А взамен я отдаю тебе свою бессмертную душу

Не стану утверждать, но вроде как понятие бессмертной души присуще христианам. Ваши эльфы кто по вероисповеданию?

А есть тексты не описательные, а построенные на диалогах или монологах, где можно проследить за эмоциями героев?

как мне тут перелопатить, чтоб получше в эмоциональном фоне было?

Как просите - ровно две страницы:
(и тема думаю вам не без интересна )

*** Ой, у них там оч сложно с религией, все описывать - долго) Но по их верованию, после смерти душа праведников возносится на небо.

Как просите - ровно две страницы:
(и тема думаю вам не без интересна )

Рука, до того болтавшая палкой в горловине закопанной в землю бочки, слегка потянула ее вверх, как бы раздумывая - не вытянуть ли шутника вдоль хребта, но потом вернулась к равномерному помешиванию. В место радикальных действий пацан, на вид лет одиннадцати, шмыгнул веснушчатым, многократно обожжённым на солнце и облезлым носом и буркнул недовольно, старательно копируя "взрослые" интонации:

Упомянутый Петька его шутейство проигнорировал, а просто вскинул руку козырьком к облупленному носу. От "их" поворота дорога среди зарослей кустарника просматривалась метров на сто пятьдесят - двести, и была отмечена несколькими приткнувшимися по обочинам "брошенными" автомобилями.

Ага, - довольно хмыкнул Федька, - и полторы тонны рубленной двадцать второй арматуры, чуть пупы не развязались пока укладывали. Зато даже танку мало не покажется - один дуршляг из него будет!

- А, и помогу, - тряхнул рыжими кудрями собеседник и в глазах его замелькали огоньки, обычно служившие предвестниками очередной каверзы после которой неугомонному проказнику несколько дней приходилось спать на животе. Петр тоже заметил эти предвестники и открыл уже было рот, чтобы отказаться от столь сомнительной помощи, но Рыжика уже несло вниз по склону к цепочке брошенных автомобилей.

На ней виднелись брошенные автомобили и даже грузовик, которому предстоит встретить пришлых чудовищным ударом и ливнем шрапнели

А есть тексты не описательные, а построенные на диалогах или монологах, где можно проследить за эмоциями героев?

Я старался ступать осторожно, не привлекать внимания. Послышалось глухое ворчание старого пса, утробное гав-гав. Но тут же смолкло. Подошёл к окну, постучал костяшками пальцев. Тихо, едва слышно. Где-то рядом всполошились, закурлыкали голуби, зашуршали крыльями.
— Кто тут? — створка распахнулась, высунулся мужчина. — А, это ты. Ладно, заходи, — сверкнул стёклами очков в лунном свете.
Я шагнул в сени, прошёл в дом. Обдало затхлым нежилым запахом плесневелого дерева.
— Чего пришёл? — хозяин, сухощавый небольшого роста мужчина явно не был доволен моим приходом. — Арестовать меня что ли решил? — хитро сощурился, в голосе проскользнуло что-то приблатнённое.
— Семён, я по делу к тебе пришёл. Помоги.
— Не помогу, прокурор. И не проси.
Уселся на стул, жалобно скрипнувший под ним. Сложил руки на груди. Все его маленькое с острыми скулами и костлявым подбородком лицо, на котором выделялись очки в круглой оправе, выдавало в нем враждебность и злобу.
— Бедно, смотрю, живёшь.
Я прошёлся по комнатке: напротив окна покосившийся шифоньер, рядом — узкая кровать, укрытая выцветшим покрывалом, стол с фанерной столешницей.
— А ты богато, что ли?
— Так ведь я на трудовые живу, на зарплату. А ты у нас мужик видный. Хранитель общака.
— Ты зачем пришёл, прокурор? — процедил сквозь зубы хозяин. — Не за общаком ведь?
— Семён, ну зачем ты так? Прокурор, прокурор. Саша я для тебя. Александр, если хочешь. Разве ты забыл, что мы друзья со школы?
— Бывшие друзья. Понял? Бывшие.
— Эх, Сёма, Сёма, — я покачал головой. — А помнишь, как в шестом классе мы с тобой к деду Никифору в сад залезли, яблоки набрали? И такие оказались кислющие. Ужас. И чего лезли? Потом животами маялись.
— Помню, — глухо сказал Семён, вытащил початую пачку папирос из старого халата, жадно затянулся.
Противный сизый дым повис облаком.
— А ещё помнишь, как в футбол играли рядом со школой и я в окно директорской запулил мячом? А ты на себя взял?
— Да помню, чёрт тебя дери! — прорычал Семён. — Говори, зачем пришёл.
Я взял колченогий стул, поставил напротив Семёна спинкой к нему, аккуратно присел, всмотрелся в его морщинистое лицо с редкой седой щетиной, обвисшие складки на шее, набрякшие красные веки. И ведь не такой он старый, ровесник мне. Хотя, черт меня дери, может я сам также выгляжу?
— Только ты помочь можешь, Семён, — сказал я, как можно дружелюбней. — Помнишь, месяц назад семью ограбили, убили всех, семь человек, и дом сожгли?
— Ну и дальше что? Я-то тут при чем? Я — вор, вор-карманник, не убийца. Или ты, прокурор, на меня что навесить решил? По старой дружбе?
— Нет, Сёма, не хочу я на тебя вешать ничего. Ведь ты общак держишь? Так? А значит грабители должны были тебе часть сдать. Так что знаешь, кто они. Скажи, прошу тебя.
— Ну ты даёшь, Саша-прокурор, — по тонким губам хозяина пробежала судорога. — Я — вор, вор в законе. Живу по понятиям. С властью никогда дела не имел и иметь не буду! Ты свои законы не нарушаешь, а я — свои! Понял?
— Ну пойми, Сёма, всё законы одни — человеческие. И никто ведь не узнает, что ты помог. А там… Они ведь пацана убили тринадцатилетнего, старушку. Всю семью зарезали.
— Не дави мне на жалость!
— Ну ладно, — я встал, со стуком отставил стул. — Не хочешь по-хорошему, будет по плохому.
— И что арестуешь меня? Ну давай! Давай! Я отсижу сколько надо. А сдавать своих не буду! Понял?
— Нет, я иначе сделаю, — спокойно сказал я. — Ты ведь не на трудовые доходы живёшь? Так? Значит и голубей своих покупаешь не на трудовые. Вот мы их всех и конфискуем.
— Нет! — Семён вскочил, губы затряслись, стёклышки в очках запотели. — Не сделаешь ты этого, прокурор! Нет!
— Сделаю, Сёма. Нет у меня другого выхода. Пойми.
И направился в сени. Но не успел открыть дверь, как Семён стоял рядом.
— На держи, — очень тихо произнёс он, и в горле что-то пискнуло, протянул свёрнутый в трубочку листок бумажки. — Но, если ты меня потащишь на суд, я все отрицать буду.
— Спасибо тебе, Семён, — я открыл бумажку, улыбнулся, обнаружив там среди списка фамилий того, кого и так подозревал. — Может там, — я показал глазами вверх. — Тебе часть грехов твоих отмолится.
— Ты свои грехи отмаливай, Саша, — буркнул он.
Развернулся и ушёл в дом, лишь дверь тихо скрипнула, словно всхлипнула.

Скоро утро.
Скоро час казни.
С рассветом послышались окрики стражи. Людей пинками подняли с земли. Тех, кто не мог передвигаться самостоятельно, подхватили под связанные руки. Несколько человек остались лежать не шевелясь. Осмотрев их, стражники убедились, что те умерли от ран и потери крови. Остальных толпой погнали на соседнюю возвышенность, где уже суетились фигурки.
Подниматься с заведёнными за спину руками по сухой осыпи было непросто. Люди часто падали, скатываясь вниз. Их били и ругали, заставляя подниматься и идти вновь.
Те, кто уже преодолел подъём, видели перед собой раскинувшуюся пустошь, усыпанную телами, повсюду ходили энгорты, грабя погибших врагов, снимая с них доспехи, украшения, одежду, добивая тех, кто всё ещё не отправился навстречу богам.
В небе кружило вороньё, беспрерывно каркая. Сидевшие на трупах птицы отлетали, когда к ним кто-то приближался, и снова садились неподалёку, примеряясь, где бы лучше клюнуть.
Но внимание несчастных очень быстро переключалось на тех, кто готовил место казни. Одни копали неширокие ямки поглубже, другие стаскивали к ним небольшие камни, размером с пару кулаков взрослого мужчины. Тут же лежали уже заточенные колья. На них приговорённые смотрели с нескрываемым страхом. Иных начало оставлять самообладание, послышались горестные стенания.
На возвышенность с заунывным пением поднялись монахи всё в тех же чёрных накидках с капюшонами на головах. Вперёд вышел монах и проскрипел посаженным голосом:
— Пришло время, гнусные отродья, отправляться к вашим мерзким богам.
«Тот самый», — подумал Эрл.
Преподобный продолжал:
— Я даю вам последнюю возможность избежать страшных мук. Отрекитесь, примите каноны Учения Трёх Великих Первопредков.
Монах замолчал, оглядывая из-под капюшона молчаливых понурых людей.
Не дождавшись ответа, кивнул замершим наготове воинам.
К связанным энергичным шагом направились энгорты, схватили первых троих и потащили к кольям.
Один из пленных закричал:
— Предтечи мои боги! «Предание» — священная книга! Всесильные боги, примите мою тень в вечный Силон! Не отрекаюсь! Не отрекаюсь!!!
По толпе невольников прошло волнение, послышались молитвы, многие упали на колени.
Эрл рухнул, где стоял, истово шепча молитву, глядя, как энгорты нагибают тех троих, как им с силой вгоняют колья, а потом вдвоём быстро поднимают с нанизанными корчащимися телами, устанавливая колья в ямки, утрамбовывая камнями. Округу пронзили дикие нечеловеческие вопли, вырывая из сердец приговорённых последнюю волю и мужество.
А их выхватывали и выхватывали из редеющей толпы, округу разрывал непрерывный вой, наполненный жуткими муками.
Эрл чувствовал, что теряет самообладание, его колотила крупная дрожь, он никак не мог совладать с собой, беспрерывно шепча молитвы.
Вдруг кто-то рядом закричал:
— Отрекаюсь!
За ним последовало ещё несколько голосов:
— Отрекаюсь!
— Отрекаюсь!
— Отрекаюсь!
Преподобнейший сделал знак, их всех оттащили в сторону. Увидев юношу, монах приблизился, молча постоял и проскрипел:
— Что, колмадориец, страшно тебе?
— Страшно, — признался Эрл.
— Отречёшься от своих богов? — спросил преподобнейший вкрадчиво.
Юноша поднялся с колен и сумел разглядеть под капюшоном жутко изуродованное проказой лицо монаха.
— Слушай же, гниющий кусок мяса, смердящий червь, — произнёс Эрл насколько смог твёрдо, — вот мой ответ: не отрекаюсь!
— А ты? — обратился преподобнейший к стоящему на коленях трясущемуся Руалу Эстергу.
— Мне не от чего отрекаться, — произнёс Эстерг, стуча зубами, глядя снизу вверх на монаха.
— Как это? — удивился тот.
— Я не верю ни в твоих богов, ни в своих, ни в других, какие там ещё есть. Поэтому мне не от чего отрекаться.
— Никогда не встречал подобного, — озадаченно произнёс почитатель канонов.
Другие монахи, стоящие поблизости, тоже удивлённо переговаривались.
— Ты можешь сейчас принять каноны Учения, — несколько растерянно предложил преподобнейший.
— Я бы и рад, — ответил Руал, — но ведь не верю я.
— Что ж, умри так, — согласился монах после некоторого молчания.
Он сделал знак. Подбежавшие энгорты схватили Эрла, Руала и ещё одного невольника, потащив их к кольям.
Эрл почувствовал, как у него темнеет в глазах. Стиснув зубы, он уже ничего не понимал от ужаса, как вдруг ощутил, что захваты ослабли, он скрючившись лежит на земле, его уже никуда не тащат. Пришло понимание, что темнело у него не в глазах, это небо вдруг померкло, как вечером, солнечный диск закрывает нечто чёрное, отчего тьма сгущается всё более.
В этих сумерках в муках кричали казнённые, но на них и на оставшихся невольников никто не обращал внимания. Вначале все в непонимании замерли, а потом рухнули на колени во главе с преподобнейшим, воззрясь в темнеющее небо, вознося истовые молитвы.
Вскоре стало совсем темно.
Послышались возгласы монахов:
— Гнев богов… Гнев богов…
— Отпустить оставшихся…
Преподобнейший поднялся с колен и громко произнёс:
— Боги говорят, что им достаточно жертв. Оставьте остальных.
Через недолгое время небо начало светлеть, солнце вновь залило светом пустошь, над которой неслись непрерывные вопли уже казнённых…
Монахи опять зашептались:
— Боги смилостивились…
— Этих уведите, — распорядился преподобнейший.
Стражники погнали семерых оставшихся с возвышенности.
— А этих убейте, — проскрипел монах, кивнув в сторону отрёкшихся.
Выхватив из ножен мечи, воины молча и быстро закололи их.
— Куда нас ведут? — спросил Эстерг у юноши.
Со связанными за спиной руками удерживая равновесие на осыпях, он старался не упасть. Не удержавшись, всё же свалился на бок, поехал на камнях вниз, обдирая кожу.
«Если бы я знал…», — подумал смятённо Эрл, ещё не веря в спасение, потрясённый вмешательством богов в казнь.
Он тоже упал, полетел по склону, чувствуя, как острые камни рвут обнажённое по пояс тело.
Когда им удалось кое-как подняться, Руал повторил вопрос:
— Куда ведут нас?
— Не знаю. Может быть, хотят в рабство продать, — ответил юноша.
Спустившись вниз, сопровождаемые окриками и ударами, невольники пошли куда-то, слыша нескончаемые вопли казнённых.
— Теперь ты веришь в богов? — спросил Эрл своего знакомого.
Эстерг шёл понурый и задумчивый.
— Не знаю, — наконец произнёс он. — И если верить, то в каких?
— В Предтечей, конечно же, — убеждённо ответил юноша. — Других богов нет.
Руал не ответил.
Расценив его молчание как согласие, Эрл сказал:
— Я научу тебя молитвам.
— Зачем? — удивился Эстерг.
— Как же ты будешь верить без молитвы? — в свою очередь удивился Эрл.
— Я не молился, а боги всё равно спасли меня.
— Это потому что я молился за тебя, за других и за себя, — ответил юноша.
— Хорошо, что они услышали тебя, жаль только поздно, — невесело усмехнулся Руал. — Могли бы и раньше помочь другим посаженным на колья.
Они миновали место битвы, продолжая под присмотром стражи путь в неизвестность. Их гнали без отдыха весь день, пока вдали не показались высокие стены Тафакора, над которыми чёрным саваном стояли дымы пожаров.

А вот такое подойдет?

- Лукреция, я тут тебе в любви признаюсь! А ты, значит, про тринадцать месяцев?! Ну, сколько уже можно издеваться?

Лукреция сделала кислую мину

Ваши эльфы кто по вероисповеданию?

А вот такое подойдет?

В тот день Жан сидел на подоконнике, с изумлением наблюдая, как Лукреция «варит» краски. Она воспринимала это как своеобразную магию, представляя себя ведьмочкой, готовящей магическое зелье. Для пущего антуража Лукреция всегда надевала ведьминскую шляпу! Да что уж там!? И сейчас надевает…

Ведьмочка сливала разноцветные жидкости в небольшой керамический чан, помешивала стеклянной палочкой, приговаривая стишок:
- Нужно больше метанола, пропанола, бутанола, чтоб пропила радикал метилгексан образовал! - и с последними словами насыпала никелевую стружку в раствор.
Пошла химическая реакция...
- Жан, иди смотреть! – позвала ведьмочка.
Юноша подбежал к чану, в котором происходило удивительное: раствор начал изменять цвета: то он был жёлтым, то белым, затем синим, вновь жёлтым, а затем всё повторилось по кругу.

- Здорово! Слов нет! - искренне изумился Жан.
- А то! – с задором ответила Лукреция.
Смена цветов немного ускорилась.
- Да как так? - недоумевал Жан.
- Это химия, детка! – с усмешкой и гордостью ответила ведьмочка, сохраняя интригу, а потом не выдержала и все-таки рассказала в чём фишка:
- Это обычная автоколебательная реакция. В ней происходят колебания концентраций промежуточных веществ и продуктов реакций. У каждого из них свой цвет. Постепенно реакция будет идти всё медленнее и медленнее, пока не затухнет и раствор не окрасится в жёлтый.

- Вот и вся магия пропала… - немного расстроился юноша, почесал голову и спросил:
- Слушай, а как ты вообще эту химию так хорошо понимаешь?
- А что её понимать? Берешь да сливаешь реагенты в стехиометрическом соотношении… - девушка подняла голову, и ехидно продолжила: - Ничего сложного!
- Ну не знаю, физика то ещё более-менее понятная. Но вот химия - мрак!
- Эх, ты! – уничижительно произнесла девушка, отбирая раствор с помощью пипетки.
- Да ладно. Зато всем известно, что химия – раздел физики! – немного обиженно ответил Жан.
- Ха! Смешно! Это физика – раздел химии! – рассмеялась ведьмочка. Она прилила пробу к маслянистой субстанции, размешала стеклянной полочкой, и вот краска была приготовлена!
- Ну ты даёшь! – рассмеялся юноша. А Лукреция вполне себе серьёзно:
- А что? Физические свойства невозможны без вещества. А вещества существуют благодаря химии! – ведьмочка налила краску в палитру, промокнула кисточку и начала рисовать.
- Так не все же вещества – химические! – заметил Жан.
- Подумаешь, самые главные – химические! – девушка показала язык, и сделала пару мазков.

Жан продолжал смеяться, а девушка решила не обращать внимания. Некоторое время спустя юноша спросил:
- Что рисуешь?
- Островок стабильности, фрактальной графикой.
- Понятно.
- Да ничего тебе не понятно! – улыбнулась Лукреция.
- В смысле? – не понял Жан.
- Бьюсь об заклад, ты не знаешь, что это такое? – хитро посмотрела на него девушка.
- С фракталами - то понятно, самоподобные фигурки... А про остров… Наверное, это просто остров? – предположил юноша.
- Ну, почти… Ладно, расскажу тебе замысел, ты ж, невежда, никогда не догадаешься!
- Бе-бе-бе! – проворчал Жан.
- Видишь, вон там график повешен? Это карта изотопов. На ней есть островочек, отдельный от других. Там располагаются стабильные сверхтяжёлые химические элементы, как, например, Ломоносовий и Теслий. А перед ним – море Нестабильности. Вот я и хочу нарисовать его.
- Ломоносовия? – съёрничал невежда.
- Островок! – воскликнула ведьмочка, продолжая рисовать.

- Это химия, детка! – с усмешкой и гордостью ответила ведьмочка, сохраняя интригу, а потом не выдержала и все-таки рассказала в чём фишка:
- Это обычная автоколебательная реакция. В ней происходят колебания концентраций промежуточных веществ и продуктов реакций. У каждого из них свой цвет. Постепенно реакция будет идти всё медленнее и медленнее, пока не затухнет и раствор не окрасится в жёлтый.

Могу сказать - вы по-прежнему страдаете фигней

с таким упорством засовываете кучу информации в одну фразу, так что невозможно отделить главное от неглавного.

Как это? Грузовику предстоит встретить чудовищным ударом и ливнем шрапнели? Это предсказание будущего?

А вот такое подойдет?

А вот у меня сильные эмоции вызвало несоответствие фактическое - вор-законный промышляет скупкой краденного (ну это как если б генерал пивной ларек охранял - лично, и пивом в в конце смены брал), да и не позвал бы вор прокурора в дом.
И уж точно не сломался бы на такой фигне.

Дина, что имеете в виду под описательностью?

Я вижу, как она идет по аллее, ведущей к женскому флигелю. Желтое платье из шелка раскачивается, словно колокол, вокруг ее ног, в руке она держит соломенную шляпу с плоской тульей и широкими полями.

Я встаю и иду к ней навстречу. Лицо у нее худое, и на нем выделяются только глаза и рот. Глаза серо-зеленые, очень прозрачные, а губы темно-алые, словно она чахоточная или густо их накрасила. Но глаза ее могут вдруг стать плоскими, тускло-серыми и маленькими, а губы — тонкими горестно поджатыми, как у старой девы, которая так и не вышла замуж. Когда она такая, она — Женни, недоверчивая и несимпатичная особа, которой никак не угодишь, а когда она другая — это Изабелла. Оба образа — иллюзия, в действительности ее зовут Женевьевой Терговен, и у нее болезнь, носящая некрасивое и несколько фантастическое название — шизофрения; при ней происходит раздвоение сознания, раздвоение личности, и поэтому Женевьева — то Изабелла, то Женни, всегда кто-нибудь другой, а не она сама. Женевьева — одна из самых молодых в этой больнице. Говорят, ее мать живет в Эльзасе, довольно богата, но мало интересуется дочерью, — по крайней мере, я ни разу ее здесь не видел, с тех пор как познакомился с Женевьевой, а это было уже полтора месяца назад.

Сегодня она — Изабелла, я это сразу вижу. Тогда она живет в призрачном мире, не имеющем ничего общего с действительностью, он легок и невесом, и я бы не удивился, если бы порхающие повсюду лимонного цвета бабочки вдруг опустились, играя, к ней на плечи.

— Как хорошо, что ты опять здесь! — говорит она, и лицо ее сияет. — Где ты пропадал столько времени?

Когда она — Изабелла, она называет меня на «ты». Тут нет никакого особого отличия: Изабелла тогда говорит «ты» всем на свете.

— Где ты был? — спрашивает она еще раз.

Я делаю жест в сторону ворот.

— Где-то там, за стеной…

Она смотрит на меня испытующе.

— За стеной? Зачем? Ты там что-нибудь ищешь?

— Наверное, но если бы я хоть знал что!

Она смеется.

— Брось, Рольф! Сколько ни ищи, ничего не найдешь!

При имени «Рольф» я вздрагиваю. К сожалению, Изабелла частенько меня так называет. Ведь она и себя и меня принимает за кого-то другого, притом не всегда за одно и то же лицо. То я Рольф, то Рудольф, а однажды появился еще какой-то Рауль. Рольф — это, видимо, некий скучный покровитель, я терпеть его не могу; Рауль — что-то вроде соблазнителя; но больше всего я люблю, когда она называет меня Рудольфом, — тогда она становится мечтательной и влюбленной. Мое настоящее имя — Людвиг Бодмер — она игнорирует. Я ей часто повторяю его, но она просто не желает считаться с ним.

Эльфы по религии фошысты. Их надо убивать!

Есть такой момент - если есть чего сказать, то смысл манную кашу по столу размазывать?
Тем более что главное оно у каждого свое. И каждый из текста видит именно его.

А что там предвидеть если в него десять тон взрывчатки и полторы тонны резаной арматуры грузили?
Это не предвидение, а связь причина-следствие.

С эмоциями не знаю уж как там.
А вот у меня сильные эмоции вызвало несоответствие фактическое - вор-законный промышляет скупкой краденного (ну это как если б генерал пивной ларек охранял - лично, и пивом в в конце смены брал), да и не позвал бы вор прокурора в дом.
И уж точно не сломался бы на такой фигне.

да и не позвал бы вор прокурора в дом.

Тоже запощу кусочек.
Краткая предыстория. Произошло сражение. Войско, в котором был ГГ, потерпело тяжёлое поражение - практически все были убиты. ГГ и его новый товарищ попали в плен. Победители решили посадить их и ещё нескольких пленников на колья.
З.Ы. Писалось давно, когда только начинал свой путь в этом направлении, поэтому текст требует правки. Но главное, что хочется выяснить, - есть ли эмоциональность в данном отрывке, цепляет ли это читателя:

Это немного нечестный прием.

Опачки! Почему не честный? Тема же об эмоциях в текстах?

Потому что тема сама по себе вызывает сильные эмоции. Вот скажем, если бы вы передали те же самые эмоции, но не рассказывая о том, что ждет несчастных. И что бы это вызвало такую же бурю эмоций.

Хална с застывшей на лице маской вежливости и лёгкой полуулыбкой на припухлых красивых губах внимала своему благоверному. Серые глаза опущены долу. Причиной тому служила тщательно скрываемая графиней неприязнь к супругу. Женщина опасалась, что глаза её выдадут, и наместник сумеет всё понять. Она и место выбрала в тени, устроившись в дубовом кресле с высокой прямой резной спинкой, не позволяющей принять расслабленную позу.
На Халне было длинное белое платье с узкими рукавами, голову покрывал белый платок, оставлявший открытым лишь лицо. Лоб стягивал неширокий золотой обруч, на тонких изящных пальцах, сжимающих тёмные дубовые подлокотники, сверкали драгоценные перстни с играющими на ограненных камнях бликами пламени. Жар огня в камине не доставал до женщины и она прилагала усилия, чтобы не трястись от холода. Очень хотелось подойти, согреться, но в этом случае Минук мог увидеть её глаза, а этого не хотелось.
Он, стоя у большого камина с весело пылающим огнём, поворачивался к пламени то спиной, то боками, согреваясь от холода большой залы с высокими потолками и узкими стрельчатыми окнами с небольшими цветными квадратиками стёкол в деревянных рамах. В окна падал свет холодного зимнего солнца, а на крестовинах сквозь стёклышки просматривался нанесённый прошедшей метелью снег. Минук испытывал странный озноб, тело пронизывал не только холод большой залы, но и какой-то иной холод, от него не согревал даже жаркий огонь. Придворный лекарь ничего не смог определить и предположил, что господин занемог из-за метели, выдувающей всё тепло комнат. Подумав, Минук согласился, решив, что недуг пройдёт.
Наместник был облачён в нарядный кафтан с отложным ожерельем на воротнике, обшитым драгоценными камнями, с золотыми петлицами и кистями спереди, с кружевами на запястьях у рукавов. Отороченный мехом, застёгнутый встык на восемь петлиц столь нелепый кафтан с длинными рукавами и полами делал невысокого мужчину смешным в глазах супруги — дамы с хорошими манерами, вкусом, благородного происхождения.
Но это мало беспокоило Минука. Не так давно он узнал о тайной связи нелюбимой жены. Потом собирал воедино всё рассказанное служанкой, готовился и мысленно выстраивал предстоящую беседу. А разговор желал провести так, чтобы графиня не смогла взять верх, как это всегда случалось, особенно, если он пытался давить.
Себе он признавался, что невольно заискивает перед супругой из-за умения держаться с недоступным ему холодным достоинством. Это можно в себе развить при желании. Но настоящее оно только у впитавших его с молоком матери, полученное в наследство, как и титул.
О-о, как презирал себя Минук за неумение быть похожим на Халну! Он всегда тушевался перед её доводами, бьющими в цель, как стрела искусного лучника. Иной раз одной фразой она разрушала всё хитро задуманное.
Как заявить о её неверности? Сослаться на служанку? Бесполезно. Графиню таким доводом не возьмёшь, ещё и высмеет в ответ.
Вот если б застать Халну в объятьях барона! И что в этом случае? Сиурда Тувлера Минук боялся, едва находя сил, не показывать этого. Что бы он сделал? Вызвал барона на поединок? Ему ли тягаться с воином, побывавшим не в одной грозной сече! Да не в сторонке на холме, а в самой гуще, где титулы и состояние не имеют значения, где важны только сила, ловкость и отвага. Нет, конечно не вызвал бы. А что тогда? Повелел заковать в кандалы? Кто бы посмел их надеть на фаворита короля?
Так что же делать? Стоит ли затевать разговор? Ведь всё равно они холодны друг к другу. Может, сделать вид, что ему ничего не известно? Но как жить с позором в сердце? Интересно, как долго они уже вместе, пользуясь его неосведомлённостью? Барон при дворе уже не первый год. Пожалуй, «при дворе» неверно сказано. Сиурд Тувлер, впрочем, как и все аджеронские дворяне, держался особняком, ясно давая понять, что Минук Уулк всего лишь наместник, его задача исправно собирать дань, но никак не повелевать.

...

Размышления наместника прервала графиня.
— Вы хотели поговорить со мной, милорд. Я слушаю вас.
Минук Уулк не преминул отметить, что обращение «милорд» в устах неверной супруги прозвучало несколько насмешливо. Может, ему показалось? Может, он пытается услышать в каждом её слове подвох? А что же ещё? Разве прежде это обращение звучало иначе? Нет. Оно всегда звучало с едва уловимой язвительностью. Так, как это умеет графиня. И вообще, она всегда презирала его. Вот и сейчас делает вид, будто бы ничего не произошло. Но почему эта еретичка отводит взгляд, что так не свойственно ей? Наместник вновь почувствовал окатившую изнутри волну странного холода. Внезапные приступы недомогания приходили всё чаще, отнимая все силы, отчего темнело в глазах, слабели ноги, хотелось лечь, чтобы не чувствовать головокружения.
Минук опять заметил быстрый испытующий взгляд графини. Как только взгляды встретились, Хална тут же опустила глаза.
«Что же эта проклятая еретичка не смотрит на меня как всегда — с холодным безразличием? Что-то здесь не так», — вновь подумал он, продираясь сквозь туман, окутавший сознание, чувствуя, как отступает внезапный недуг, делая его прежним.
— Миледи, я хотел поговорить с вами о бароне Сиурде Тувлере, — произнёс Минук, делая усилие, чтобы прогнать остатки недомогания.
— Со мной? О бароне? — довольно правдиво удивилась Хална, на этот раз глядя прямо на нелюбимого супруга.
— С вами, миледи, — подтвердил наместник, чувствуя, как приступ овладевает им с новой силой. Пришлось облокотиться на прогретую стену камина.
— Но почему бы вам, милорд, не поговорить с самим бароном, когда он вернётся после проверки войска? Вы ведь знаете, что барон регулярно проверяет его, особенно теперь, когда энгорты хозяйничают на южных рубежах и только зима остановила их продвижение на север.
Минук предупреждающе поднял руку, зная, куда клонит графиня. Она намеренно не скажет ничего, что могло бы бросить тень на его персону, но недосказанность как всегда сильнее прямого обвинения: мол, сам наместник не способен командовать войском и оставил уже одно на растерзание энгортам. А вот барон добровольно взвалил эту ношу и волнуется о безопасности чужой земли более тех, кому следовало бы побеспокоиться по-настоящему.
— Миледи, этот разговор касается не только барона, но и вас, — сказал Минук и тут же согнулся в приступе неожиданной боли, пронзившей живот раскалённым клинком.
Чтобы не упасть, судорожно схватился за решётку камина, чувствуя, как нестерпимо жжёт пальцы, не в силах оторваться от неё. Хрипло вдохнув, увидел непонимание в глазах Халны и неприкрытую ненависть.
Его осенило страшное озарение.
«Отравила… Проклятая еретичка!!! Она отравила меня!», — с ужасом понял Минук.
Собрав волю в кулак, произнёс:
— Я знаю, вы ненавидите меня, и знаю о вашем прелюбодеянии…
Несмотря на самообладание, графиня вздрогнула, нервно застучала пальцами по подлокотнику.
— Да, знаю… — через боль усмехнулся наместник.
Хална вновь стала бесстрастной, как бы говоря всем видом: ну, что ж, раз знаешь, то мне увиливать нечего.
А Минук продолжал:
— Но зачем… Зачем травить?
И опять самообладание оставило графиню.
— Ваши глаза, миледи, говорят, что я прав…
По шепчущим губам недоумевающей супруги ему удалось понять:
«Ему и это известно… не может быть… слишком быстро…»
— Ах, вот как! Слишком быстро? А вы желали насладиться зрелищем моего медленного угасания?
— Милорд, вы подозреваете меня в ужасном! — воскликнула Хална.
— Оставьте, миледи! Вы прекрасно знаете… О, боги… Как больно…
Вдруг женщина изменилась. От растерянности не осталось и следа. Она встала с кресла, сделала несколько шагов к камину.
— Молись богам, безродный самозванец, — с ненавистью сказала Хална. — Они прогонят твою тень в Эрид раньше, чем я предполагала. Ну что ж, тем лучше!
Собрав последние силы, Минук рванулся к графине. Платье Халны затрещало, женщина испуганно вскрикнула, возглас растворился в большой холодной зале. Она вцепилась ногтями в лицо наместника, раздирая его в кровь, однако тот свалил женщину на стылые каменные плиты, нанося удары ногами, обутыми в сапоги с загнутыми вверх носками. Хална утробно охала, пытаясь отползти от рассвирепевшего мужа, но Минук Уулк рыча, топтал её. Боль отпустила, сознание прояснилось, он вымещал всё накипевшее за долгие годы: её заносчивость, презрение, прелюбодеяние с несносным бароном, подсыпанный яд, подлое предательство…
Неширокий золотой обруч и белый платок слетели с головы женщины, открыв светлые волосы. Минук схватил их и начал стукать графиню головой об каменный пол. Глухие пугающие звуки следовали один за другим, женщина уже не вскрикивала, тело безвольно вздрагивало под ударами…
Остановиться наместник смог лишь, когда увидел, что длинное белое платье пропиталось между ног кровью из чрева, а под головой медленно расползалась маслянистая тёмно-красная лужа…
Заглянувшая в зал служанка пронзительно завизжала, увидев два тела, лежащие рядом. На крики поспешила стража, тяжело топая, бряцая амуницией.
Вскоре в зале было не протолкнуться. Стоял гул взволнованных голосов, суетились слуги. Наконец, появился запыхавшийся от бега лекарь, протиснулся сквозь толпу, присел перед неподвижными телами, аккуратно прикоснулся рукой к шее графини, поджал тонкие губы и отрицательно покачал головой. По залу пронёсся вздох огорчения. Когда же лекарь осмотрел наместника и удовлетворённо кивнул, никто не произнёс ни звука, лишь было слышно, как постреливают в камине охваченные огнём поленья.

А вот такое подойдет?

*** Сочинитель, у Вас вообще не знаю к чему придраться. Если только специально докапываться)
Вы очень хороший визуалист - картинка как в кино)

Вот мой отрывок. Фэнтези с эльфами. Кому жанр не нравится - проходите мимо

*** Как хотели - диалог с эмоциями:

выдерни произвольный отрывок из романов Князева или Чижевского, они окажутся написаны хуже, чем этот.

Немного напряг современный язык в общении персонажей и говорящее зверьё. А вот сцена с кольцом позабавила.

А вот такое подойдет?

Вот еще из этой же оперы:

Для колхоза подойдет
Это надо было во времена СССР писать. Тени исчезают в полдень и все такое, вечный зов

А давайте ещё эмоциональные тексты? Тока умоляю - не больше двух вордовских страниц за раз, а то в лом читать.

Он оставил коня у входа, а сам направился внутрь. Звякнул звонок, давая хозяйке понять, что к ней пришел посетитель. «Богатый антураж»- подумал Ли Пайнтин разглядывая аппартаменты.

Ему навстречу вышла девушка. Длинные изящные ножки в чулочках, идеальная фигурка, грудь пожалуй неестественно велика для такой худенькой девушки. Он взглянул на ее лицо… и понял как ошибался…как он жестоко ошибался всю свою никчемную жизнь, видя в женщинах лишь , трофей на ночь, жадных и глупых самок, к тому же надоедливых, которые в силу невообразимого недоразумения иногда все же необходимы.

Эта девушка была как цветок. Ей хотелось любоваться, вдыхать ее ароматы, и беречь, заботиться о ней, чтоб никто не сорвал и не растоптал. Его жизнь будто наполнилась светом, стала ярче. Будто до этого он жил в сумерках и только сейчас увидел что такое солнечное утро. И он понял, что оказывается женщины такие, что так их надо видеть, именно так к ним надо относиться.

В ее лице было что-то близкое и родное, что-то очень располагающее. Беззащитность и гордость, и в то же время тепло и какая-то постельная нега. Ли Пайнтину казалось, возможно, он себе напридумывал, что эта девушка жаждет любви. Ему хотелось броситься ей в ноги и умолять разрешить быть всегда рядом с ней. Ему хотелось жить для нее, покорить весь мир и бросить к ее ногам…

Оказывается женщин можно видеть так! И только тогда они смогут увидеть в тебе Мужчину. Действительно Мужчину, с большой буквы, а не скота и пошляка. Но это невозможно! Столько лет он этого не знал! У него было столько женщин, и он этого не видел! Каким же жалким и ничтожным он был до встречи с ней! Почему он не встретил ее раньше? И что она делает здесь, в этих комнатах под фонарем? Нет, ей здесь не место!

К горлу подкатил ком. Надо что-то сказать, и он знает немецкий, но не может сказать ничего даже на родном языке.

-Слушаю Вас, - говорит девушка с нарочитой строгостью.

Перед ней враг, вооруженный и безжалостный, только что захвативший ее родной город. А она его законная добыча, по праву победителя.

-Вы примете меня, фрау?- наконец произносит Ли Пайнтин. – Я заплачу, сколько скажете.
Не то чтобы он не решился. Он не знал, как преподнести свои чувства, уж слишком неожиданными они были, поэтому выбрал наиболее естественную фразу в подобной ситуации.
-Сегодня не принимаю. Траур. Враги захватили наш город, - жестко бросает девушка глядя на него своими большими испуганными глазами.

-Разреши мне остаться с тобой! Я увезу тебя. У меня есть имение под Нотингемом, титул…

Ли Пайнтин не в силах больше бороться со своим желанием бросается перед ней на колени.
-Пошел прочь!- негодующе фыркает девушка.
-Я не уйду! – он обхватывает ее за ноги, так что она чуть не падает.- Разреши мне остаться, чтоб защитить тебя. Клянусь, мне ничего не надо, только уберечь тебя. Наши будут грабить город, я не могу оставить тебя одну!
-Пусти!

Ли Пайнтин отпускает ее ноги и тут же звонкая пощечина обжигает лицо.
-Как ты смел прийти сюда, даже не смыв кровь наших солдат?
-Прости меня…
Вторая пощечина с другой стороны. Аж в ушах зазвенело.
-Как ты смел напасть на мой город?
-Прости меня…за то, что я счастлив. Я счастлив, что мы напали на твой город, и я встретил тебя. Ничего лучшего в жизни со мной не могло случиться.

Он берет ее руку и целует, целует, целует. Она уже не сопротивляется, лишь нежно гладит в его волосах второй рукой.

А для меня это серьёзный уровень, к которому надо идти.

Девушка с драконами освобождает рабов - красиво. Издевательство садиста над пленным - отстойно, хочется перемотать.

"Ой-ей-ей какие мы нежные" (с)

Для колхоза подойдет
Это надо было во времена СССР писать. Тени исчезают в полдень и все такое, вечный зов

Так это и написано в стиле тех лет. Реальное дело 60-х годов. Было бы странно, если бы о том времени я бы написала в современном стиле. Хотя от вас я другого мнения и не ожидала.

Я выбежал из храма под тусклое медное небо

Второй санитар, не менее выдающихся пропорций, всей своей горой мышц метнулся на перехват, расставляя в стороны коряги рук и приседая в борцовской стойке.

Метнуться на перехват, одновременно приседая... Проще бежать ползком.

Вам показалось мое мнение не объективным?
Или кто-то должен был найти в тексте нечто иное?
Конечно мне не нравится что этот колхоз вы навязываете по всему форуму, но сейчас не об этом речь.

*** Никак не могу спокойно воспринять Вашу манеру писать от первого лица героя-мужчины)
И да, на мой вкус у Вас только один минус - сухость повествования)

Я выбежал из храма под тусклое медное небо и во внезапно поднявшийся сильный прогорклый ветер, и остановился на ступеньках.

Я поместила только в этой ветке небольшой текст, как пример.

Патетики много.

Патетика
Значение
книжн. возвышенный, взволнованный тон в высказывании, показе чего-либо

М-м-м... Не совсем понял, но попробую ещё кусочек из этой же рукописи. Совсем немного, чтобы не утомлять никого.

Краткая предыстория. Хална - графиня из знатного рода, попавшего в немилость своему королю. Жестокий и мстительный правитель уничтожил весь род, а Халну ещё в молодости насильно отдал замуж за наместника-простолюдина, которого ради смеха назначил управлять захваченной страной, чтобы унизить знатных вельмож этой страны, вынужденных присягнуть новому государю и остаться при дворе, глядя на то, как простолюдин занимает трон их погибшего в сражении короля.
Так прошло двадцать лет. Хална ненавидит своего мужа (как и муж - её, предпочитая служанок, с кем чувствует себя увереннее), отношения между супругами очень натянуты.
Халне 37 лет, она уже теряет надежду стать матерью, поскольку иметь детей от ненавистного мужа не хочет. И вдруг она влюбляется в благородного барона, своего соотечественника, которого король отправил приглядывать за наместником и не давать простолюдину особо своевольничать.
Барон ответил Халне взаимностью. Его род имеет право претендовать на трон. Когда Хална поняла, что забеременела от барона, она задумала отравить наместника. Тогда вместо него захваченной страной будет править барон, особо не спрашивая разрешения короля, так как тот уже дряхл и начал утрачивать влияние. Его сын и наследник безволен. Страну ожидают раздоры вельмож, ждущих, когда умрёт государь.
Чтобы не допустить этого, Хална предлагает барону пойти войной на собственную страну, собрав войско из жителей побеждённой страны.
Те, по мнению Халны, согласятся встать под знамёна чужого им барона, лишь бы только скинуть ненавистный гнёт захватчиков.
Короче говоря, ситуация Англия - Шотландия, или Англия - Ирландия.


Итак, отрывок.

На Халне было длинное белое платье с узкими рукавами, голову покрывал белый платок, оставлявший открытым лишь лицо. Лоб стягивал неширокий золотой обруч, на тонких изящных пальцах, сжимающих тёмные дубовые подлокотники, сверкали драгоценные перстни с играющими на ограненных камнях бликами пламени.

обутыми в сапоги с загнутыми вверх носками.

Минук схватил их и начал стукать графиню головой об каменный пол.

Да, ещё вот какой момент. Наместник заставил одну из служанок следить за своей неверной супругой, так как догадывался, что графиня и барон - любовники. Служанка, чтобы избавиться от зависимости наместнику, украла у графини немного зелья, проверила его на собаке (та издохла) и сыпанула наместнику, отчего тот умер в муках и быстро, а не так, как хотела Хална, подсыпая ему постепенно яд, - чтобы он умер тихо и чтобы никто не понял от чего.
Но случилось то, что случилось.

Халне 37 лет, она уже теряет надежду стать матерью, поскольку иметь детей от ненавистного мужа не хочет.

Безусловно, текст нуждается в хорошей правке.
А вообще, хотелось мраку нагнать, да.