилось, непосильным трудом оказалось расцепить зубы. Во рту - будто землю ел, на языке и нёбе оказалось полно крошки из эмали, отколотой с зубов.
Перед глазами опять появилась "сочувственная" физиономия с рыбьими глазами.
- Парень, может хватит? Тебе разве не достаточно и надо продолжить? - в поле зрения вплыл штык-нож соединенный в кусачки для проволоки, - У тебя ведь много пальчиков, их хватит на долгое-долгое развлечение...
Тут ничего не выражающий взгляд видимо подметил что-то важное:
- Черт, после фокусов Миротворца это не действует... - и тут же переключение на старый тон: - А может начать сразу с самого главного "пальчика"? Ты ведь парень видный, наверняка пользуешься успехом у девушек, должен дорожить самым дорогим. Ведь так?



Глава 28. Танец на лезвии

Откинувшись назад "Рыбоглазый" ухватился одной рукой за пряжку Федькиного ремня, сноровисто её расстегнул и запустил руку дальше, туда, где в ужасе сжалось в комочек "самое дорогое". Фёдор, напрочь позабыв что нельзя показывать врагу свой страх и совершенно потеряв голову от паники, начал сопротивляться, что не вызвало у его мучителя ничего, кроме смеха.
- Развлекаемся? - этот вопрос, заданный холодным, безэмоциональным голосом, и предупреждающее шипение: "атас, модера черти принесли!" - прозвучали практически одновременно. Давление на грудь и руки исчезло, Фёдор даже не поверил, что стал свободен.
- В ходе выполнения задачи захвачен пленный. Проводятся оперативные мероприятия по получению информации.
- Информации, говоришь? Хм! - в голосе вдруг прорезался целый букет эмоций, главной из которых была неприкрытая издевка, - что-то я никаких вопросов не слышала.
Любопытство, пробужденное услышанным диалогом, оказалось столь сильно, что растеребило даже вымотанную до предела Федькину душу. Собрав последние силы, он повернул голову чтобы взглянуть на новое лицо. Женщина. Удивление смыло даже боль и усталость. Действительно женщина, пожилая, где-то тридцати трех - тридцати пяти лет, не слишком высокого роста с широкими бедрами и приличного размера грудью. Лицо овальное, простоватое, с конопушками, волосы выгоревшие до платинового цвета. Одета почему-то в коричневый мешковатый комбинезон, непонятно как, но только подчеркивающий плавные изгибы фигуры. На голове танкистский шлемофон, через плечо автомат на ремне - хозяйка держит оружие очень привычно и даже немного властно.
И вообще - от вновьприбывшей волнами расходится ощущение силы. Но не жесткой и всеподчиняющей а, скорее, обтекающей и игривой. Будто струи воды под солнцем или морские волны. Впрочем, силы оттого не менее серьезной - вода она тоже может... обрушится на берег кипящим валом или пройтись сокрушающим всё на своем пути потоком. Но для этого ей нужны веские причины. И, судя по тому, как с опаской переглядываются и бледнеют отнюдь не робкого десятка мужики, эти причины имеются.
Всю эту "картинку" Фёдор схватил разом и воспринял скорее шкурой, чем осознал умом. Не до рассуждений было - всё его существо охватило понимание того, что в мире нет прекраснее этого голоса или широкой кисти, уверенно охватывающей цевье оружия пальчиками с поломанными ногтями и заусеницами. Он всей душой любил эту непонятно откуда взявшуюся женщину, уверено и бесстрашно стоящую в кольце матерых волков. Любил просто потому, что её появление означало передышку.
Поняв, что никто сейчас не рискнет сдвинутся с места, Фёдор перевернулся и, поскуливая как побитый щенок, прополз немного вперед, чтобы в конце этого трудного пути охватить руками тонкую щиколотку незнакомки. Какая там гордость! Так хорошо, как в тот момент, когда он потерся мокрой от слез щекой о голенище, не было очень давно. Наверное вечность.
- Объект необходимо сначала подготовить, склонить к сотрудничеству, - продолжал бубнить "Рыбоглазый", косясь на разыгрывающуюся у него под ногами драму. - А вопросы не задавались потому что...
- ...Ценность данного объекта, как источника получения информации, нулевая, - ехидно перебила говорящего женщина.
- Что малыш, - ласковая рука осторожно погладила Федьку по голове и даже почесала за ухом, - небось не раз играл в разведчика? Хотел быть сильным и храбрым, представлял как идешь за линию фронта, чтобы взять языка. Но вряд ли думал о том, что этого языка надо еще и допрашивать... а потом, скорее всего, и убивать абсолютно беспомощного, сломленного пыткой человека, просто потому что так надо.
Федька не слышал, что ему говорят - было достаточно того счастья что давала рука, поглаживающая по голове, и звука голоса. Имелся бы хвост - вилял бы сейчас им изо всех сил, поскуливая от удовольствия.
Зато "Рыбоглазый" очень даже всё расслышал и пошел красными пятнами:
- Намерены вмешаться в игровой процесс? - холодно бросил он.

Ну дальше хватит, и так много.

Рыжая,
"оного", "оный", "оных"...
Слишком много "онов", аж бесить начинает.

Спасибо вам, что еще раз напомнили мне что нужно избавляться от причастий и деепричастий в тексте.
Вторая часть лучше. В первой нет страданий, автор все время отвлекается на какие-то незначительные вещи и отвлекает читателя от страданий. Все как то бодренько и вприпрыжку. Не верю.

Ты ведь парень видный, наверняка пользуешься успехом у девушек, должен дорожить самым дорогим. Ведь так? -
Кто ж так разговаривает когда пытает? Или пытатель - интеллигент ?

В страдания Дристана я не верю. Мне жальче крыс, которых он пожрал, чем его самого. Он у вас что, на голову слабый? Его пытать а он вокруг завороженно все лицезреет. Любопытно ему видать, что с ним делать сейчас будут.

Рыжая, я бы вам дала Нобелевку, за способность к написанию такого феерического трэша! Я в искреннем восхищении!

Это сарказм?

Коллеги, у вас с психикой не всё в порядке.
Можете улыбаться и даже гордиться собой - во, как написали!
Вы душевнобольные. И неважно, считаете вы себя таковыми или нет.

Валерьянки выпейте.

Хм? Чуть бы развернуть диагноз...

з.ы. А Рыжая счас будет кричать "Завидуют!". Вы то сами - вполне можете поучаствовать... в нашей палате . Или мне память изменяет?

Я не психиатр, но на мой предвзятый взгляд нормальные люди такого не напишут.

У меня нет такого смакования. Как правило, мои герои, если и совершают что-то подобное, то быстро, в порыве гнева.
Вообще, я сторонник эмоциональной наполненности текстов, но склонностью к садизму не страдаю (во всяком случае прилюдно).

*** Проблема в том, что Вы оцениваете сцену в отрыве от сюжета)
В романе - эта сцена есть воспоминания героя. И он рассказывает об этом женщине.
Понимаете, женщине) Отсюда и эротичность, отсюда и все внешние фишки.
Он рассказывает о себе любимой женщине - желая вызвать ее сочувствие и получить секс. И получает, конечно.
там еще концовка есть - как он вернулся и отомстил своим мучителям.
К тому же, герой - французский дворянин, оч красивый и изнеженный.
Изначально герой - мерзавец, но после этой сцены становится почти положительным персонажем. До определенного времени)
И палачи - не возились. Они героя ненавидят, поэтому намеренно над ним измывались.
Да, герой едва стал вампиром, причем - против своей воли.

В целом, спасибо за мнения)

*** У Вас что - опять предбанное обострение?)

Как бы существуют и другие мотивы кроме удовлетворения извращенных желаний. Не находите?
К тому же тогда не помешали цитаты, что столь сильно шокировали взрослого и отвественного человека что он решил рассмотреть личность авторов вместо текста

Хм. И где там смакование? Все частники процесса вполне не в восторге от происходящего ( я о себе. У рыжей там и вправду кое что есть), они просто выполняют свою работу. И далеко не в первый раз.
Настолько не в первый что собственно и личного отношения к ГГ не имеют. Просто работа.
О чем там в конце прямо говорит модератор - далеко не все в действительно героической профессии стоит упоминать прилюдно.

Ужас. Тогда еще хуже - ГГ точно не будет рассказывать так о себе - о локонах, белой и нежной коже и т.д.
Ну... разве что очень специфический герой - но тогда точно не женщине

*** Прочитала Ваше)
Бодро, без зацикливаний на красоте, в отличие от меня)
Но опять же - у меня это полулюбовная история про вампиров.
Разные жанры, разная подача)

Кста, свою сцену писала долго, с консультациями у друга патологоанатома)
Поэтому с реалистичностью самого процесса у меня все ок)

*** Это же ее восприятие его рассказа) А она в него влюблена,
герой же - красавец и спасший ее от мучительной смерти хирург)