Цитата(hotey @ 2.4.2015, 21:50)

по поводу второго отрывка Aardanа
написано хорошо
только я не понял что это за форма? вроде как кусок романа?
Благодарю, это фрагмент романа в новеллах.
По поводу же первого отрывка - как я уже говорил, это мини-новелла из большого обзорного рассказа, включающего в себя несколько маленьких. Располагается эта элегическая сценка между историей о человеке, создавшем себе армию из оживленной жратвы, и истории об усмирении плебейских трупов трупом знатным, благородным и возвышенным. Получается такой лирический контрапункт, если хотите.
По поводу же текста об эльфийках - не мое, увы

А я пока выложу еще кусочек о мертвеце

...
Дело, в сущности, было простое: по ночам мертвецы выходили из склепа и таскали людей — по двое, по трое, смотря, как пойдет. Мясо они, разумеется, съедали, а кости, обглоданные и обсосанные, возвращали родственникам в аккуратных узелках, пошитых из могильного савана. В былые времена Зонклиг — ранее живой труп — одобрил бы подобную обстоятельность, но не теперь, когда его облекала Фотурианская мантия, символ всего доброго и светлого, что только есть во Вселенной.
Сперва он хотел выжечь гадюшник синтемифом, запрограммированным под напалм, затем остыл и решил поговорить с упырями по-человечески. Все-таки мертвые — тоже люди: кто знает — быть может, ему и удастся вложить в их червивые головы хоть немного ума и хорошего вкуса?
И вот Зонклиг написал завещание (все — мертвой любовнице, ничего — живой жене), хлебнул для храбрости формальдегиду и спустился в гробницу, наказав другому Фотурианцу, Ардлаку, чтобы тот, если он не вернется, завалил вход огромным камнем и упросил Данклига в Земле Тилод отслужить заупокойную мессу, да пороскошнее.
Зонклиг был уже глубоко под землей, а склеп никак не кончался — все дальше и дальше уводил он во тьму, навстречу неведомым ужасам. Последних Зонклиг, впрочем, не слишком-то и боялся: еще в верхних могильных залах повстречал он первых мертвецов, и впечатление они на него произвели, прямо скажем, неважное. Ничего, решительно ничего не было в них от Владык Плоти из его родной Земли Нилаан — царственные эти упыри на протяжении многих поколений срастались воедино, образуя гротескное чудовище, бога, говорящего тысячью голосов.
Конгломерат тел, мужских и женских, он производил на свет мертвых детей, которых Зонклиг и его товарищи-жрецы вскрывали, мумифицировали и расфасовывали по глиняным сосудам: мальчиков — в красные, девочек — в синие — чтобы несколько лет спустя разбить их и выпустить на свет взрослые, полноценные особи. Делалось это больше для порядка, нежели из необходимости, однако процедура Зонклигу нравилась - главным образом, своей мрачноватой возвышенностью. Жрецы пели псалмы, чертили таинственные знаки — как отличалось это от жизни, которую здесь, в провинциальном подземелье вели скучные, приземленные мертвецы!
Воистину, думал Фотурианец, стоило ли умирать ради того, чтобы ворочаться в дешевом гробу, посреди червей, которых и раздавить ненароком боишься, ибо с их потомками тебе еще лежать и лежать? Стоило ли испускать дух, дабы в затхлом, холодном зале обучать вновь прибывших извлекать паучьи яйца из не первой свежести голов? Или, может быть, смерти стоила вечная любовь, которая после погребения оборачивалась торопливыми склизкими объятиями, трупным оскалом подруги и хихиканьем соседа - «Эй, а молодые-то шалят!»? Нет, смерть в представлении Зонклига была явлением серьезным, строгим, достойным уважения, и ту ее форму, которую она приняла здесь — трусливые набеги на живых, постыдная жажда урвать кусок посочнее, а дальше хоть трава не расти — он, мертворожденный, человек смерти, мог только презирать и жалеть, да и то свысока.
Как и все знатные урожденцы Нилаана, Зонклиг был высок, бледен и худ. Волосы и ногти он носил длинные, как и подобает мертвецу. Живыми у него на лице казались только щеки — на них играла румянцем перелитая недавно кровь. Сделать это его заставил Ондрид: при первой их встрече он воскликнул: «Да ты же вылитый Кащей — не с таким лицом Упорядочивать Вселенную!» - и Зонклигу пришлось слегка оживиться. Немного, совсем чуть-чуть.
Чем же было для него Фотурианское Упорядочивание, для этой знатной высокомерной нежити? Великим Погребальным обрядом, вот чем: подобно тому, как эффектные похороны маскируют гниющий труп, так и Упорядочивание в его представлении заранее драпировало в шелка и бархат тело Вселенной, которой однажды — поскорей бы — тоже предстоит умереть. Упорядочивание было подготовкой к Смерти — вот почему Зонклиг к нему примкнул, даром, что сам он был существом Мифа, а Миф Фотурианцы не жаловали.
Были у него и другие причины для присоединения к Ордену. На родине его, в Земле Нилаан, где царил культ Смерти, последняя вдруг стала сдавать позиции; ей, строгой, законченной, можно сказать — классичной, шла на смену вульгарная и расхлябанная Жизнь. Отчасти этот процесс был связан с классовой враждой: все мертворожденные, дети Владык Плоти, принадлежали к знати, в то время как плебс, хоть он и выглядел слегка подгнившим, был все же скорее жив, чем мертв.
Дистанция между ними была огромная: мертвецы хотели чинно справлять обряды да мирно покоиться в роскошных гробах, живым же, чтобы продолжать быть живыми, требовалось как-то трепыхаться, и вот это трепыхание чем дальше, тем больше подтачивало привычный для Зонклига порядок вещей. Началось все с невинных лозунгов - «Больше жизни», «Живи на полную катушку», «Бери от жизни все» - ну, а потом оказалось, что повседневные, поверхностные заботы живых — еда, развлечения, секс - постепенно вытесняют серьезную, глубокую, танатоцентричную культуру. «Хватит!», - роптали простолюдины. - «Достаточно с нас глубоких и мрачных мыслей, не хотим мы никакой философии, лучше думать, что живешь вечно! Да здравствуют прекрасные мелочи жизни, долой угрюмые громады — долг, время, старость, смерть! Не нужны нам ни толстые пыльные тома, ни заумные фильмы, все это угнетает, душит, мешает жить — виват легкомысленным сериалам, веселым комедиям, крутым боевикам, лирическим мелодрамам! Мы — за сериалы, сериал означает бессмертие! Никто не умрет, всегда будет еще одна серия! Нет смерти, забудем о мертвых, пусть себе лежат в земле! К черту память, она напоминает о могиле! Есть только сегодняшний день и его радости! Долой бессмысленные обряды, глупые традиции - важно только то, что делает нас счастливыми здесь и сейчас!».
Вот этого «здесь и сейчас» мертворожденные, а с ними и Зонклиг, понять не могли. Для них, служителей высокой культуры, времени просто не существовало, была только вечность, мертвая и совершенная, которую следовало почитать и беречь, как сокровище. Все протесты живых упирались в глухую стену:
- Мы хотим быть счастливыми, - говорили они.- Зачем? - удивлялись мертвецы. - У вас есть смерть, выше смерти нет ничего, она конец всему.- Мы хотим радоваться жизни.- Зачем? У вас есть осознание собственной смертности, это самое важное переживание, какое только возможно.- Мы хотим читать про живых людей — смеющихся, плачущих, любящих, ненавидящих, совершающих подвиги и нелепости. Даже если это будут плохие книги, мы хотим читать их.- Зачем? Есть замечательные книги, написанные высоким стилем, мертвецами для мертвецов. Это лучшее, что дала вам цивилизация смерти, все прочее — дорога вниз, в царство вульгарности, пошлости, неуважения к великим мертворожденным традициям.- Мы хотим перемен, нам скучно.- В смерти перемен не бывает.Неудивительно, что в один прекрасный день мельтешение Жизни победило вечный покой Смерти. Живые поднялись против мертвых (в кино обычно бывает наоборот) и изгнали их из Земли Нилаан. Содрогаясь от омерзения, Зонклиг слушал рассказы очевидцев о том, как буйная толпа ворвалась в склеп Владык Плоти, разорвала на части беспомощных мертвецов и в экстазе разрушения предалась отвратительной оргии. Теплые, потные тела живых ложились друг на друга, лона заполняло семя, младенцы месяцы спустя впивались в набухшие молоком груди — все это было оскорблением вечности, традиций, смерти, профанацией той высокой любви, которую питали друг к другу мертворожденные. Воистину, это был конец всего, и Зонклиг не знал, что ему делать. Вернуться в Нилаан он не мог: притворяться живым, петь и плясать, как идиот — это ему претило; оставалось только искать во Вселенной силы, столь же серьезные, величественные, et cetera, как некогда мертворожденные. Как ни странно, таковыми оказались Фотурианцы, сторонники прогресса — опытным глазом Зонклиг оценил их перспективы и понял, что тщательнее, чем они, Вселенную не умертвит никто.
И вот, с Фотурианской мантией на плечах Зонклиг спускался в плебейский склеп к бескультурным, невежественным трупам. В боковых проходах слышались шорохи, мелькали бесформенные тени – многорукие, многоголовые. Раз — и из темной ниши в стене высунулась костяная рука:
- Стой! - раздался женский голос, глухой, словно из бочки. - Где мой мальчик, где он?
Зонклиг потянул за руку и извлек из ниши легкий, как перышко, скелет, кое-где еще прикрытый кожей. На голове мертвеца болтался пучок волос, челюсть клацала, в глазах мерцали болотные огоньки.
- Не знаю я, где твой мальчик, - сказал он. - Что у тебя?
- Сын умер, - заскулила мертвая (так скулит на дне колодца щенок). - Ждала, что оживет, как я ожила. Жили бы вместе...
- Жили бы, - презрительно сморщился Зонклиг. - Разве это жизнь?
- Жили бы! - упрямо повторила мертвая. - Голова к голове, грудь к груди. По ночам — на охоту вместе. А он не встает. Совсем мертвый.
- И что? - Зонклиг выпустил руку, и та упала с тихим костяным стуком на пол склепа.
- Хочу его. Мертвого. Дайте мне мертвого сына! Хочу поесть его! Мертвого сына поесть! Пусть со мною будет, внутри! Я его сохраню!
Тьфу! - сплюнул Зонклиг и, не жалея рифленой подошвы, раздавил гнилой череп своей новой знакомой. Хлынула черная жижа, мертвые руки заскребли по камню. Это было Упорядочивание по-зонклиговски — раз и навсегда.
Разделавшись с надоедливой покойницей, он продолжил путь и вскоре оказался в главном зале катакомб, где, если верить рассказам, стоял гроб Хозяина — наиглавнейшего мертвеца. Темно здесь было - хоть глаз выколи, и повсюду ощущалось неустанное движение. Мертвые сновали сзади, спереди, справа, слева, словно стремились его запутать — однако же никто не трогал: все чувствовали в Зонклиге своего.
- Так, - сказал фотурианец. - Не лежится вам, значит. Шевелитесь. Жрете.
- А нельзя? - раздался во тьме голос, от которого у живого мурашки бы по спине поползли. - Кто ты такой, что пришел к мертвецам?
Громадная, холодная, словно лед, ладонь обхватила фотурианца, оставив свободной лишь голову, но тот не испугался.
- Зовут меня Зонклиг, - сказал он, - и я помертвее тебя буду. А пришел, чтобы сказать: спите спокойно, оставьте живых.
- Вот, значит, что, - сказал голос совсем близко, и голову Зонклига словно сжали тиски — неровные, костяные. Зубы, мелькнула у него мысль, и верно — пахнуло на него гниющим мясом, и мазнул по лицу склизкий обрубок языка.
- Странно, - выпустил Хозяин Зонклига. - Кровь в тебе я чувствую, а все же ты не живой. Как так?
- А вот так, - сказал Зонклиг. - Жизнь во мне заемная, от других. Но ты не увиливай: зачем жрете людей? Почему вам в гробах не спится?
- Так ведь, хоть мы и мертвые, а жить-то надо! - подал голос кто-то из окружившей их толпы. - Мясца хочется...
- Вот-вот! - поддержал его другой, визгливый. - Кушать, и другие, как бы так...
- Желаньица! - третий. - Хотим удовлетворять!
- И это мертвые! - сплюнул Зонклиг. - И это величественная, неподвижная смерть! Хамье.
- Какие есть, - сказал Хозяин. - Что-то многовато в тебе презрения, фотурианец Зонклиг. По какому праву ты судишь нас?
- По праву высокой культуры, - Зонклиг нащупал на поясе кнопку, включающую поле Скепсиса и нажал ее. - Как высший судит низшего.
Щелчок — и фиолетовое поле, лучшая защита от всего, что связано со Сказкой — осветило склеп, и на этом свету все убожество провинциальных мертвецов сделалось видным — таким, что даже сами они устыдились.
- Вот так-то лучше, - сказал Зонклиг, стоя в центре пульсирующей лиловой сферы. - Какие же вы все расхлябанные, некультурные! Неисправимый случай, увы! Дохлый номер. Где твоя голова, провонявший ты труп? В какой затхлой штольне ты ее оставил? А ты, женщина - что с твоими ребрами, отчего они торчат во все стороны? Или за гробом можно не заботиться о том, чтобы выглядеть поприличнее? Есть ли среди вас кто-нибудь, кого мумифицировали? Это отличный способ погребения, он помогает сохранить форму. Бесформие — вот общая проблема Мифа, который пока еще владеет Вселенной. Миф велик, пышен и беспросветно вульгарен. Вот вы, сказочная нечисть — знаете, почему вы мне противны? В вас нет достоинства. Всю положенную вам вечность вы тратите на то же, что делали до смерти. Вы суетитесь, жрете, копошитесь — совсем как черви, которых вам навязали в соседи. Где здесь серьезность, где глубина? Вы заставляете меня стыдиться того, что я разделяю с вами смерть. Да, вы определенно нуждаетесь в Упорядочивании — в том, что придаст вам достойную, законченную форму, сделает вас правильно, возвышенно мертвыми! Ибо Упорядочивание — я говорю это больше для себя, потому что вас с минуты на минуту не будет — это смерть, и этим все сказано.
С этими словами он расширил поле Скепсиса, и оно, как и положено, раздавило, стерло в порошок — и огромного Хозяина, и его подданных.
- И не видел я больше их поганых харь, - рассказывал потом Зонклиг Ардлаку — они сидели у склепа, заваленного гигантским камнем, и замеряли коэффициент Ревского: повысился он после истребления или нет? - Да, знаю, сперва я хотел поговорить, убедить, окультурить. Но как ты окультуришь того, кто окультуриваться не желает, кто хочет только спариваться и жрать? Вот и пришлось их, всех до единого... О чем ты думаешь, Ардлак? О высоком, надеюсь, об Упорядочивании?
- Я думаю о том, что сегодня вечером, на сеновале меня ждет девчонка вот с такими титьками! - сказал Ардлак и, какие именно титьки, изобразил наглядно. - Э, нет, ты не подумай, я все культурно сделаю, по-фотуриански, как тебе нравится. Вот, конфетки купил, - потряс он кулечком. - Впрочем, я уже съел половину, так что не знаю, прилично ли... Будешь штучку? - и не дожидаясь ответа Зонклига, закинул себе в рот кругленький красный леденчик.
...
Искателям СЮЖЕТА - это еще один рассказ, зарисовка на тему,
чем может быть Упорядочивание. Интересны, главным образом, претензии к языку.