Я, любезная Рыжая, не литературный критик, а просто читатель, скромно пишущий "в уголку"

Проблема в том, что вы, будучи плохим писателем - в сравнении с теми, что я читал (а я читал много) - пыжитесь так, будто вы первая величина. Нет, это не так.
А написать - я напишу. Это не проблема. С изданием будет труднее, ибо не попаданщина, не фантастика, не фэнтези, то есть в серию поместится со скрипом. Налаживаю контакты с издателем, будем думать, что делать.
Цитата
Мое последнее произведение сугубо для мужской аудитории (если Вы так вопрос ставите) называется "Система контроллинга КАУ ИССО". И знаете, я на все 100% уверена, что если ВЫ ее прочитаете, то критика будет аналогичной - нет замечательного сюжета и оригинальных персонажей) Поэтому извините, но фэнтези специально для мужчин я не пишу)
Вы сами сделали акцент на том, что два упомянутых мной романа - для женской аудитории. Следовательно, для мужской вы бы написали иначе? Или нет? А есть у вас текст, не рассчитанный на какую-то аудиторию? М?
Цитата
Видно, ругать писателей теперь не модно, появился тренд ругать читателей? Погуглите отзывы в инете, будет Вам там и про сюжеты мои, и про персонажей)
Да я посмотрел отзывы, было дело. С текстом они соотносятся слабо, если честно.
Цитата
Кста, я сама плохой читатель - совершенно не воспринимаю Достоевского и многих других классиков)
Нет, это слишком легкая наживка, я на такое не куплюсь. Плохо в вас не то, что вы плохо пишете, а то, что вы не желаете учиться. Плодите яркие безвкусные томики один за другим, и все. И каждый прибавляет вам самомнения.
Цитата
Ну вот когда закончите, когда издадите - тогда и поговорим)
Поживем - увидим

Цитата
А без подобных Вам "хавателей" я как-нибудь обойдусь.
Уцепились за словечко - и пошло-поехало. Ну-ну.
Цитата
Спасибо, но по Вашей манере общения и лексикону я итак уже вижу, что мои романы и стихи - не для Вас.
Моя манера общения различается в зависимости от того, с кем я говорю. С приличным человеком я беседую прилично, великосветски, с хамом - говорю по-хамски. Вы, Рыжая, лучше бы поменьше хамили и побольше учились писать.
Правда тогда "Армада" вас печатать не будет

Нет, не будет. Увы.
И да, вот это вот:
Цитата
Сады не радовали. Редчайшие растения, собранные со всего мира, трепетно пронесенные через порталы, бережно посаженные и отлично прижившиеся. Сады – достойные богов. Не радовали. Наряды из бесценных эльфийских шелков, обильно изукрашенные самоцветами. Приелись. Огромная библиотека, переполненная раритетными манускриптами, надежно оберегающая все тайны магии. Наскучила до смерти. Уроки волшебства под руководством мудрой и внимательной богини Аолы…
Ринецея завистливо посмотрела в сторону учительницы, заинтересованно наблюдающей за тиглем, где закипал очередной экспериментальный декокт. Глаза ученицы пылали ненавистью, смазливое личико перекосилось. Ну и что, что магичка? Подумаешь… Ну и что, что воспитанница самой богини? Ерунда. Да, хорошенькая, да, могущественная. Но ведь не красавица, не всесильная, как… некоторые. Злобный взгляд Ринецеи, словно притянутый магнитом, неотступно следил за Аолой, деловито сновавшей по лаборатории. Кровь стучала в висках, во рту пересохло от волнения и предвкушения. Как демона ни учи, во что ни одевай – Тьма прочно укореняется в черных сердцах. Богиня ошиблась, да еще хуже того – забыла, что за ошибки приходится платить. Вознамерилась перевоспитать юную, щедро одаренную способностями Ринецею, сделать из нее доверенную помощницу. А вместо этого пригрела в своем доме лживую, опасную тварь, с каждым днем все больше и сильнее ненавидящую добросердечную наставницу. О, если бы глаза Ринецеи могли превратиться в лезвия острых кинжалов…
- действительно не для меня.
Я предпочитаю что-то вроде:
Цитата
Мейзон-сити.
Чтобы попасть туда, вы едете из города на северо-восток по шоссе 58;
шоссе это хорошее и новое. Вернее, было новым в тот день, когда мы ехали.
Вы смотрите на шоссе, и оно бежит навстречу, прямое на много миль, бежит,
с черной линией посередине, блестящей и черной, как вар на белом бетонном
полотне, бежит и бежит навстречу под гудение шин, а над бетоном струится
марево, так что лишь черная полоса видна впереди, и, если вы не
перестанете глядеть на нее, не вдохнете поглубже раз-другой, не хлопнете
себя как следует по затылку, она усыпит вас, и вы очнетесь только тогда,
когда правое переднее колесо сойдет с бетона на грунт обочины, - очнетесь
и вывернете руль налево, но машина не послушается, потому что полотно
высокое, как тротуар, - и тут, уже летя в кювет, вы, наверно, протянете
руку, чтобы выключить зажигание. Но, конечно, не успеете. А потом негр,
который мотыжит хлопок в миле отсюда, он поднимает голову, увидит столбик
черного дыма над ядовитой зеленью хлопковых полей в злой металлической
синеве раскаленного неба, и он скажет: "Господи спаси, еще один
сковырнулся". А негр в соседнем ряду отзовется: "Гос-споди спаси", и
первый захихикает, и снова поднимется мотыга, блеснув лезвием, как
гелиограф. А через несколько дней ребята из дорожного отдела воткнут здесь
в черный грунт обочины железный столбик, и на нем будет белый жестяной
квадрат с черным черепом и костями. Потом над травой поднимется плющ и
обовьет этот столбик.
Или, скажем:
Цитата
Мальчик Александр строгал на кухне планки. Порезы на пальцах у него покрывались золотистыми съедобными корками.
Кухня выходила во двор; была весна, двери не закрывались, у порога росла трава, блестела пролитая на камень вода. В сорном ящике появлялась крыса. В кухне жарили мелко нарезанную картошку. Зажигали примус. Жизнь примуса начиналась пышно: факелом до потолка. Умирал он кротким синим огоньком. В кипятке прыгали яйца. Один жилец варил раков. Живого рака брал он двумя пальцами за талию. Раки были зеленоватого, водопроводного цвета. Из крана вылетали вдруг сами по себе две-три капельки. Кран тихо сморкался. Потом наверху заговаривали несколькими голосами трубы. Тогда сразу определялись сумерки. Один лишь стакан продолжал сиять на подоконнике. Он получал сквозь калитку последние лучи солнца. Кран разговаривал. Вокруг плиты начиналось разнохарактерное шевеление и потрескивание.
Сумерки были прекрасны. Люди ели подсолнухи, раздавалось пение, комнатный желтый свет падал на тротуар, ярко озарялась съестная лавка.
В комнате, по соседству с кухней, лежал тяжело больной Пономарев. Он лежал в комнате один, горела свеча, флакон с лекарством стоял над головой, от флакона тянулся рецепт.
Когда приходили к Пономареву знакомые, он говорил:
– Поздравьте меня, я умираю.
К вечеру у него начинался бред. Флакон смотрел на него. Рецепт тянулся, как шлейф. Флакон был бракосочетающейся герцогиней. Флакон назывался «тезоименитство». Больной бредил. Он хотел писать трактат. Он разговаривал с одеялом.
– Ну, как тебе не стыдно?.. – шептал он.
Одеяло сидело рядом, ложилось рядом, уходило, сообщало новости.
Больного окружали немногие вещи: лекарство, ложка, свет, обои. Остальные вещи ушли. Когда он понял, что тяжело заболел и умирает, то понял он также, как велик и разнообразен мир вещей и как мало их осталось в его власти. С каждым днем количество вещей уменьшалось. Такая близкая вещь, как железнодорожный билет, уже стала для него невозвратимо далекой. Сперва количество вещей уменьшалось по периферии, далеко от него; затем уменьшение стало приближаться все скорее к центру, к нему, к сердцу – во двор, в дом, в коридор, в комнату.
Сперва исчезновение вещей не вызывало в больном тоски.
Как-то так. Разница видна невооруженным взглядом

Вообще, плохо то, что со времен этой дурацкой "Сумасшедшей принцессы" вы нисколько не эволюционировали.