Автор: Дмитрий Негин
Как я ходил за циркулем
Весна в этом году выдалась мрачная и унылая. Снег сошел рано, обнажив смурые пыльные газоны, усыпанные сугробными сокровищами. Тучи пролитыми натяжными потолками нависали над головой — казалось, что до них можно дотянуться, если взобраться на крышу пятиэтажки. Птицы чирикали безрадостно, будто не были уверены в том, что наступила весна, и каждую минуту ожидали подвоха: лютого холода или снегопада. Солнце призрачно маячило за тучами, изредка бросая блеклые пятна света на крыши. Деревья и кусты выглядели умершими, иссохшими и ненастоящими, будто картонные декорации к мрачному спектаклю, выкрашенные дешевой гуашью. Только запах был настоящий, весенний: запах пожухлой травы, так долго томившейся под снегом, запах пыльного асфальта, запах ритуального весеннего дыма. Тяжело дышалось — в воздухе не хватало влаги, свежих ноток, от которых обычно хочется вдохнуть полной грудью, дышать глубже, пока не закружится голова.
Находиться на улице было неуютно и безрадостно. Виной тому слыла не только скупая весна, но еще и ощутимая людская тревожность. Она читалась в тяжелых взглядах прохожих, в их торопливости и пугливой ощеренности.
Пропадали дети. За последние несколько месяцев только в нашем округе — пять человек, все мои ровесники, из разных школ, а по области — и того больше. Одного из пропавших я хорошо знал — мы играли вместе за школьную сборную в футбол. Я видел, как стремительно постарели его родители, как осунулся и потух младший брат…
В городе ввели комендантский час. Младшеклассников из школы забирали родители или старшие братья и сестры. После уроков малыши толпились около раздевалок в ожидании родных, галдели, устраивали кучу-малу. Мы же, кто постарше, добирались до дома самостоятельно. Классная обещала вечерами всех обзванивать, но звонила нерегулярно, то ли забывала, то ли не хотела нагнетать обстановку.
Время шло, детей искали и не находили. По городу ползли жуткие слухи, один другого краше, а полиция тем временем искала маньяка. Я слышал, как наш сосед — участковый полицейский — обсуждал с отцом эту тему за очередным пятничным распитием:
— Их найдут всех сразу, точно тебе говорю, — сказал сосед, опрокинув рюмку, и смачно хрустнул огурцом, — в какой-нибудь яме, да так, что мы потом не разберем, где чья рука, а где чья нога…
— Брось ты, — отмахнулся отец, — скажешь тоже, у нас не Америка…
— Так в том-то и дело, что нагляделись люди этой Америки и стали с ума сходить. Там, что не фильм, то про серийного маньяка. И, главное, куда наверху-то смотрят? По ящику кажут все это, будто заговорщики какие, нет бы нормальные фильмы крутить. Я вот своей сказал, чтобы никаких ужасов! — участковый стукнул кулаком по столу, звякнули ложки с вилками. — Жизнь и так соль, да боль…
— А мой все книжки читает. По названию и не разберешь особо про что там. Тоже, наверняка, муть сплошная: вампиры, зомби, концы света…
Я тогда, стоя за кухонной дверью, сразу представил глубокую яму, полную расчлененных тел, натужный гул роящихся мух и тяжелый тошнотворный запах. Как наяву, увидел уродливые корни, торчащие из сырых земляных стен, кишащих червями и могильными жуками. Я зажмурился, и мне поплохело. Одно дело — когда в кино, ты знаешь, что никто на самом деле не умер, другое дело — когда зло ходит рядом, по той же улице, на которой ты живешь, дышит тебе в затылок холодом замшелого подпола и забирает тех, кого ты знаешь.
Занятия закончились, я ждал троллейбус на остановке возле школы и считал жирных ворон, грузно переваливающихся по газону на другой стороне. Рядом пацаны из параллельного класса живо обсуждали новую игрушку, но так как мой «адронный коллайдер» года три не тянул новинок, я старался их не слушать, чтобы не расстраиваться понапрасну. У светофора просигналил автомобиль, взвизгнули тормоза, и я вздрогнул. Рядом с пешеходным переходом, несмотря на красный свет, через дорогу ковылял Циркуль. Водитель, который чуть его не сбил, грозил кулаком, высунувшись из окошка, и что-то кричал мальчишке вслед. Тот не реагировал и, не меняя темпа, шел дальше, уставившись в одну точку перед собой. Ох уж этот Циркуль…
Он перешел к нам в класс сразу после нового года — переехал из другого города. Так сказала классная. Сам Циркуль про себя ничего не рассказывал, да никто и не спрашивал. Честно говоря, ребята в классе его избегали. Бывают такие заморыши в школьной иерархии, которых постоянно шпыняют и достают, а бывают такие, которых не трогают и стараются не замечать. Вот и на Циркуля пытались не обращать внимания, игнорировали его и не вступали с ним в контакт. Он был неприкасаемым.
Прозвище свое Циркуль получил сразу же, как только вошел в класс. Двигался он скованно и неуклюже. Со стороны это выглядело забавно: он заносил прямую ногу, чтобы шагнуть, потом корпус, тоже прямой, наклонялся, перемещая вес на нее, и только после этого вторая нога, очерчивая полукруг, боком переносилась вперед, руки при этом совершали хаотичные движения. ДЦП — шептались в школе, когда он проходил мимо, но я был знаком с одним пареньком, больным ДЦП, и знал — у Циркуля что-то другое. Помимо проблем с ходьбой, Циркуль был худющий и болезненный: белесая кожа его отливала синевой, взгляд казался стеклянным, а голос постоянно хрипел, сипел и скрежетал. Не было ни дня, чтобы он говорил нормально. На уроках, когда его вызывали к доске, у всех моментально портилось настроение. Ребята старались не глядеть на одноклассника, утыкались в тетради и учебники. Кто-то даже вставлял наушники, чтобы не слышать его скрипучий простуженный голос.
С отметками у Циркуля, на удивление, все было хорошо. Материал он схватывал быстро, за контрольные ниже четверки не имел. Уроков не пропускал, но быть учительским любимчиком ему не грозило — учителя, так же, как и ученики, испытывали к нему неконтролируемую неприязнь. Такое отторжение окружающих Циркуля не расстраивало. Ему было абсолютно все равно, есть ли кто-нибудь кроме него в классе или нет. В школе его интересовала только учеба. Сидел Циркуль в гордом одиночестве на первой парте, ближней к двери, чтобы не ковылять через весь класс, сгребая ногами чужие ранцы; приходил в класс всегда последним, уходил первым.
Циркуль перешел дорогу. Водителю надоело без толку кричать, он замолчал и зло сплюнул на асфальт. Автомобиль сорвался с места, и тут пришла очередь теток на остановке кричать и грозить кулаком вслед умчавшейся машине. Мой непутевый одноклассник в это время уже скрылся за углом дома напротив, и тут непреодолимая сила потянула меня следом. С момента появления Циркуля в классе мне постоянно хотелось знать, кто этот странный мальчуган, чем он живет, чем болеет и как проводит свободное от уроков время. Момент, чтобы проследить за ним и разузнать хоть что-то, казался подходящим, вдобавок затея попахивала каким-никаким приключением. Я огляделся по сторонам, высматривая одноклассников: не дай бог, кто заметит мой поход — засмеют, и, дождавшись зеленого света, тоже перебежал дорогу.
Завернув за угол, я увидел ковыляющую фигурку в конце улицы — какие же долгие у нас светофоры, надо было нагонять. Я посеменил следом, боязливо оглядываясь, вдруг и за мной кто увязался. Сыщик из меня получался никудышный, в яркой куртке я семафорил через всю улицу. Если бы Циркуль хоть раз обернулся, он бы обязательно меня срисовал, но одноклассник пер как ледокол, и ничто не могло заинтересовать или отвлечь его.
Я шел и думал, что буду делать, когда Циркуль зайдет домой. Расспрошу сторожевых бабушек на лавочке возле подъезда — нет, они своих не выдают, зато я сразу буду зачислен во вражеские шпионы. Поспрашиваю у местных ребят, наверняка кто-нибудь будет во дворе, — тоже отпадало, чужих с расспросами нигде не любили, вдобавок затея попахивала тумаками. Оставались, правда, еще варианты. Я мог подождать, пока Циркуль выйдет на улицу гулять или в магазин, или в кружок, если он вообще ходит куда-нибудь, кроме школы. И зачем я буду его ждать? Спрошу в лоб обо всем, что мне интересно? Это можно и сейчас, догнав его, достаточно пойти чуть быстрее. Но разговаривать я с ним не стану ни сейчас, ни потом. Вдруг кто в классе узнает. Внезапно я понял, что мой поход совершенно лишен смысла, и остановился. Вдобавок, я обещался заглянуть сегодня к Витьке, вернуть книжку. Так что нужно было бросать преследование и топать домой.
Вдалеке раскатисто рыкнул гром, плавно потемнело, как в кинотеатре. Тучи почернели, превратив небо в сплошное угольное месиво, подсвеченное по контуру фантомным солнцем. Ветер стал бросать в лицо песок, разный сор и пытался сдвинуть меня с места. С очередным порывом пахнуло холодом и влажным железом. Где-то уже шел дождь.
Я постоял полминуты, сопротивляясь напору, согнувшись навстречу ветру. Прикрывал лицо рукой, отплевывался от песка. Волосы на голове взъерошились, воротник куртки поднялся. Со стороны я походил на героя мультипликационного сериала, который противостоит невидимой стихии или огненному дыханию дракона. Для полного образа не хватало только щита в руке. Потом я подумал — зачем я так стою, упираюсь, и почему не иду назад на остановку, и понял — пусть даже нет разумных причин, меня все равно тянет идти за Циркулем следом. Слаб я на тайны, не работает у меня перед ними сила воли, а этот паренек — одна сплошная тайна. Прогуляюсь, хоть что-нибудь да разузнаю. А Витька подождет до завтра, в школу книжку захвачу, главное — не забыть.
И я пошел, превозмогая порывы ветра. И стал успокаивать себя тем, что просто дойду до его дома, не больше. Узнаю, какой он, этот дом, ведь это тоже немаловажная информация. Узнать адрес — одно дело, но вот увидеть само здание — совсем другое. Малосемейка или новостройка, а, может быть, элитное жилье с двухэтажными квартирами или целый коттедж. Сразу можно предположить, какой достаток в семье. Вот в моей он ниже среднего, поэтому и живу я в малосемейке. А у тех ребят, что в элитных домах живут, родители — директора да большие начальники. А уж в коттеджах — так боссы больших начальников живут или бандиты, которые всех этих начальников, вместе с их боссами, на деньги стригут. Или политики, что те же бандиты, только стригут уже государство, которое, в свою очередь, обувает вообще весь народ.
За такими мыслями я чуть было не провалил всю операцию, потому что не заметил, как Циркуль остановился, и я подошел к нему слишком близко. Вернее, заметить-то заметил, но из-за задумчивости среагировал не вовремя. До одноклассника мне оставалось не больше десятка шагов.
Циркуль остановился перед старым домом, фасад которого украшали колонны. Типичный неоклассицизм предвоенных лет, вспомнил я из уроков МХК. Наша учительница была просто помешана на архитектуре, так что мы только ее и изучали, архитектуру, не учительницу. Я обомлел. И тут он живет? Нет, это вовсе не жилой дом. Грязные и темные окна скрывали внутренности за ветхими шторами непонятного цвета, только за двухстворчатыми дверьми, которыми заканчивалась широкая парадная лестница, тускло подрагивал дежурный свет, и можно было разглядеть кусок стены тамбура, обитой рейками. По бокам, вплотную к зданию, росли тополя. Территорию огораживал забор, в котором решетки из чугунных пик сменялись облупленными, некогда белоснежными столбами с карнизами. Каждый столб заканчивался навершием из небольшого шара на постаменте. На миг мне почудилось, что это не столбы, а статуи древних рыцарей стоят в ряд и охраняют вход в замок.
Ветер стих так же внезапно, как и возник. В воздухе повисла мелкая взвесь дождя. Скоро начнется, подумал я. Совсем рядом вновь громыхнуло, крыши отозвались стоном, а по улице пронеслась волна сработавших сигнализаций.
Циркуль подошел к дверям, сгорбился возле них, ковыряясь в замке. У него есть ключ? Дверь открылась, одноклассник зашел внутрь и развернулся, чтобы закрыть за собой, а я нырнул за один из столбов, надеясь, что не был замечен. Сердце колотило. Я отдышался, размышляя. Что это за бред, даже если в этом здании находится кружок, в который, допустим, Циркуль ходит после школы, откуда у него ключи от парадной двери и почему в окнах нет света? Нужно все разузнать.
Я аккуратно выглянул из-за столба. В тамбуре уже было пусто, Циркуль прошел дальше. Слева от дверей я увидел прямоугольное пятно таблички и подбежал поближе, чтобы прочитать, что там написано. Ступени оказались широкими, сбитыми бесчисленными подошвами так, что проступал разноцветный рисунок вкраплений мелких камней, посередине темнела вытоптанная дорожка. Когда-то это здание посещали очень часто. Я посмотрел на деревянную табличку в дюралевой рамке.
«МУЗЕЙ чаСОВ И ЧАСОВЫХ МЕХАнизмов».
Доска была ровесником здания. Фон, в прошлом бордовый, выцвел до бледно-розового и пошел пузырями; буквы, прежде золотые, потемнели до бронзового с коричневым отливом, потрескались и облупились так, что «часов» превратилось в «сов», а из «механизмов» вообще пропало окончание. С обратной стороны стекла на двери висел прилепленный скотчем полиэтиленовый пакетик с распечаткой, текст которой говорил, что музей закрыт на реконструкцию, судя по датам, давным-давно; стояли размашистые подписи и печать. Под пакет набилось столько пыли и дохлых насекомых, что меня передернуло. Я поежился, разгоняя мурашки по телу. Дождь усиливался, и похолодало так, что от дыхания пошел пар.
Внезапно возникшая тайна нежилого здания улетучивалась, впуская факты и разумные рассуждения. Скорее всего, кто-то из родственников моего одноклассника работал сторожем в этом музее, и Циркуль пришел навестить родню. Но с ключами все же странно. Может быть, родственник — старый, глухой дедушка, до него не достучаться, и поэтому приходится открывать самому? Скорее всего. Мне стало грустно и одновременно завидно. Грустно оттого, что внезапно возникшая тайна растаяла, а завидно — потому что Циркуль имел доступ к такому богатству.
Хотя все экспонаты из музея могли увезти на время реконструкции на склады, но ведь могли и оставить, а это целая сокровищница всяких интересностей, от мыслей о которых у меня захватывало дух.
Подвальное окно по левую руку зажглось желтым светом, затем второе, первое погасло. Значит, Циркуль спустился в подвал. Жутко захотелось попасть внутрь, но как? Я спустился с лестницы и стал красться вдоль стены, пригнувшись, заглядывая в окна цоколя. Ранец постоянно сбивался на бок, кровь прилила к лицу. Ничего, кроме груды хлама, внутри я не увидел. Циркуля нигде не было, даже там, где горел свет. Я распрямился и, о чудо, увидел перед собой приоткрытое окно на первом этаже. Раньше оно пряталось за деревом. Забыв про совесть и порядочность, я поставил ногу на бордюр над цоколем стены, схватился за скрипучий отлив, подтянулся, перехватился за раму — и через мгновение сидел на подоконнике, толкнув рюкзаком окно внутрь. Получилось сильно громко, я выругался и понял, что форточник из меня тоже никудышный. Залез внутрь и оказался в туалете.
Ничего выдающегося — туалет как туалет: кафельные стены и пол со сливом, ряд раковин, напротив — кабинки. Пахло старыми трубами и всякой порошковой гадостью. Сломанный слив в одной из кабинок противно свистел. Я глянул на себя в зеркало над одной из раковин: лицо бледное, перепуганное, успевшие намокнуть волосы слиплись сосульками. Интересно, у всех искателей приключений на свою задницу такие лица, или все же кто-то выглядит более воодушевленным, нежели я?
Я прислушался к себе: сердце бешено колотило, бухало в висках, а еще мерзко ныл низ живота. Жуткое, надо признаться, состояние, совсем не боевое. И вот тут бы одуматься, развернуться и пойти домой, но… Чем дальше, тем сильнее увлекало меня мое приключение. Незаконность проникновения добавила остроты ощущений. Уж после того, как я влез в здание, останавливаться не имел никакого права. Я должен был идти до победного конца. Как это будет выглядеть, если я сейчас развернусь и побегу домой? Слазал поглядеть музейный толчок? Нет уж, увольте. Я приоткрыл дверь из туалета и выглянул в коридор. Темнота, хоть глаз выколи. Выручил меня мобильник с фонариком, вдобавок я поставил его на вибро, чтобы не быть дурачком из кино, которому в самый неподходящий момент, когда он пытается быть незамеченным, звонит бабуля, и все летит к чертям.
В коридоре пахло пылью и старым паркетом, в носу защипало, я с трудом сдержался, чтобы не чихнуть. Лучик фонарика прогнал темноту куда-то под высоченный потолок и высветил передо мной несколько дверей, в промежутках между которыми стояли декоративные полуколонны. Слева коридор заканчивался тупиком, справа — бордовыми портьерами, за которыми виднелась еще одна двухстворчатая дверь. Что-то громыхнуло, а потом зашуршало за самой ближней дверью напротив меня. По коже прокатились каштановые ежики, я молниеносно сунул мобильник в карман, пряча свет. Прислушался, нащупывая позади вход в туалет, но звук больше не повторялся. Что бы это могло быть? И тут, словно вынули затычки из ушей, я услышал часы, сотни, тысячи, триллионы тикающих механизмов. Звук ворвался в меня, проникая до костей, глаза забегали в ритм — тик-так, тик-так — я даже задышал часто-часто, будто подстраивался под это тиканье. Схватившись за голову, я чуть было не застонал вслух, но наваждение отпустило так же внезапно, как и нахлынуло. Запоздало настигла мысль о том, что экспонаты все-таки не вывезли, и есть на что посмотреть. Звук резко стал тише, ушел на фон, сделался практически незаметным, будто шум дождя за окном. Я потряс головой. Злые шутки со мной адреналин шутит, подумал я и, достав мобильный, вновь посветил на дверь, за которой недавно громыхало. «Автоматоны» — прочел я надпись на табличке. От волнения пересохло во рту, и в руках и ногах стала томиться тягучая немогота, в предчувствии скорой встречи с настоящими сокровищами, сложнейшими механизмами — гением человеческой мысли прошлых столетий.
Я прильнул ухом к поверхности двери, вслушался. Потянул за ручку, напрягая мышцы, чтобы дверь шла ровно, без рывка. Заглянул в щелку и увидел выставочный зал со стендами и тумбами, накрытыми белой тканью. Послышались голоса: скрипучий простуженный Циркуля и грубый бубнящий мужской, наверное, того самого родственника. Но звук шел не из зала, а из подвала. Сквозь деревянные перекрытия слышимость была так себе, слова разобрать было невозможно, но интонации читались. Циркуля ругали, а он оправдывался. И я вспомнил, как он грохнулся сегодня на перемене и порвал штанину. Наверное, за это и отчитывали.
Успокоившись, что нынешние хозяева музея далеко, я шагнул в зал и прикрыл за собой дверь. Посветил по сторонам, стараясь не задевать лучом шторы, чтобы свет не заметили с улицы, и пошел рассматривать экспонаты. Сначала я поднял ткань на первой попавшейся тумбе. В луче фонарика заплясал вихрь пыли. Не отрывая взгляда и не дыша, я смотрел на экспонат. На драпированном постаменте стоял прозрачный куб из стекла, внутри которого сидела за крохотным роялем девочка в розовом платье с пышной юбкой. Изящные черты лица поражали натуральностью. Казалось, что вот-вот она моргнет или улыбнется. А румянец на щеках пылал, будто пианистка стеснялась. Возможно, она впервые выступала перед такими высокопоставленными чинами, как я. Из рояля торчал изящный ключик с узором. Под приоткрытой крышкой инструмента я разглядел натянутые струны, которые блестели и переливались.
Наконец, я пришел в себя и выдохнул: «Ух-ты…» Если механизм завести, неужели она заиграет, пальчики опустятся на клавиши, и молоточки станут ударять струны, как в настоящем рояле? Потом осенило, что, скорее всего, внутри рояля спрятан диск, как в музыкальной шкатулке, и именно он будет издавать звук, а девочка просто зашевелится, делая вид, что играет. Но все равно, миниатюрность деталей поражала. Захотелось повернуть ключик, проверить, но стеклянный купол я снимать не стал, вдруг он разобьется или залапаю, еще чего не хватало.
Я бережно накрыл пианистку, посветил в сторону, и тут мое внимание привлекла неглубокая ниша в стене, как раз возле входа. Внутри я увидел ряд фотографий в рамках и подошел поближе. С первой на меня смотрел золотой павлин, восседающий на дубовом стволе. Справа от него сидел петух, слева, в шарообразной клетке, — сова, чуть ниже — белка с орехом в лапках. На подписи под фото я прочитал: «Часы “Павлин” 1772 г., Джеймс Кокс, Фридрих Юри, Великобритания, Лондон. Выставлены в Государственном Эрмитаже, г. Санкт-Петербург». Это же сколько такой павлин мог стоить? Еще было написано про то, что часы эти Григорий Потемкин приобрел в подарок императрице Екатерине. Такие вещи становились поистине бесценными.
Раньше умели делать часы, не то что сейчас. Я вспомнил, как все та же училка МХК рассказывала про одного русского часовщика, который жил в конце 19 века. Фамилия у него была то ли Санников, то ли Бронников. Нет, Санников — это такой путешественник был. Так вот, Бронников этот делал часы из дерева, и работали ведь. А сейчас, при сегодняшних технологиях, заводские часы, бывает, через несколько дней ломаются. Но и павлин, как выяснилось, тоже ломался. Рядом с ним висел небольшой портрет Кулибина. Ниже я прочел, что Иван Петрович несколько раз ремонтировал механизм и даже занимался его сборкой после доставки часов в Россию.
На следующем портрете был изображен загадочно улыбающийся мужчина средних лет, в парике и бордовом кафтане, из-под которого выглядывал красный камзол, отороченный золотыми нитями, с золотыми же пуговицами и петлями. Правую руку он прятал за борт камзола. Типичный жест масона. Я попытался вспомнить, где еще видел так же расположенные руки на портретах. Вспомнились Наполеон, Ленин, Сталин. Видать, и этот дядя был непрост. Я глянул на подпись — «Пьер Жаке-Дроз (1721-1790), Швейцария, Ла-Шо-де-Фон. Знаменитый мастер часового искусства, автор множества прекрасных автоматонов».
— Автоматоны, — прошептал я.
Прозвучало так зловеще, что мурашки пробежали по коже. Вдобавок в коридоре хлопнула дверь, и послышались шаги. Я вздрогнул, резко развернулся в поисках места для укрытия. В зале спрятаться было негде, все углы просматривались от входа. За тумбами и стендами не спрячешься, что-нибудь обязательно будет торчать. В другом конце зала я приметил пару дверей и побежал туда на носочках, чтобы не шуметь, но предательски громко загромыхало в рюкзаке. Шаги в коридоре остановились, и я понял, что меня услышали.
Первая же дверь с легкостью открылась, я протиснулся в щель и оказался в просторном кабинете. Слово «кабинет» как нельзя лучше подходило для этой комнаты. Здесь тускло горел свет в бра на стенах, и ярко светила лампа на массивном письменном столе, отчего он возвышался, словно пиратский корабль, освещенный факелами, посреди темной бухты. Стол контрастировал с остальной мебелью, утопающей в полумраке: книжными шкафами, стульями, диваном, перед которым стоял журнальный столик, заваленный бумагами. Окна были плотно занавешены тяжелыми портьерами.
В два счета я оказался возле дивана, рассчитывая спрятаться за ним, и скользнул лучом фонарика по кипе бумаг на журнальном столике, затем посветил снова: среди чертежей всяких механизмов, расчетов и записей выглядывали потертые корешки книг. Я прочел названия: «Суставы и сухожилия», «Анатомический атлас», «Биомеханика осанки». Жуть какая-то.
Меня словно окатило ледяной водой, желудок ухнул в пропасть и по коже побежали тысячи маленьких иголок, оставляя за собой холодные капли пота. Я облизал пересохшие губы. Стало страшно, я передумал прятаться за диваном и решил бежать из здания во что бы то ни стало. Вспомнив, что нахожусь на первом этаже, я бросился к окнам, но было поздно. Возле двери, закрывая собой проем, стоял огромный, как медведь, мужик в рабочем комбинезоне с закатанными рукавами. Широченный лоб над маленькими блестящими глазами бликовал, лоснясь от пота. Через всю щеку, оставляя просеку в густой бороде, шел безобразный шрам. Ух, страшилище. Волосатые ручищи то сходились вместе, гулко хлопая, то расходились в стороны. Он готовился меня ловить. А я совсем не знал, что мне делать. Учитывая габариты мужика и канаты мышц, переваливающиеся под кожей, поймав меня, он запросто мог сломать мне хребет и не заметить, но вот мог ли он быстро бегать? Я решил действовать стремительно и надеялся сбить его с толку.
Дернув портьеру в сторону, я распахнул первую створку окна и тянулся ко второй, пока не увидел краем глаза, что громила сошел с места. Я отскочил от окна и забежал за стол. Схватил стул и поставил его в проходе между столом и стеной, с дальней от окна стороны. Тем самым давая понять, что хочу сбежать, выпрыгнув в окошко, и предусмотрительно баррикадируюсь, чтобы задержать преследователя, он-то все еще был у двери.
Страшила сделал еще шаг и замер, соображая. Потом он хмыкнул, выбрал направление и пошел, забирая к окну, пытаясь обойти стол там, где был свободный проход. Он не догадался, что именно таких действий я и ждал. Вскочив на стул, я залез на стол, а оттуда уже спрыгнул на диван. Громила раздосадовано замычал. Пробежавшись по дивану, — если топтать, так все и сразу — я последним прыжком очутился прямо возле двери, которая с оглушительным хлопком закрылась у меня перед самым носом. Только и подумал, что дверь снаружи захлопнул Циркуль. Предатель. Больше некому.
Я даже пискнуть не успел. Волосатые ручищи обхватили меня, подняли в воздух и тряхнули. Громко хрустнуло в спине и шее, голова мотнулась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы, и сознание померкло.
Очнулся я в подвале — понял по облезшему потолку с протянутыми проводами и зарешеченным лампам. Пахло медицинскими препаратами, резиной и маслом. Лежал я на железном столе, судя по ощущениям, абсолютно голый. Руки и ноги были зафиксированы. Голова тоже не шевелилась, но уже по другим причинам. Я чувствовал, как распухла шея и что-то выпирает из нее вбок.
— Вот как иной раз бывает, — сказали совсем рядом.
Голос казался пожилым, даже старческим, но не слабым и немощным, а, напротив, уверенным и твердым, со стальными нотками.
— Судьба преподносит неожиданные подарки. Для одних это потеря, для других — приобретение. И никак иначе, ведь все в этом мире на весах.
Загремели железки. Рука в резиновой перчатке потрогала шею. Мысленно я прозвал говорившего доктор. И попрощался с жизнью, понимая, что в подвале я оказался не ради оздоровительных процедур.
— Демьян, вот если ты повредил ему связки, я не знаю, что с тобой сделаю, — сказал доктор.
Громила промычал что-то нечленораздельное в ответ. Он стоял довольно далеко, скрипел и лязгал какими-то железяками.
— Ты, малыш, не бойся, — это уже мне. — Больно не будет.
И в самом деле, я не чувствовал боли, абсолютно. Ни в шее, ни в спине. Только холодно было жутко, и пустота внутри живота разрасталась, болотная, вязкая, всасывала мои силы. Захотелось спать. Провода на потолке стали троиться, лампы превратились в световые пятна. Потолок приблизился и стал отдаляться, меняя плоскость, деформируясь.
— Полвека, вдуматься только. Полвека я потратил на эту фундаментальную работу. И до сих пор столько недочетов, столько ошибок… Радует только одно…
Я попытался закричать, но лишь застонал тихо-тихо, на губах запенилось, стали надуваться и лопаться пузыри.
— Ну, что ты. Тише, тише… — прошептал доктор. Вытер мне рот марлевой салфеткой и уже громче продолжил: — Радует только одно. То, что и время, и наука не стоят на месте. И то, что было невозможно вчера, становится возможно сегодня.
Пустота разрослась и стала поглощать мои легкие, стало трудно дышать, я заерзал, вяло пытаясь высвободить руки, но сил не было даже шевелиться.
— Посмотри на него напоследок… Он гениален!
Доктор взял мою голову и повернул набок.
Я увидел Циркуля, закрепленного на массивном металлическом стенде. Кожа от шеи и до пупка была раскрыта в стороны лепестками, внутри вращались шестеренки, ходили поршни, шевелились детали. В пустых глазницах моего одноклассника тоже кишели механизмы. Я моргнул, не веря своим глазам. Картинка подернулась поволокой и стала отдаляться. Доктор еще что-то говорил, но его голос звучал далеко-далеко, казалось, из другого мира. Я вспомнил маму и почему-то Витькину книжку.
А потом меня не стало.
Через стекла в класс нещадно палило почти летнее солнце, штор не было. Кто-то закрывал голову учебником, кто-то держал шалашом снятую кофту. Птицы надрывались на все голоса, а через распахнутое окошко на камчатке в класс врывались дурманящие запахи настоящей, цветущей весны, шелест шин по мокрому от моечной машины асфальту и гулкие шаги по плиткам школьного двора. Учиться было невозможно.
В городе царила весна, среди людей города царила стужа.
Витя пытался собраться и вникнуть в заданный на дом параграф. Витя знал, что его давно не вызывали к доске и вот-вот подойдет очередь, скорее всего, сегодня. Предложения упорно не отдавали смысл, слова перепрыгивали с места на место, приходилось перечитывать. Вот, один абзац он осилил, казалось, даже понял, но спустя несколько секунд в голове образовывался вакуум, и приходилось начинать все заново. Мысли вымораживало, выдувало из разума тревожным северным ветром, который дул изнутри, прямо из-под грудной клетки, где поселилась горькая щемящая боль. Витя потряс головой, помассировал виски.
Стужа… царила стужа…
Весь город жил в страхе, полиция стояла на ушах. Прислали следователей из столицы. Пропавших детей так и не могли найти. Вдобавок ко всему, недавно пропал еще один. Ученик 9 класса — Миша Старостин, Витин одноклассник и сосед по парте.
Витя хорошо помнил тот день, пасмурный, темный, а к вечеру разразившийся жуткой грозой. Мишка тогда обещался заглянуть к нему вечером, но так и не зашел. Дома не знали где он, думали у Вити. На следующий день Миша тоже не объявился. Родителей было не узнать, на осунувшихся лицах читался морок ужаса и отпечаток роковой потери. Отец поджимал тонкие посиневшие губы, мать безустанно рыдала, не выпуская из рук Мишкину футболку и ворох носовых платков.
Витя сам несколько дней практически не ел, плохо спал, просыпался с криками в холодном поту. Все ждали новостей, но новостей не было.
Только стужа…
Кого-то вызвали к доске — пронесло. Витя захлопнул учебник и уставился в окошко, загородившись от солнца ладонью.
— Урал — это сравнительно невысокие, сильно разрушенные горы, протянувшихся по меридиану от Карского моря до казахстанских степей более чем на 2000 километров… — сказал у доски Миша.
Старостин?! Витя встрепенулся, уставился на доску. Там стоял белесый, как приведение, вечно больной Циркуль, показывал Урал на карте и улыбался.
Недосып, жара — почудилось, подумал Витя.
И снова уставился в окно.
Стужа…